– Какие корабли? – опешил Юра.
– Это я шучу. Рассказывай байку. Не тяни.
Юра глубоко вздохнул, будто собрался нырять, и начал:
– Дело было под ноябрьские праздники. Зима рано навалилась. В первых числах снег лег. Наш клуб – лучший в районе. Если в райцентр какие артисты приезжают, то и к нам обязательно. В тот раз, в честь праздника, спектакль про революцию привезли. Народу в клубе, как конопли под забором, – Юра прищурился, вспоминая.
– Места свободные остались только в первом да в последнем ряду. Если в конце сидишь, ни черта не слышно. А впереди все начальство устроилось. Председатель, парторг, – рассказчик приосанился, изображая руководство, – агроном, передовики и прочая. В общем, все начальство колхозное.
Народ уж привык, что городские завсегда припаздывают. Причем, что характерно, чем цветастее название богадельни, тем больше со временем грубят. Мне знающие люди объяснили, мол, это для того, чтобы зал полным набрался. А, я думаю, – шмыгнул носом наш попутчик, – это просто бардак и разгильдяйство. Но дело третье. Народу набежало полным-полно. Даже в первый ряд набились. Только одно местечко осталось. Рядом с бригадиром. Он для своей бабы придерживал. Она, видать, на хозяйстве задержалась. Может, еще по какой надобности. Бригадир сам фигурой не велик. Мне до уха будет. До середки. Женка – тетка большенькая. И спереди, и сзади. Фигуристая, – изобразил он руками волнующие изгибы.
– В тот раз артисты, видать, торопились. По времени начали. Нормальный такой спектакль. Про то, как красные с белыми воевали. Доходит дело до того, что беляки комиссара словили. Привели в штаб. Комиссар – паренек совсем молоденький. Беляки его допрашивают, он молчок. Бьют – ни гу-гу. Тогда офицер дает команду, чтобы расстреляли комиссара. Солдаты подвели того к краю. Будто к обрыву. Комиссар перед смертью последнее слово сказать хочет. В зале тишина. Парняга встал, будто Ленин на броневике. Кепку в руке зажал, в грудь воздуха набрал и …
– Тут вдруг скрип противный, будто пенопластом по стеклу. На весь клуб. Аж мороз по коже, – Юру передернуло, будто лимон откусил, – дверь такая. Визгливая. Народ на скрип обернулся. Артисты и деревенские. Я тоже. Гляжу, в дверях женка бригадирова. Расфуфырилась. Пальто синее демисезонное расстегнула. Под ним кофта кумачом, шерстяная. На ногах сапоги блестючии. Видать, ваксой надраила. Стоит, зал оглядывает. Люди, что с краю сидели, на нее зашикали. Мол, давай, скребись быстрей до места. Мужик ейный рукой машет, зовет. Она увидала его и двинула по коридору. Крадется на полусогнутых. А сапоги скрип-скрип. Комиссар на сцене остолбенел. Видать, слова забыл. Ждет, когда тетка пройдет. Та ползет тихохонько. Со знакомыми раскланивается, – Юра, подскочив, показал, как шла, – дотащилась до первого ряда. Там парторг. Он, видать, шуганул ее. Сразу шагу прибавила. Дошла, наконец. Плюхнулась на седушку. Все дух перевели. Комиссар снова руку поднял, говорить начал. Женка бригадирова умащиваться стала. На спинку сиденья откинулась. А та хрясть и пополам. Тетка назад брык. Затылком соседу, что сзади сидел, точняком в пах. Тот, хрюкнув, сложился. И понеслось, я вам скажу, такое кино… У бабы жопа между рядов застряла. Она визжит, будто свинью режут. Ногами в разные стороны дрыгает. Подол задрался, под ним толстущие ляжки в рейтузах желтого колера. Артисты на сцене ржут, как жеребцы. Бригадир женку за руки тянет изо всех сил. Да куда там. В ней весу больше центнера. Крики, смех, матюги. Деревенские с мест повскакивали. Хохочут. Председатель с парторгом на помощь кинулись. Втроем бабищу еле вытянули. Такой кавардак. Убитых нет, но раненые и разрушения в наличии. Бригадира в пояснице пересекло. Женка всю хребтину и зад ободрала, неделю сидеть не могла. Соседу пах разбили вдребезги. Три стула – в щепки. Спектаклю, ясное дело, крышка. Можно сказать, сорвали мероприятие. Ну, как, прикольно?
– Прикольно! – согласился Игорь, вытирая глаза, слезящиеся от смеха, – сам придумал или кто рассказал?
– Обижаешь, – улыбнулся Юра, – Гольная правда. Быль!
– Ладно, ладно, – примирительно сказал шеф и, хлопнув в ладоши, потер друг о друга, – за хорошую байку не грех и выпить. Наливай!
Я послушно плеснул в стаканы. Игорь медленно выцедил водку, вкусно поцокал языком. Поезд ощутимо замедлял ход. За окном появились разношерстные постройки пригорода. Шеф смешно морщил нос, глядя в буклет с расписанием:
– Так, так, так. На горизонте град Минск. Столица братской Белоруссии. Стоянка 22 минуты. Надо прогуляться. Воздух понюхать, покурить. И вообще… Потом байку расскажу. Как меня в партию принимали.
Стоянка оказалась долгой. Минут сорок. Может, локомотив меняли, может, еще что. Не знаю. Игорь две сигареты выкурил, газеты купил в киоске. Мы с Юрой по мороженому съели, местного пива с воблой купили. Всей компанией с проводницей покалякали о житье-бытье. Отправления все нет. Потоптавшись на перроне, шеф заскучал:
– Ну, что, золотая рота, пошли в купе. Я никотина налопался, аж с ушей капает. А, водочка-то того, киснет. Делай, как я! – И, кряхтя, полез в вагон.
Гуляние на воздухе благотворно сказалось на Юре. Кислород, насытив легкие, взбодрил организм, утомленный алкоголем. Курянин заметно посвежел. В купе он энергично потер ладошки, озорно подмигнул:
– Ну, продолжим!
– Опаньки, ожил воробушек! Молодец! – захохотал шеф, – Больше жизни, товарищ! Мамаша, пройдемте в закрома.
– Какая мамаша? – нахмурился Юра. – Какие закрома?
– Э-эх, сразу видно, не читали, Вы, Юрок, советскую классическую литературу. А зря, – деланно расстроился Игорь, – но не печалься, дружок. Дело поправимое. В Варшаве, наверняка, есть магазин русской книги. Посети. На горилке сэкономь, разорись на книжки. Долгими зимними вечерами, у камина, постигай шедевры. Дело пойдет. А пока доставай водочку. Будем дружить с зеленым змием, – вздохнул шеф.
Я встрепенулся:
– А обещанная история?
– Будет, – веско ответил шеф. – Раз обещал, значит будет. Мужик сказал – мужик сделал!
Дальше пошло по накатанной. Осушив стакан, Игорь мечтательно посмотрел в окно:
– История такая. После школы решил я поступить в пожарное училище.
– Это, как в том анекдоте, – вклинился я: – Парень школу закончил, отец спрашивает:
– Сынок, кем хочешь быть? – Военным, – отвечает тот. – А не возьмут в армию? – Тогда милиционером. – Если туда не примут? – Тогда пожарным. – Ну, а если и туда не возьмут? Тогда? Сын затылок почесал и отвечает: – Папа, чего ты пристал? Все равно работать не буду.
Ухмыльнувшись, Игорь продолжил:
– Сдал экзамены, но по конкурсу не прошел. Вернулся домой и устроился в райком комсомола. Месяца три поработал, тут вызывает заведующий орготделом. Так, мол, и так. Есть неписаное правило, все работники комсомола должны состоять в КПСС. Я ему объясняю, что не готов, не дорос, не достоин и прочее. Заведующий доходчиво пояснил, что партия дело добровольное: либо вступаешь, либо увольняйся. Делать нечего. Написал заяву. Год кандидатский стаж.
– Какой стаж? – удивился Юра.
– Эх, серость, – укоризненно покачал головой шеф, – Была такая мулька. Прежде чем тебя примут в КПСС, год ходишь в кандидатах в члены. Типа испытательного срока.
– Ага, – заржал Юра, – Если выдержал испытание, то член. А, нет – не член.
– Типа того, – рассмеялся Игорь, продолжил, – Отмотал срок. Как-то попался я заворгу. Пора, говорит, братец, в партию вступать. Готовься. На днях собрание. А у меня, как назло, черная полоса пошла. Возвращался с гулянки и упал. Руку сломал. Месяц на больничном. Потом в отпуск свалил. Дальше еще какая-то напасть приключилась. Короче, на собрание попал через четыре месяца. Заворг извелся. Я ему показатели порчу. Забыл сказать, что принимать должны были на собрании первичной парторганизации. Там одни функционеры: работники райкома партии да комсомола. Заворг присоветовал:
– Они тоже люди. Мотай на ус, собрание будет утром, до начала рабочего дня. Времени всего час. Потому ты не гони коней. На вопросы отвечай не спеша, обстоятельно.
Игорь поерзал, разминая затекшие мышцы, продолжил:
– Совет мне понравился. Ладно, думаю, устрою вам цыганочку с выползом. На собрание оделся, будто на парад: белая сорочка, черный костюм «троечка», галстук в цвет. Наряд, хоть куда: хочешь – хорони, хочешь – женись. В зале, где собрания проходят, нарисовался минута в минуту. Специально, чтобы лишнего времени на расспросы не было. Пока то, да се, минут десять прошло. Отлично, думаю. Осталось продержаться минут пятьдесят. Слышу, секретарь объявляет, что, мол, следующий вопрос – прием товарища такого-то в члены партии. Я встал, подошел к трибуне, – Игорь пожевал пухлыми губами, вспоминая, – Выдержал паузу и…, начал гнать. Так, мол, и так, высокая честь, большая ответственность, готов исполнить свой долг и прочая лабуда. Народ слушает. Рожи постные. Со стороны посмотреть, будто не в партию, а на тот свет вне очереди. Я-то знаю, что им самим эта тягомотина на фиг не нужна. Видимость одна, проформы для.
Однако, в семье не без урода. Была у нас такая тетка по фамилии Глазунова. Из идейных. Рулила отделом пропаганды. Мужа нет, детей тем более. Вот она и сгорала на работе. И от остальных требовала, чтобы полыхали. Короче, типичный синий чулок: три ведра бабских комплексов, а желчи неудовлетворенных желаний на пятерых хватит. Дождалась она, когда я паузу сделал. В окно посмотрел, физиономию задумчивую сделал. Типа припоминаю суперважное, где-то даже глобальное. Глазуниха и вклинилась:
– Товарищи! Сегодня мы принимаем в партию не просто нового бойца, а одного из комсомольских вожаков районного масштаба. Время сложное. Перестройка, гласность. Информации много. Сложно разобраться, где правда, а где ложь. Молодым еще сложнее. Поэтому на комсомольских кадрах лежит ответственная задача – помочь правильно сориентироваться. В связи с непростым моментом мы, опытные коммунисты, должны требовательно относиться к вступающим, бороться за чистоту наших рядов.