Демонстрировали нам иприт, надевание и снятие противоипритного костюма, производили опыты с хлор-пикрином. В колбе, куда пустили газ, билась и умирала мышь – все смотрели с любопытством. Потом появилась застекленная клетка, откуда мирно поглядывала на толпу красивая тигровая кошка, не подозревая, что ее ждет. Пустили газ. Скоро кошка понурила голову, с усов ее свесились нити слюны и слез. Кошка истекала слезами. Послышались голоса, требующие прекратить жестокий опыт и даровать смертнице жизнь. Лектор пошел навстречу, как он сказал, «требованию масс», и кошка осталась жива.
Доброе русское сердце.
Цветущие фарфоровые яблони, синее небо, яркая зелень, солнечный зной – весна, май, жизнь, – и на этом фоне мертвенно-белые уродливые хари противогазов, речь о ядовитых газах, страданиях, смерти; но все это спокойно, даже весело, с остротами, со смехом.
Потом, построившись цепочкой, мы надели противогазы и вошли в палатку, наполненную парами хлор-пикрина. По команде на несколько секунд сняли маски, зажмурив глаза и задержав дыхание. Через 35 секунд я судорожно опять натянул противогаз: нестерпимая резь в глазах, в носу, кашель. Обычная норма – 40 секунд.
Демонстрировали нам немецкие средства химической войны и защиты.
Я не верю в возможность применения немцами ОВ. Палка о двух концах. Английская, да и наша авиация показали, что с этим шутки плохи. Понадобится – мы зальем всю Германию ипритом. Да кроме того, немцы должны хорошо знать, что мы прекрасно подготовлены к химической войне.
Затем скучнейший урок – структура дивизии, полка, батальона, роты, взвода, их состав, их вооружение. После обеденного перерыва – топография. На этот раз мы собрались в школе, ныне нашей типографии. Снова, как в гимназические годы, я сидел за партой и записывал слова преподавателя.
Познакомив нас в общих чертах с принципами и основой топографии, лектор повел всех в овраг и предложил сделать план местности: пересекающая овраг дорога, ближайшие кусты, деревня, хаты, возвышенности. Кое-как набросали кроки.
Все это интересно и полезно, все это нужно и командиру, и военному летчику. Скверно только то, что нужно будет сдавать зачеты. Зачеты по всей программе будут в октябре. Сколько должен знать современный командир!
Думаю все же, что к октябрю разыграются такие события, такие бои, что никто и не подумает о зачетах. Мы живем кампаниями. Не до того тогда будет.
Сейчас, когда я пишу, поздний вечер. Хозяева хаты и Рокотянский давно спят. В сенях чешется и шумно вздыхает корова. Дремотно чирикают – совсем по-диккенсовски – сверчки за печкой, испуганно притихая на несколько минут, когда дом дрожит и звякает стеклами от глухих далеких ударов. Немцы бомбят Касторную. Затем, осмелев, сверчки опять заливаются. Пролетел в облачном небе, угрюмо рыча, немец – его не видно, только мотор слышен. Два прожектора на горизонте, точно белой кости, мажут ночные тучи.
19 мая
Погода резко изменилась. После палящего зноя – резкий холодный ветер, дожди. Сегодня отправляюсь в поход.
Вчера занимались изучением ротного 50 мм миномета, шагистикой, основами наступательного боя и дисциплинарным уставом. 25-го уже первый зачет по последнему предмету. В течение лета все время будут зачеты. Принимает специальная комиссия. Программа колоссальная. Достаточно сказать, что, не говоря уже о всех прочих дисциплинах, политработники должны знать матчасть и стрелять из противотанкового ружья, легкого и станкового пулеметов, из минометов двух видов – ротного и батальонного, а также из пушки. Следующие занятия 29, 30 и 31 мая. 1-го зачеты по уставам гарнизонной и внутренней службы.
Ох!..
27 мая
Новая перемена в моей фронтовой жизни. Сегодня, только что вернувшись из 299-й дивизии, я узнал, что должен срочно «убыть» в распоряжение округа. Сообщили мне об этом в отделе кадров. Любопытно, что даже в редакции ничего не знали. Горохов сам звонил в отдел кадров. Еще вчера оттуда прибегал за мной человек. В чем дело – не знаю. Если вздумают перебросить в другую армейскую газету, категорически потребую отправки в распоряжение ГлавПУРа.
Вообще, нас – меня, Бахшиева и Адульского – ждали в редакции большие новости.
Карлова нет. Уехал со своей Катей на курсы политработников. Горохов, очевидно, своего добился. Редактором – Губарев. На груди у него Красная Звезда. За какие заслуги – неизвестно. Он мягок, просветлен и демократичен. На его место назначен Бахшиев39. Я рад за Мишу. Честный, добросовестный, трудолюбивый, способный человек и прекрасный товарищ. У нас с ним по-настоящему были весь этот год дружеские отношения. Весеньев в госпитале, очевидно, попадет в Москву – грудная жаба. Старый забулдыга неплохо устраивает свою жизнь. Когда ему как рядовому грозил призыв в действующую армию, в строй, он через своего приятеля Смирнова устроился у нас, был здесь аттестован на лейтенанта административной службы и теперь может спокойно отправиться в резерв. В строй он больше не попадет.
Да, не думали мы еще утром, отдыхая в широкой безлюдной степи у скирды необмолоченной пшеницы и слушая беспечную трель жаворонка, что нас ждут такие новости. И меня, и Бахшиева.
Дивизия, где пробыли неделю, – боевая, Сталинградская. На три четверти, конечно, истреблена. Пополнение почти сплошь узбеки. Слабая дисциплина. Разболтанность. Познакомились с начальником штаба полка, старшим лейтенантом Конниковым. Интересное и славное лицо. Он был раньше в Московской Коммунистической (130-й), хорошо знает Пантелеева, Зибу Ганиеву, Фрадкина. Доброволец. Молодой режиссер, работал в Театре Ленинского комсомола и Театре Красной армии. Ранен и тяжело контужен. Рассказывал много интересного о последних днях сталинградских боев.
Вечером у нас в хате мы отвели душу. Он слышал о моих «Снегах Финляндии». Так же, как и я, отметил ужасающе низкий культурный уровень нашего офицерства.
– Война развращает, – сказал он. Мои слова.
Был партизаном в студенческом отряде. Захватил в плен штаб немецкой дивизии. Представлен к ордену Ленина, но ранение, скитание по госпиталям, потом переброска на другой фронт прервали связь с дивизией. Так орден и повис в воздухе.
Это один из последних могикан эпохи добровольчества, первых героических месяцев войны. Теперь уже почти не осталось этих юношей и девушек. Перебиты. И народ в армии сейчас совсем не тот.
Документы и толстый пакет с характеристикой на руках. Дополнительные сведения: Горохов был в округе, вернувшись, затребовал мое личное дело. Состав литработников окружной газеты далеко не укомплектован.
28 мая
В ожидании машины, которая должна меня подбросить на ст. Касторное. В 11 вечера оттуда идет рабочий поезд до Воронежа. Приеду часа в 3 ночи. Мучительные предстоят сутки.
Что-то меня ждет?
Будучи в командировке, прочел в газете постановление о ликвидации Коминтерна. Давно пора. Мертворожденная, провалившаяся организация. Она оказалась бессильной и перед фашизмом, и перед мировой войной. Жизнь беспощадно ломает книжные теории. Но вместе с тем что теперь остается от коммунистической программы?
Роспуск Коминтерна – устранение последней преграды, мешающей открытию второго фронта. Черчилль и Рузвельт могут теперь спать спокойно.
Вчера было сухо и тепло. Сегодня всю ночь и почти весь день сеял мелкий, как пыль, дождь. Машины не ходят. Не пошла и редакционная машина, которая должна была доставить меня до Касторной.
Срок явки 28-го, а я еще и с места не сдвинулся. Утром, в дождь и грязь, ходил в Семеновку, к Горохову, попрощаться. Адъютант-майор, доложив обо мне, вернулся с ответом, что Горохов очень торопится – уезжает в дивизию и принять меня не может. Действительно, возле хаты стоял трофейный вездеходик, шофер сидел и покуривал. Я попросил передать, что приходил проститься, и поплелся назад. Долг элементарной вежливости был соблюден, а прочее меня не касается.
Под вечер засинело возле туч, выглянуло закатное солнце. Хоть бы завтра не было дождя!
Видел окружную газету «Суворовский натиск». Серая слепая печать, бедность шрифтов, ни одного клише. И содержание под стать внешнему виду. Дарованиями редакция, видно, не блещет. Зато четыре полосы.
Материал главным образом посвящен боевой подготовке. Скука зеленая. Никакого сравнения с газетой «За Родину». Моя задача – так или иначе побывать в Москве. Ведь я даже и на могиле папы не был. Если назначат в окружную газету, буду просить об отпуске, хоть бы на два-три дня. Если в армейскую – об отправке в распоряжение ГлавПУРа.
Конечно, в случае наступления окружная газета станет фронтовой и примет другой характер. Между прочим, член Военного совета округа – Мехлис. Старый газетчик, обращающий много внимания на работу литераторов. Гроза генералов всех родов службы.
30 мая
События принимают фантастический оборот. Но нужно по порядку.
Вчера, в солнечную погоду, по быстро подсыхающей дороге, машина доставила меня до Касторной-Восточной. (Как волновался я, что опять зарядит дождь и опять вынужден я буду сидеть буквально в ожидании погоды!)
Прощание было теплым. С Эпштейном и Бахшиевым расцеловались. Даже хамоватый, типа средневековых молодцев, Денисюк на прощание предупредил меня об одном «нюансе»: Карлов, уезжая, сказал в беседе, что он разговаривал с приехавшим из ГлавПУРа важным лицом, генералом, и дал обо мне характеристику. Моя фамилия была подчеркнута Карловым. Я не сомневаюсь, что напоследок военачальник пытался подложить мне свинью, и пребольшую.
Губарев срочно улетел куда-то дня на три – проститься не пришлось. Я не очень сокрушаюсь.
Машина ехала по редакционным делам в Касторную-Восточную. Мне нужно было в Касторную-Курскую, находящуюся рядом. Но в пути мои спутники – Пархоменко и др. – стали высчитывать, какой крюк они сделают, если «подбросят» меня, потом стали ссылаться на нехватку бензина – короче говоря, я плюнул, слез, не прощаясь, и пешком двинулся из одной Касторной в другую. Расстояние было километра два. Судьба мне улыбнулась, послав попутчиком одного старшего лейтенанта. Он был из 28-й гвардейской, бывшей знаменитой на северо-западе, Мисановской дивизии. Ехал тоже в округ, в отдел кадров. Славный и услужливый оказался парень – всю дорогу помогал мне нести пр