— Лер, я вот что подумал, — начал я. — Нам ведь, наверное, нужно сказать им, что мы теперь не дворяне. Это же важно в этом мире. Как думаешь?
— Надо, конечно, только они и так скоро узнают.
— Лер, давай лучше мы сами скажем, а то будет как с Горбуновым.
— В порутчики разжалуют? — усмехнулась сестра.
— Нет, я не об этом. Вот мы, сколько ни спрашивали, нам всё время разное рассказывают, то дуэль какая-то, по версии Татьяны вообще из-за женщины, а то он шпиона поймал, то князя казнил, то графа на куски изрубил, то генерала, то ещё что-то, а за что разжаловали не понятно.
— Шен приедет, спросим, — сказала Лерка, и сказала-то так, словно ей вообще пофиг.
— Лер, да я не про то. Просто если сами не расскажем, то и о нас будут всякие небылицы сочинять. Тебе это надо?
Лерка вздохнула, с понтом устала очень:
— Сань, да они хоть так хоть так сочинять будут. А вообще… ты, наверное, прав: так хотя бы меньше.
— Что мы им скажем? — Спросил я, чуть помолчав.
Вместо ответа Лерка просто пожала плечами.
— Сань, а с бумагой-то чё? — спросила она после пяти минут молчания.
— Аннушка сказала, что узнает у Мозеля.
— Капец! — воскликнула Лерка. — Даже с бумагой проблемы!
Она покачала головой в знак своего искреннего разочарования. И снова наступила тишина.
— Слушай, Лер, а может у них тут её ещё не изобрели? — обрадовался я возможности что-нибудь «открыть».
— Ты чё? С дуба рухнул? Я же вчера в этом… — Она пощёлкала пальцами. — В ателье. Я там, на бумаге рисовала!
Блин! Точно! Плохо. Одной надеждой меньше.
— А ты чё? Хотел типа изобрести что ли? — усмехаясь, осведомилась напарница по приключениям.
— Ну, была мыслишка. — Не стал запираться я.
— А ты типа бумагу делать умеешь?
— Нет. Так только общую идею знаю.
— Так ведь этого, братец, всё равно не хватило бы! Хха! Идею! Тут, знаешь ли, весь процесс знать надо. И уметь. — Тоном нотации увещевала она.
— А ты типа умеешь?! — обиделся я.
Лерка подобралась и серьёзным тоном сообщила:
— Ты можешь мне не поверить, но я-то как раз умею. — Она посмотрела мне в глаза, ожидая реакции.
В моём взгляде, наверное, отразилось полнейшее недоумение, потому что, не дождавшись от меня ни слова, она сама всё объяснила:
— Когда училась рисованию, нас учили делать бумагу.
— За каким? — сейчас я поминал не намного больше.
— Да, ни зачем особо-то.
— Ну, если ты и вправду умеешь делать бумагу, то давай прикинем, может, это на бизнес потянет.
— Да нет… — Сморщилась Лерка. — Нас же бумагу-то учили делать из макулатуры, так что на бизнес никак не потянет. Да и качество там было соответствующее, как ты понимаешь. — И тяжело вздохнув, развела руками.
Ладно. Нет, так нет.
— Лер, а этим что говорить будем?
— Дак, а что мы им скажем…
Она не договорила, потому что в дверь постучали. Я встал и пошёл открывать. На пороге стояла Татьяна. В руках она держала несколько листов сероватой бумаги, примерно формата А2.
— Только четыре листа нашлось. — Сказала она, как бы даже извиняясь. — Больше нет. Только если послезавтра в городе купить.
— Да нам хватит. — Успокоила её Лерка, вставая навстречу.
— По две копейки. — Сообщила посетительница.
— По две так по две, — легко согласилась Лерка. — Саша, заплати, пожалуйста.
Я кивнул и полез за деньгами, параллельно размышляя о какой-то странности ситуации, которую почувствовал, но никак не мог осознать.
Приняв от меня гривенник, Татьяна промолвила что-то вроде: «Я сейчас», и удалилась. А я, глядя ей в след, про себя отметил, что все эти заботы настолько выбили меня из колеи, что я даже о девушках думать перестал.
— Не грусти! — донеслось из-за спины. — Щас вернётся твоя зазноба. Со сдачей. Поворкуете. Стихи ей почитаешь. А я к себе.
С этими словами она и вправду удалилась, оставив вопрос об ужине в обществе будущих сокурсников нерешённым.
Я посмотрел на бумагу. Такое качество в нашем мире имела только упаковочная бумага: серая, грубая, шероховатая, ни в один принтер не пошла бы точно. Я проверил её на предмет пропорций сторон, то есть взял и сложил пополам длинную сторону, слегка придавил, чтоб посмотреть какой размер получится у листа А3. Получалось, что если большой лист, ну, тот который принесли, разрезать надвое, то половинки будут казаться вытянутыми. Ага! Значит, у большого листа нестандартные пропорции. Я задумался. А что мне это, собственно даёт? Нестандартные и нестандартные, и чё? Кстати, совершенно не обязательно, что те листы, которые нам принесла Татьяна, стандартные по местным меркам, могли быть уже кем-то подрезаны до нас. Да и до Мозеля тоже.
Интересно, а Лерка сможет делать такую бумагу? Хотя, две копейки за лист… так миллионов не наживёшь. И тут я понял, что меня смутило в самом начале. Стоп-стоп-стоп! Это по меркам нашего мира две копейки — это копейки и есть, а тут на две копейки мы с Леркой два дня с полным пансионом можем номер в отеле господина Мозеля снимать. Так что тут это отнять не мелочь! Пятьдесят листов — это рубль, а пятьсот — золотой! Круто! Круто? Я задумался. А по сколько листов в день мы сможем делать? Если по пятьдесят, то и начинать не стоит. Но с другой стороны, рубль в день — это триста шестьдесят пять рублей в год, то есть тридцать шесть с половиной золотых. Как раз на оплату за обучение одного из нас.
Ну что ж, всё не так уж и безнадёжно, надо будет с Леркой ещё разок поговорить про бумагу. Я уже начал мысленно развивать производство, нанимать работников, изобретать станки, когда в дверь постучали. На пороге стояла Татьяна. Вручив мне сдачу, она не стала сразу убегать, а мельком оглядев комнату, спросила:
— Александр Константинович, а правда что сестрица Ваша Трошку-драчуна до смерти побила?
Да… земля слухом полнится!
— Нет! — говорю. — В смысле не до смерти, но зато три раза.
На лице у Татьяны удивление сменяется восхищением, потом ещё чем-то. Она снова спрашивает:
— И стрельцов тоже всех побила?
— Нет, только Шемякина. Да и его не сильно, так упал и всё.
— А его-то за что? — изумлённо вопрошает Татьяна.
— Татьяна Андреевна, Вы может, присядете?
— Нет-нет-нет, Александр Константинович, дел у меня много. Побегу я. — И разворачивается.
— Татьяна Андревна, Вы давеча про Шемякина спрашивать изволили…
Как ни странно, но моя попытка остановить её таким образом, увенчалась успехом, причём сразу же. Татьяна развернулась ко мне, и в глазах у неё пылало любопытство. Я помедлил секунд пять, собираясь с мыслями, и начал рассказ:
— Понимаете, Горбунов со своими не успел к поединку Валерии с Трошкой и поэтому… — Я подумал, что, в общем-то, не обязательно именно это было причиной их пари, и добавил: — Или ещё почему, но только он предложил ей померяться силами с Шемякиным.
У Татьяны даже глаза расширились.
— Вот. — Продолжал я. — Даже восемь золотых на него поставил.
— Восемь золотых! Да это же… — Она не договорила, прикрыв рот рукой.
— Что? Очень много? — не понял я значения такой реакции на мои слова.
— Это половина его годового жалования, — произнесла моя собеседница.
Оба на! Ничёсе! Полугодовая зарплата за пятисекундное шоу! Охренеть!
— Шемякин тоже не верил, что она его свалит, — тут я счёл необходимым прокомментировать: — Они же спорили, что Лерка его с ног сбить не сможет. Во-о-от… А она его в два удара свалила. Тот даже дёрнуться не успел.
— Не верил? — повторила Татьяна. — Я бы тоже не верила. Да никто бы не поверил, наверное… — И она о чём-то задумалась.
— Ну, так вот, Шемякин не поверил на столько, что тоже два золотых поставил.
— И проиграл??? — всплеснула руками Татьяна.
— Ну да, — я не понял, чего это она.
А она закрыла рот уже обеими руками, и сокрушённо покачала головой с выражением лица сильно напоминавшим ужас. Я понял, что чего-то не понимаю, и решил расставить все чёрточки над Ё:
— Да что случилось-то?
Татьяна ещё немного «посокрушалась», а потом всё-таки рассказала о причине такой своей реакции:
— Так ведь и он тоже половину годового жалования… — и она безнадёжно махнула рукой.
— И-и-и?
— Так ведь семья у него.
— А у Горбунова, что нет? — на всякий случай спросил я.
— Нет. У него нет. Да и из поместий ему присылают. Он не обеднеет, а вот Шемякины теперь как? — и снова она покачала головой.
Мне сразу как-то неловко стало, типа малых деток обездолил. Хотя, кого я там обездолил?! Ну, во-первых, не я. Во-вторых, он сам предложил. А в-третьих… в-третьих… А вот нехрен тогда падать было, раз так в себе уверен, что…
— Татьяна Андреевна, я думаю, он не последние деньги поставил. Я бы, во всяком случае, на последние деньги спорить не стал бы. Думаю, и он знал, что делает. — Этими словами я сам себя успокоил окончательно.
Татьяна в задумчивости покивала и нехотя проговорила:
— Наверное, Вы правы, не последние…
— Ерёмин, тот тоже от имени остальных три золотых поставил на Шемякина. Вот привёз сегодня.
— Пишка?! Он-то куда?! — казалось, что это известие удивило её сильнее всего. — Надо же! Ерёмин! Пойду Глашке скажу. — Она быстро развернулась и удалилась быстрыми шагами.
Так. И вот что это было? Пишка? Глашка? Что у них тут вообще происходит? Дурдом на гастролях!
Я пошёл к Лерке. Постучал и, дождавшись приглашающего «Да-а-а…», открыл дверь.
— Ну, как? Почитал стихи предмету вожделения? — осведомилась сидевшая на стуле у окна Лерка.
Я не ждал такого вопроса и ответа на него не заготовил. Постояв немного, я решил на эти подколки пока не реагировать, а рассказать о новостях более насущных:
— Прикинь, а дядя Коля с Шемякиным тебе вчера по половине годовой зарплаты проспорили!
— Да ладно! — похоже, моё сообщение поставило её в тупик.
С полминуты мы просто смотрели друг на друга. Хотя, нет, не просто. Мы тупо смотрели друг на друга. «Тупо» — это