Групповой диалог
«Все мне казалось обращенным в другой вид губительными нашептываниями. Так что и камни, по каким я ступал, представлялись мне окаменевшими людьми; и птицы, которым внимал, — тоже людьми, но оперенными; деревья вокруг городских стен — подобными же людьми, но покрытыми листьями; и ключевая вода текла, казалось, из человеческих тел. Я уже ждал, что статуи и картины начнут ходить, стены говорить, быки и прочий скот прорицать, и с самого неба, со светила дневного, внезапно раздастся предсказание».
Глава I
«Ну полно, мой Телефрон, останься немного и, будь любезен, расскажи нам, как ты лишился носа и ушей».
Восемнадцать лет Ганнибал Джонс зарабатывал себе на жизнь довольно сомнительным занятием — писал сентиментальные романы. Это было тем более предосудительно, что до начала своей творческой карьеры Джонс преподавал психопатологию в американском университете и прекрасно знал, что подобные опусы вызывают у читательниц приступы болезненной мечтательности. Под тлетворным воздействием его работ всевозможные старые девы, кухарки, портнихи и домохозяйки, включая собственных родственниц, приобретали сильнейший «комплекс Золушки», который отнимал у них свободное время и лишал их воли к жизни.
Увы, солидный доход, который приносили ему книги, заставлял Джонса забыть про стыд. Однако, к счастью для спасения его души, сентиментальная литература являлась не только прибыльным, но и довольно утомительным занятием.
Однажды ранней весной издатель пригласил Джонса на ланч и предложил ему новую идею. Тот слушал очень внимательно. Он и сам уже подумывал о чем-то подобном, но после стольких лет необременительных трудов и «легких денег» пугался серьезной работы. Издатель сказал ему следующее:
— Почему бы вам не взяться за драму? Ведь главная сцена в вашей последней книге — сплошная мелодрама, и читателям это нравится. Опишите трущобы в каком-нибудь промышленном районе или портовом городке. Много живых деталей, пара слезливых сцен: все как в кино, только солиднее и с размахом.
Джонс отнесся к этому предложению серьезно и начал работать изо всех сил. Но чем больше старался, тем труднее ему казалась книга. Результаты приводили его в ужас. У него сдавали нервы, мучила бессонница, но он упорно двигался вперед. Джонс читал книги и статьи по теме, собирал статистику, факты, вырезки из газет и наконец после шести недель напряженной работы в клочья изорвал роман, который, как ему представлялось, должен был поразить публику своей суровой и бескомпромиссной новизной и в то же время стать образцом английской элегантной прозы.
Джонс продолжал вкалывать в поте лица и посылал жене крупные суммы денег на случай, если она захочет продлить отдых на Ривьере, пока он не закончит свой роман. Но у него не было привычки к серьезному труду. Джонс стал раздражительным и мрачным, непохожим на себя, начал худеть, потерял аппетит, его охватила апатия. Издатель пытался «нажать» на него, сначала по телефону, а потом, когда Джонс перестал брать трубку, с помощью телеграмм. Как человек с деловой хваткой — что является частым, хотя и не обязательным свойством авторов, пишущих ради денег, — Джонс настоял на выплате крупного аванса, и теперь издатель хотел убедиться, что тот действительно работает над книгой. Вполне естественная предосторожность, но издерганного и подавленного писателя это едва не свело с ума.
Кое-как успокоив издателя несколькими путаными фразами, которые, попади они в книгу, любой редактор вычеркнул бы из текста, Джонс, отчаявшийся, но не сломленный, удвоил усилия. Он уволил двух своих секретарей, в то время как третий, впечатлительный молодой человек, сам заразившийся его возбужденным состоянием, пять ночей подряд появлялся у кровати Джонса в виде сомнамбулы, бормоча стихи Уильяма Блейка, чем довел его до нервного срыва.
Джонс дал ему блестящие рекомендации и отправил в отставку. Следующие восемь недель он провел в частном пансионе, а затем обратился к знаменитому врачу-психоаналитику, чья репутация позволяла ему по старинке называть себя просто психиатром, и получил аудиенцию. Врач оказался маленькой, но зловещей на вид женщиной с улыбкой голодного крокодила и острым как нож взглядом. Ее внешность составляла разительный контраст с на редкость худым, истощенным и похожим на труп Джонсом. Погоняв его по обычным тестам, как ментальным, так и физическим, она ухмыльнулась, ткнула Джонса кулаком под ребра и посоветовала заняться садоводством.
— И не забудьте вернуть аванс издателю, — добавила врач.
Джонс, ни словом не обмолвившийся об авансе, был поражен ее проницательностью, однако наотрез отказался иметь хоть что-то общее с карьерой садовода.
— Когда я был мальчиком, — объяснил он, — у моего отца был приусадебный участок. Вы знаете, что это такое?
Маленькая женщина кивнула.
— Так вот, каждую Страстную пятницу, — продолжил Джонс, — отец с раннего утра тащил меня в огород и заставлял бросать картофелины в ямки, которые он проделывал с помощью лункокопателя. После моего пятнадцатилетия эта обязанность автоматически перешла к младшему брату, но с тех пор я поклялся никогда не брать в руки садовый инструмент.
— В таком случае, — произнесла доктор, — возьмите подержанную машину, отправляйтесь в путь и не останавливайтесь до тех пор, пока не найдете какую-нибудь приятную и уединенную деревню. Станьте частью местного общества. Изучайте ее жителей, но ничего не пишите. Любите их. Враждуйте с ними. Заведите тяжбу. Играйте в лапту.
— Но как же моя книга?! — воскликнул Джонс. — По договору я должен закончить ее через два месяца. Я не могу подвести издателя. Мне позарез нужно написать книгу к сентябрю.
— Хорошо, — кивнула психоаналитик и вернула ему чек. — Сочиняйте дальше. Но не просите меня помочь, когда вас отправят в сумасшедший дом.
Джонс написал издателю, вернул ему аванс, выписал еще один чек жуткой рептилии-врачихе, запер свою квартиру, выкатил из гаража обшарпанный автомобиль и отправился на поиски деревни. Три месяца спустя он осел в Саксон-Уолл. Это был тихий, неопрятный и захолустный поселок. Он располагался вдалеке от больших дорог и, кажется, мало заботился о том, что люди, предпочитающие удобства благочестию, называют цивилизацией и прогрессом. От неказистых ферм разило силосом и хлевом, мрачные жители смотрели исподлобья, уродливые домики валились набок, а у местного трактира было странное название. Всего этого оказалось достаточно, чтобы Джонс выделил Саксон-Уолл среди прочих деревушек и решил остаться здесь на долгий срок.
— Не хуже всякой другой, чтобы подлечить расстроенные нервы, — пробормотал он себе под нос, выходя из машины перед «Долговязым парнем».
За большой кружкой пива — лучшего, что все, что он пил за эти годы, — Джонс прощупал почву насчет того, можно ли снять домик на лето.
— Легко, — ответил хозяин. — Я скажу Бердси, чтобы он попросил съехать матушку Флюк. Она не платила за аренду уже три или четыре месяца.
— Ну а если заплатит? — спросил добросердечный Джонс.
— Кто, матушка Флюк? Можете не беспокоиться. Я скажу Бердси, чтобы он переселил ее в тот маленький домик, который построили для бармена, когда он женился, перед тем как отправиться на фронт. У меня-то самого бармена нет, да он мне и не нужен. По правде говоря, это не дом, а просто развалюха — никто им сто лет не занимался, — но матушка Флюк в любом случае не протянет долго, так что ей без разницы. Я скажу Бердси, чтобы он накинул вам за аренду пару шиллингов, а со старухи не возьму ни цента. Потом я договорюсь с Бердси, и все будут довольны.
Джонс, оценив моральные и финансовые тонкости этой сделки, допил пиво и кивнул. Пресловутого Бердси он так и не увидел, но к концу дня они утрясли все детали, в том числе — что именно из обстановки дома миссис Флюк оставит Джонсу, а что перевезет в новое жилище, расположенное чуть дальше по улице. Джонс даже помог выселенной им старушке погрузить пожитки на две ручные тележки, предоставленные, соответственно, ее дочерью, миссис Пэшен, и ее соседкой, миссис Пайк. Правда, с самой миссис Флюк он не увиделся, поскольку она заранее отбыла в свой новый дом, чтобы на месте распределить перевезенное добро. Миссис Пэшен слегка успокоила взыгравшую совесть Джонса, заметив, что ее мать «будет только рада держаться подальше от Бердси, который каждый понедельник является к ней за арендной платой, и как раз в тот момент, когда у нее в ведре кипит белье, а печь требует растопки!»
Семья Пэшен оказалась его ближайшими соседями. Они знали про аэропланы, но никогда не видели автобусов и считали, что беспроводной телеграф и пылесосы противоречат воле Божьей. Вообще, о том, чего хочет или не хочет Создатель, местные жители, как обнаружил Джонс, имели самые подробные и безошибочные сведения.
На второй день он телеграфировал в Лондон с просьбой выслать ему новую кровать и кое-какие хозяйственные мелочи, после чего начал осваивать свой дом. Джонс снова попытался писать книгу, но это было бесполезно. Он был полностью истощен. Кроме того, его охватила тревога. В конце концов Джонс отложил материалы в сторону, спрятал пишущую машинку под кроватью и стал ежедневно совершать прогулки и изучать местность, стараясь не думать о работе и надеясь, что новые идеи возникнут сами, если он не будет на них зацикливаться.
Окрестности деревни не представляли собой ничего примечательного, хотя и выглядели приятно. Его любимый маршрут проходил по болотистым лугам у подножия холма Гутрум-Даун и дальше по зеленым склонам, сплошь поросшим вереском и бурлившим мелкими ручьями.
В траве часто попадались гадюки и медяницы. Эти твари, как скоро выяснил Джонс, наводили ужас на местных жителей, кроме матушки Флюк, которая, если верить слухам, заставляла их плясать на кончиках хвостов при лунном свете и даже составлять своими телами имена темных духов, корчась на земле во время ночных шабашей.
Поговаривали также, будто миссис Флюк посещал сам дьявол и заключил с ней договор в том самом доме, где жил теперь Джонс. Писатель нашел это довольно любопытным, хотя в самом домике, чистом и хорошо ухоженном, с видом на сельские поля, не было ничего мрачного и зловещего. Что касается миссис Флюк, то, судя по рассказам ее дочери, это была бедная, честная и достойная старушка, которую почем зря оклеветали злые языки.
— А вы подождите, пока они поссорятся, — посоветовала ему соседка, бесхитростная миссис Пайк.
Тихая и опрятная миссис Пайк страдала косоглазием, но, если не считать этого недостатка и ее очаровательного сына, белокурого паренька лет девяти или десяти, худосочного и более умного, чем оба его родителя, Джонс не видел в ней ничего примечательного. В знак своего расположения миссис Пайк присылала ему мальчика с овощами из собственного огорода. Джонс, обожавший зелень и бобы, отвечал ей шоколадом и бананами из местной лавки. Но когда попытался заплатить за зелень, миссис Пайк расплакалась.
Вскоре ее постоянное внимание стало напоминать льстивое угодничество, хотя и не столь навязчивое, чтобы раздражать. Видимо, самое большее, на что она надеялась, это увидеть, как Джонс приподнимет шляпу, встретившись с ней на деревенской улице. А такое случалось часто, если он выбирал маршрут через деревню в сторону большого поместья с парком. Джонс пытался выяснить историю этого особняка — похоже, в нем уже давно никто не жил, кроме сторожа, — но жители Саксон-Уолл отличались редкой и по мнению Джонса, любившего собирать разные истории, возмутительной скрытностью. Ему сказали, что это Неот-Хаус, и больше ничего.
Постепенно его желание писать книгу стало угасать. Джонс больше не вытаскивал ее по два раза за день, чтобы, тяжело вздохнув, убрать обратно. Он рано ложился и хорошо спал. Никогда еще у него не было такой мирной и спокойной жизни. Джонс жил очень экономно и почти не тратил денег. Письма к нему не приходили: никто не знал его нового адреса, кроме жены, уже скучавшей в Ницце, и сотрудников магазина, которые отправили ему кровать и другие вещи. Издатель тщетно звонил ему в лондонскую квартиру. Наконец он перестал быть Ганнибалом Джонсом, автором бестселлеров, не выносившим собственные книги, и стал просто мистером Джонсом из Саксон-Уолл, абсолютно безвестным, но счастливым.
Глава II
«Должен признаться, что изучение англосаксонских законов повергает меня в состояние умственного хаоса. Я понимаю значение отдельных слов; могу разгадать, хоть и не без труда, смысл некоторых фраз. Но все в целом остается для меня полной загадкой».
Прожив в деревне более шести недель, Джонс приобрел обширные, хотя и неглубокие познания в местной жизни. Например, он был в курсе, что в полумиле от домика викария находятся руины замка, но кто в нем жил и почему он оказался заброшенным, оставалось тайной. Слышал и про поместье на другом конце деревни, Неот-Хаус, стоявшем на дороге к побережью, и о том, что на его земле имеется некий «вдовий дом», где живут две сестры, незамужние дамы, которых в деревне знали как мисс Харпер и мисс Фиби. Мнение местных жителей об этой паре зависело главным образом от того, как они относились к их ручному козлу. Животное по кличке Джеральд («плод неразумной страсти бессловесных тварей», как говаривали мисс Соммервилл и мисс Роуз) свободно перемещалось по дому и сопровождало хозяек во время уличных прогулок и походов в магазин. Среди завсегдатаев «Долговязого парня», куда Джонс регулярно заглядывал утром и вечером, чтобы пропустить стаканчик превосходного эля, Джеральда считали чуть ли не новым воплощением «козла отпущения» из Библии и взирали на него почти с благоговением. Другие, более многочисленные, лишь неодобрительно покачивали головами и что-то бормотали себе под нос, а третьи, самые смелые, во всеуслышание заявляли о «раздвоенном копыте» и интересовались, что происходит за стенами «вдовьего дома» в ночи полнолуний.
Однажды днем, заглянув на почту, Джонс познакомился с обеими дамами и их козлом. Он зашел купить свежий табак, а они — почтовые марки и моток бечевки. Местная дворняжка, болтавшаяся у дверей, залаяла на животное, и коза — а это существо было женского пола, — ничуть не испугавшись, метнулась в ее сторону с такой силой, что вырвала поводок из рук мисс Фиби. Прежде чем разгневанная мисс Харпер успела вмешаться, Джонс отогнал собаку метко пущенным камнем и снова вручил поводок мисс Фиби.
В награду за этот поступок его пригласили зайти на чашку чая во «вдовий дом». Приглашению предшествовал короткий обмен репликами между двумя сестрами и миссис Гэнт, почтмейстершей и хозяйкой лавки в одном лице.
— Как ты думаешь, нам нужны чизкейки, сестрица?
— Нет, сестрица. Я приготовила их утром, пока ты занималась фасолью.
— Тогда мы возьмем у вас баночку клубничного варенья, миссис Гэнт.
— Спасибо, мэм. Восемнадцать пенсов, мэм. Спасибо, мэм.
— Что-нибудь еще, сестрица? Кекс с тмином?
— Джентльмены не любят кексы с пряностями, сестрица! А у нас в доме найдется десяток яиц?
— Конечно, сестрица. Бердси прислал их сегодня утром.
— Тогда все в порядке. Не хотите зайти на чашечку чая, мистер Джонс?
После чая он задержался в гостях дольше, чем рассчитывал, поскольку сестры начали сплетничать о деревне и о Неот-Хаусе. Джонс узнал, что владельцем дома являлся девятилетний мальчик, — по словам сестер, молчаливый и угрюмый, с грубым лицом, — который учился в Сассексе, а на каникулы уезжал в Лондон с одним из своих опекунов.
— Бедное дитя, ужасная история! Неудивительно, что он вырос таким замкнутым, — тараторила мисс Харпер. — Его мать, миссис Миддлтон, умерла сразу после родов, а отец — три недели спустя, якобы от горя. Хотя, полагаю, дело было совсем в другом: он сам лишил себя жизни. Ужасный конец.
— Все это чепуха, сестрица, — возразила мисс Фиби. — Не забывай, что у нас есть заключение доктора.
— Вот как? И что сказал доктор? — поинтересовался Джонс, плохо понимавший, каким образом врач мог определить, что мистер Миддлтон «умер от горя».
— Доктор Кревистер сначала думал, что это сердечный приступ, вызванный несварением желудка, — ответила мисс Фиби, — но потом они прооперировали его на аппендикс, и неудачно.
— Глупости, сестра.
— Но он был болен, сестрица, очень болен! Ты ведь помнишь, что говорила миссис Пэшен?
— Да, однако это еще не означает, что он не мог себя отравить.
— А доктор так не думает. К тому же мистер Миддлтон не так уж любил свою жену.
— Почему вы так решили? — с любопытством спросил Джонс.
— Потому… — с готовностью начала мисс Харпер, но сестра сразу призвала ее к порядку:
— Перестань, Софи! Мистеру Джонсу неинтересно знать про все эти скандалы.
— Еще как интересно! — воскликнула мисс Харпер. — Все любят слушать про скандалы. Мне продолжать, мистер Джонс? Конечно, если вы хотите.
Мисс Харпер вздернула очки в золотой оправе и бросила раздраженный взгляд на сестру. Но в следующий момент ее лицо просияло от удовольствия, поскольку Джонс неуверенно пробормотал, что действительно любит скандалы, когда в них нет злого умысла.
— Ну, вот видишь! — воскликнула она. — Что бы делал Шеридан, если бы все были такими щепетильными, как ты?
— А это имеет какое-то значение, сестрица?
— Разумеется! Что, по-твоему, я должна ставить в школе для девочек на Рождество? Даже викарий одобряет Шеридана.
— Пусть так, но позволь тебе напомнить, что наша дорогая мамочка всегда была против Шеридана. Не припомню, Софи, чтобы у нас дома хранилась хоть одна его книга.
— Ты путаешь его с Шелли, сестрица. Или с Шекспиром.
— Еще один безнравственный писатель, — сердито буркнула мисс Фиби.
Джонс вмешался и мягко напомнил о теме беседы.
— Так что это за скандал, связанный с мистером Миддл-тоном? — спросил он.
Мисс Харпер с доверительным видом подалась вперед и быстро ответила, не обращая внимания на неодобрительные гримасы мисс Фиби:
— Я слышала, он изменял своей жене!
— Но только до свадьбы, Софи!
— Это то же самое.
— Глупости, сестра! Нельзя изменить жене до свадьбы. Спросите мистера Джонса.
Тот хотел возразить, что не слишком разбирается в подобных вопросах, но тут мисс Харпер не нашла ничего лучшего, как громко крикнуть: «Гав, гав!» — прямо в покрасневшее ухо сестры. Писатель замолчал, а мисс Харпер, испепелив взглядом оглохшую на время мисс Фиби, продолжила рассказ:
— А еще говорят, будто живущий в деревне мальчик — сынишка вдовы Пайк — как две капли воды похож на Хэнли Миддлтона!
— Неужели? — отозвался Джонс. — В деревне ходят слухи, что его подбросили. Это мой сосед.
Мисс Харпер кивнула, а мисс Фиби, внезапно обретя голос — и заодно свойственное ей добродушие, — резко выпалила:
— Никогда бы не подумала такое про миссис Пайк! Почтенная женщина, тихая и работящая.
— Но не очень умная, — заметила мисс Харпер, поджав губы. — Она не слишком умна, не правда ли?
— Психически неполноценна, — вставил Джонс, разбиравшийся в психопатологии и поэтому интересовавшийся болезнью миссис Пайк.
— О, тут я ничего не могу сказать, — произнесла мисс Харпер, — но после нашего приезда мы ничего такого за ней замечали, верно, Фиби?
— Значит, вас не было в деревне, когда здесь жил мистер Миддлтон? — спросил Джонс, неважно разбиравшийся в местной хронологии.
— Нет-нет. Мы приехали вскоре после того, как его похоронили. В конце месяца будет восемь лет, как мы живем здесь. Вообще-то мы из Танбридж-Уэллс. Вы знаете Танбридж-Уэллс, мистер Джонс?
У Джонса там жила тетя, но ему не хотелось, чтобы интересный разговор о Миддлтонах превратился в обсуждение английских курортов, поэтому он спросил:
— Так вы говорите, маленький Пайк похож на мистера Миддлтона?
— Он его копия.
Беседа явно подходила к концу, и Джонс хотел уже откланяться, как вдруг мисс Фиби спросила:
— А как вам миссис Пэшен?
— Она меня не беспокоит, к тому же хорошо убирает дом, и у нее всегда есть что поесть.
— Хм! На вашем месте я все-таки держалась бы подальше от Пэшен, — заметила мисс Харпер. — Может, вам лучше было бы обратиться к Пайк.
— Но она пьет, — сообщила мисс Фиби. — Говорят, что незадолго до родов миссис Миддлтон — а вы должны знать, что миссис Пайк была акушеркой, правда, без лицензии…
— С лицензией, сестрица.
— Неважно. Я вам уже говорила, мистер Джонс, не следует ждать многого от Саксон-Уолл, но многие удивлялись, почему они не вызывали медсестру из Лондона или Манчестера…
— Вы знаете Манчестер, мистер Джонс?
— Сестрица, довольно! Вы же понимаете, что взять в акушерки миссис Пайк, которая и рук толком мыть не умеет, сомнительная затея. Кончилось тем, что молодая леди умерла от заражения крови.
— Ты забыла упомянуть про болезнь Пэшена, сестрица.
— Да, он сильно заболел, мистер Джонс, и…
— Говорили, что это отравление.
— Но на самом деле причина была в пьянстве. Его жена всегда жаловалась, что стоит ей его покинуть, как он впадает в меланхолию.
— В тот раз все зашло очень далеко. Нам рассказывала миссис Гэнт на почте. Его постоянно тошнило. Она тогда как раз следила за одним судебным процессом, где жертву отравили мышьяком: говорит, симптомы были те же самые.
— Его буквально выворачивало, — подхватила миссис Фиби. — А потом он лежал пластом и несколько дней был сам не свой.
— Наверное, много выпил, — заметил Джонс.
— Семнадцать пинт эля, если верить хозяину «Долговязого парня», — подтвердила миссис Харпер. — К тому же в саду нашли еще несколько пустых бутылок.
— А Пэшен нахально заявил, что не выпил из них ни капли, — усмехнулась мисс Фиби. — Хотя бутылок насчитали семнадцать штук.
— И представьте, перед смертью миссис Миддлтон он устроил то же самое! — воскликнула мисс Харпер.
— Ну надо же! — отозвался Джонс. — Подумать только!
— Говорят, он не хотел, чтобы жена оставила его и ушла ухаживать за мистером Миддлтоном, когда тот заболел. Вот почему это случилось.
— Он думал, что жена не пойдет в Неот-Хаус, а останется дома и будет ухаживать за ним.
— А Пайк поступила по-другому. Правда, она спасла его от желудочного зонда, но и только.
— Безусловно, мальчик на нее похож, — заметила мисс Харпер.
— Какой мальчик? Вы про молодого Пайка? — уточнил Джонс.
— О, нет. Про малыша Миддлтона, разумеется, — ответила мисс Харпер.
— Но миссис Миддлтон действительно родила мальчика, сестрица.
— И миссис Пэшен тоже, только четырьмя месяцами раньше. Правда, ее ребенок умер.
— Только после похорон мистера Миддлтона, сестрица. Кажется, это было в следующую субботу?
— Его сглазила миссис Флюк. Она терпеть не могла миссис Пэшен, — мрачно заметила мисс Харпер.
— Но ведь она ее дочь! — удивился Джонс.
— Вы не знаете местных жителей, — вздохнула мисс Фиби.
— Послушали бы вы, о чем они говорят…
— И о чем они думают…
— Это просто ужасно!
— А что стало с ребенком? — спросил Джонс.
— Он отправился на небеса, — ответила мисс Фиби и покачала головой. — К счастью…
— Да, к счастью…
— …его крестили в трехмесячном возрасте.
— Я имел в виду маленького Миддлтона, — пояснил Джонс.
— Если это действительно Миддлтон, — буркнула мисс Харпер, отведя взгляд от сестры. — Знаете, когда муж не верен жене, измена часто бывает обоюдной. И если младший Миддлтон — не Миддлтон, а молодой Пайк… Хотя говорить можно всякое, но согласитесь, не бывает дыма без огня.
Джонс кивнул и, сбитый с толку всей этой путаницей между Пайками, Миддлтонами и Пэшенами, собрался уходить.
— Надеюсь, вы навестите нас еще раз, мистер Джонс? — обратилась к нему мисс Харпер.
— Мы откроем для вас баночку сливового варенья, и вы сравните его с клубничным от миссис Гэнт, — добавила мисс Фиби.
— Прошу прощения, — пробормотал Джонс, — но, мне кажется, я не совсем понял. Чей ребенок умер?
— Миссис Пэшен, — быстро ответила мисс Харпер.
— Неудивительно, если вспомнить, как пил его отец, — вставила мисс Фиби.
— И снова эль, сестрица.
— Бедное дитя, он был совсем слаб!
— Миссис Пэшен говорила, что раньше и сама была не прочь пропустить стаканчик эля, но с тех пор, как насмотрелась на мужа, даже думать не хочет о спиртном.
— Это и понятно, сестрица.
— Он добавлял в него джин.
— Ужасный человек! Подумать только, что мы давали ему работать в нашем саду, пока обо всем этом не узнали!
Глава III
«Нет никакой возможности примирить эти интересы; все, что мы можем, — соблюдать такт и не упускать из виду собственные цели».
Джонс вернулся домой и часа два просидел над книгой в своей гостиной, пока, случайно подняв голову, не заметил в окне старую женщину в красной юбке из плотной ткани. Подоткнув подол, она согнулась на грядкой и занималась какой-то сельскохозяйственной работой, в которой Джонс, будучи убежденным горожанином, ничего не смыслил.
Он смотрел на нее битый час. Старуха медленно перемещалась по полю и частыми короткими толчками втыкала в землю железный инструмент. Выглядело это жутковато и в то же время зачаровывающе — методичное, изуверское кромсание ни в чем не повинной почвы. Джонс долго следил за ней с какой-то болезненной тревогой, и ему казалось, будто он слышит, как металл лязгает о камни.
Когда она закончила работать, наступили сумерки, и Джонс отправился в трактир «Долговязый парень» за вечерним элем, с неприятным чувством вспоминая этот эпизод.
На следующий день, часа в четыре, старуха снова вышла в поле и продолжила свою работу. Джонс стал за ней следить и так погрузился в наблюдения, что, когда в комнату вошла миссис Пэшен и со звоном поставила на стол поднос, от неожиданности вскрикнул.
Миссис Пэшен привычным жестом бросила в чашку два куска сахара — хотя он раз пять объяснял ей, что не любит слишком сладкий чай, — и выглянула в окно.
Это была грузная и медлительная женщина с черными волосами и тяжелым, похожим на маску, бледным лицом с грязноватой кожей. Впрочем, Джонс допускал, что в молодости мужчины находили ее привлекательной.
«Молчаливый и угрюмый, с грубым лицом», — вспомнил он слова сестер.
— Как там молодой Миддлтон? — неожиданно спросил Джонс.
Миссис Пэшен не ответила. Он решил, что вопрос показался ей бестактным. Она лишь пробормотала, глядя в окно:
— Значит, наша матушка Флюк опять пошла греметь костями?
Она отвернулась от старухи, которая, как вспомнил озадаченный Джонс, была ее матерью, и, обильно залив молоком болтавшиеся в чашке куски сахара, небрежно произнесла:
— Вы слышали, что на нашего священника навели порчу? Не удивлюсь, если матушка Флюк сведет его в могилу.
— Глупости, — покачал головой Джонс, пытаясь сохранить шутливый тон. — Не хватало, чтобы вы лепили восковые фигурки и втыкали в них булавки.
— Вы думаете, нужно? Хорошо, я ей передам, — равнодушно проговорила миссис Пэшен.
Джонс уставился на нее в изумлении, но белое как мука лицо женщины осталось абсолютно неподвижным. Запустив пятерню в волосы, она почесала ногтем голову и рассеянно бухнула в чашку еще два куска сахара. Уставший от споров Джонс ограничился тем, что взглянул на нее с упреком и, выудив сахар чайной ложкой, положил его на блюдце, чтобы она могла его заметить. Миссис Пэшен лишь нервно хихикнула, взяла потемневший от чая кусок и шумно втянула губами мокрый сахар.
— Неплохо попить чаек с сахаром, верно? — сказала она. — У нас парни так целуются.
Джонс не стал развивать эту тему и полушутливо промолвил:
— Наверное, мне следует уведомить викария, что ваша мать точит на него зуб?
— Угу. Скажите ему, чтобы спустил на нее всех гончих ада, — с суровой серьезностью возразила миссис Пэшен.
Писатель попытался улыбнуться, но выражение ее лица не изменилось.
Джонс познакомился с викарием в первые дни пребывания в Саксон-Уолл. Он приколачивал к стене консоль, собираясь водрузить на нее миниатюрную копию Венеры Милосской — единственной скульптуры, в названии которой никогда не ошибался, — как вдруг заметил маячившую в дверях фигуру.
— Простите, я вижу, что вы заняты, и не хочу вас беспокоить, — скромно произнес священник. — Просто я подумал, не нужна ли вам какая-нибудь помощь. Забить гвоздь, повесить занавеску…
С того раза они больше не виделись, и если что-то подтолкнуло Джонса отправиться тем же вечером в дом викария, то не столько желание посвятить его в неприязненные чувства миссис Флюк, сколько предвкушение дружеской беседы.
Его рассказ о наведенной порче ничуть не удивил священника.
— Старая миссис Флюк? Ну да, конечно. Не так давно она болела, и я приносил ей кое-какие гостинцы и немного вина. А теперь все это закончилось. Я знал, что могут возникнуть проблемы, но не предполагал, что дело дойдет до порчи. Она ведь мне отомстила.
— Неужели? Каким образом?
— Пригрозила, что станет ходить к баптистам. Они тут уже обратили несколько человек, и теперь дело только за дождем. По правде говоря, у них очень энергичный пастор, я восхищаюсь им. Его не назовешь ученым малым, однако он прекрасный проповедник и любит рассуждать о заблудшей овце и девяносто девяти праведниках. К сожалению, дождь не на его стороне, поэтому вряд ли ему удастся наставить на истинный путь многих грешников.
— Дождь? — удивился Джонс.
— Да. Видите ли, баптисты целиком погружают крещаемых в воду. Но в это лето такая засуха, что, если не собирать росу с травы, у них не хватит влаги даже на одно крещение. Вся надежда на дождь.
— И баптисты примут миссис Флюк? — спросил Джонс.
— Ну, если она выразит такое желание, сомневаюсь, что он сможет отказать. Между прочим, она сказала, что не пойдет к методистам, потому что методисткой была ее мать.
— Не понимаю, в чем тут смысл.
— Я тоже. И меня это устраивает. — Викарий понизил голос и провел пальцем между воротничком и шеей: — Когда в словах местных жителей есть какой-то смысл, чаще всего это такие непристойности, что лучше их вообще не понимать. Что касается их развлечений, они еще почище разговоров. Как вы думаете, что я запретил сразу, приехав сюда четыре года назад?
— Пьянство? — предположил Джонс.
— Петушиные бои. Ни больше, ни меньше. На юге Англии их тоже практикуют. Это обычай еще с четырнадцатого века, а может, и раньше.
— Неужели?
— Да. Я начал с того, что осудил его в своей проповеди и сравнил с ужасными боями быков в Испании. Но толку от этого не было, если не считать одного нелепого замечания от прихожанина по фамилии Пэшен — по сути дела, деревенского дурачка, у которого, как считается, есть «дар» обхаживать коров.
— Вот как?
— Пэшен работает скотником у Бердси. После проповеди он пришел ко мне и сказал: «Сдается мне, сильная это вещь — те бои, о которых вы рассказывали, святой отец. Хотел бы я взглянуть на них одним глазком. Вот только у них там, в Испании, похоже, не ценят скотину так, как у нас, верно? Мы-то держим быков не для того, чтобы развлекаться или чтобы развлекать их».
Джонс рассмеялся, а викарий продолжил:
— Короче говоря, это не сработало, и тогда я отправился в трактир «Долговязый парень» и бросил вызов всем владельцам петухов. Понятно, что каждую из схваток я проиграл. Мне отбили почки и сломали нос. Но в конце концов хозяин трактира — вы его знаете, он хороший христианин и к тому же не из местных, я о нем высокого мнения, — вмешался в дело, задушил двух собственных петухов и встал на мою сторону. Следующее, что я сделал, это запретил мальчишкам убивать гадюк.
— Однако это неприятные существа, не так ли?
— Ну и что с того? Мальчишки — тоже неприятные существа. Однако никто не предлагает колошматить их дубинами. Они охотились на этих несчастных созданий и убивали их зверским образом. Это было жестоко. Отвратительно. Мне это категорически не нравилось. И все они пели в церковном хоре. Я выгнал их. Они остались без денег. Некоторых даже поколотил. С тех пор меня прозвали Старым сатаной.
— Скорее всего, идеал религиозного общества для миссис Флюк — Армия спасения, — заметил Джонс, чтобы прервать затянувшуюся паузу.
Викарий покачал головой:
— Они — богобоязненные люди. Глава их местной ячейки сообщила мне, что они не переманивают прихожан английской церкви. Уж не знаю, почему. Может, дело в деликатности этой молодой женщины. К тому же миссис Флюк недавно сказала моему дворецкому — наверное, когда объявила ему о своем намерении погрузиться в крещальную купель, если Господь пошлет нам дождь, — что, по ее мнению, нет ничего ужасней армии, шествующий с флагами и оркестром, если только это не Давид, пляшущий с тамбурином в Силоме перед Ковчегом завета.
— Старая богохульница! — со смешком воскликнул Джонс.
— О, нет-нет, — серьезно возразил священник. — Дело тут не в богохульстве, и она не шутила. Эта сцена потрясла ее не меньше, чем Мелхолу, и, скорее всего, по тем же причинам. Вы не замечали, как упорно держатся одни и те же предрассудки в умах женщин на протяжении многих поколений? Кстати, если вам будет не хватать воды, приходите ко мне. Мой колодец никогда не иссякает — так, по крайней мере, гласит местное предание. Я полагаю, это не что иное, как колодец саксонского монастыря, который был построен на этом месте. Деревня получила название в честь колодца, славившегося своей целебной водой, и прежде она называлась Саксон-Уэлл, а не Саксон-Уолл.
— Любопытно.
— Полгода назад Эймс, мой коллега из соседнего прихода, свалился в свой колодец и с тех пор берет воду только из моего. Объясняет, что в тот день чистил коровник и теперь его вода заражена. Однако его прихожане, которые в своих воззрениях ушли не слишком далеко от своих языческих предков, ютов и саксонцев, считают, будто колодец стал источником святой воды.
— Потому что в него упал священник?
— Да. Но не следует обращать внимание на подобные нелепости. Лучше их просто игнорировать. «В тот год язычники разорили Шеппи». Вы изучали англосаксонские хроники, мистер Джонс?
Писатель рассмеялся:
— Я изучал психопатологию. Это довольно интересно.
— Хотел бы я, чтобы вы применили свои познания на ком-нибудь из моих прихожан, — заметил викарий. — Вам было бы чем поживиться. И раз уж мы об этом заговорили, вы тот человек, который поможет нам развлечь детишек на ежегодном празднике в воскресной школе. В этом году мы собираемся проводить его на открытом воздухе возле замка, потому что у нас очень мало денег. Я буду безмерно счастлив, если вы к нам присоединитесь. Мы угостим их чаем прямо в поле, если будет хорошая погода, или в этом доме, если начнется дождь, а потом устроим всевозможные соревнования и викторины, выступления скаутов, деревенские танцы и костюмированные игры. В половине девятого или в девять все разойдутся по домам, так что день будет не слишком длинным.
Джонс покачал головой:
— Все это не для меня.
Викарий улыбнулся:
— Да бросьте! Я понимаю, вам не по душе эта идея, да и на празднике будет неимоверно скучно, но вы не представляете, как для меня важно притащить туда еще одного мужчину. Разумеется, у нас самые восхитительные дамы — не знаю, что бы я делал без них, — но я буду чрезвычайно признателен, если вы поддадитесь уговорам и окажете нам помощь.
Джонс, мысленно проклиная себя за глупость, ответил, что придет.
— Вот и замечательно! — радостно воскликнул священник. — Я сделаю вас судьей на состязаниях по бегу. Обычно я сам даю сигнал к началу, а одна или две дамы держат ленточку и объявляют результаты, однако тут одна проблема: почти у каждой в школе учатся собственные дети, и это приводит к предвзятости суждений. Распределение наград редко устраивает всех присутствующих.
— Господи, — простонал Джонс.
— Ваши решения никто оспаривать не будет.
— Даже если меня не поколотят мамаши тех учеников, которые останутся без призов, удар по репутации мне обеспечен, — вздохнул Джонс. — Когда праздник?
Священник хотел ответить, но тут в комнату вошел его дворецкий — японец, которого он привез с собой из миссии. Родители в деревне пугали им детей, говоря, что японец придет и съест их, если они не будут слушаться. Дети постарше в этом сомневались, ссылаясь на мнение школьной учительницы, миссис Бэнкс. Та уверяла, что японцы питаются только рисом и религия запрещает им есть людей. По-английски он говорил коротко, но без акцента.
— К вам миссис Флюк.
— Пригласи ее, Нао.
— Хорошо. Она расстроена.
— Чем?
— Не говорит.
Миссис Флюк, с которой Джонс впервые столкнулся лицом к лицу, действительно выглядела расстроенной. Она сделала нечто вроде реверанса, демонстрируя викарию, что пришла по серьезному делу, и начала без предисловий:
— Ваше преподобие, все дело в моей дочери!
— Вы про миссис Пэшен?
— Марту Пэшен, как она себя называет!
— Миссис Флюк, к чему опять бессмысленные обвинения? Это нехорошо, и это неправда. Кстати, почему бы вам не обратиться за советом к баптистскому пастору?
— Ни в коем случае! — воскликнула миссис Флюк, процитировав Твидлдама[2], и ее взор слезящихся глаз пригвоздил Джонса к месту, предостерегая от улыбки. — Я-то знаю, что делаю, и не собираюсь быть баптисткой, нет! Они нехристи.
— Нехристи? — повторил викарий. — На вашем месте я не стал бы озвучивать столь… опрометчивые заявления.
— Я знаю, какие заявления мне делать, ваше преподобие, хотя, может, вы так и не думаете, — возразила миссис Флюк. По-прежнему не сводя взгляда с Джонса, она добавила: — Осенью мне стукнет восемьдесят годков, и я еще могу взять черта за рога.
— О да, — примирительно поддакнул Джонс, хотя не понял, имела ли она в виду свое крепкое здоровье или какой-то дьявольский обряд.
— Так вот, она вместе со своим полоумным мужем прямо у меня под носом выдоила мою корову и украла яйца из курятника!
— Глупости! — замахал на нее руками священник. — Глупости, миссис Флюк!
— Не глупости, ваше преподобие, а сущая правда! — хрипло вскричала она. — Они сделали это дважды, хотя и один раз — это уже слишком! И если вы завтра не заявите об этом с кафедры, ноги моей больше не будет в вашем доме! Стыд и позор, что уважаемая женщина не может найти справедливости у единственного джентльмена во всем приходе!
— Вы не видели, как миссис Пэшен и ее супруг доили корову и воровали яйца? — спросил викарий, не клюнув на льстивое замечание о «джентльмене». — Вы этого не видели!
Миссис Флюк нехотя признала данный факт.
— Глазами не видела, если вы об этом! — ответила она. — Но глаза-то лгут. Зато я видела их духовным зрением, да-да, вот намедни, когда смотрела в свое стеклышко.
— Вот что, миссис Флюк, — сердито произнес викарий, — я вам уже говорил, что если вы будете гадать на кристаллах или чем-то подобном, то Господь проклянет вас на веки вечные и отправит в ад! Понимаете?
— М-м, — промычала миссис Флюк и задумалась, оттянув пальцами нижнюю губу. Внезапно ее лицо просияло. — Вы умеете красиво говорить, ваше преподобие, когда хотите!
— А вы, похоже, вовсе этого не хотите, — пробормотал себе под нос Джонс.
Старуха быстро отвела от него взгляд и перекрестилась.
— Господи, что вам еще взбрело в голову?
— А что он там про меня шепчет? — буркнула миссис Флюк, ткнув пальцем в Джонса.
— Просто процитировал одну строчку, — с виноватым видом ответил Джонс.
— Надеюсь, из Святого Писания, молодой человек?
— Э… нет.
— Я так и думала. — Она торжествующе взглянула на викария. — А насчет баптистов я вам скажу. Помните историю про Илию?
— Помню.
— Как он заливал алтарь водой?
— Да, да.
— И как все равно пришел огонь и все сгорело?
— Разумеется.
— Так почему же баптисты не могут послать на землю дождь? Они же так любят воду! Вода для них бог, но ему на них плевать! Значит, и мне на них плевать!
— Вот что, миссис Флюк, — сурово возразил священник, — я не позволю в своем присутствии говорить такие вещи. Не мое дело защищать представителей других конфессий, однако неприятно слышать столь грубые и непочтительные замечания. Вы что, язычница? Разве вы не понимаете, что дождь начнется в свое время, как предназначено Господом?
Миссис Флюк печально покачала головой.
— Конечно, вы больше в этом понимаете, ваше преподобие, — признала она. — Я только хочу сказать, что мистер Турфи не может крестить своих баптистов. А что до меня, то я ни воды не могу добыть, ни Марту Пэшен за руку поймать. И если так пойдет и дальше, я запутаю ее в ветвях дерев, как того Авессалома, и пусть воин пронзит Марту своим мечом.
— Я поговорю с миссис Пэшен, хотя и убежден, что все это чепуха, — поспешно произнес викарий.
Миссис Флюк ответила ему реверансом и хотела продолжить разговор, однако священник уже нажал кнопку звонка, и на прощание она успела только сказать:
— Ладно-ладно, спасибо и на этом, но хочу напомнить, что помогать мне нести свое бремя — ваш священный долг. И раз уж вы были так добры, то вот вам четыре пенса на детишек, хотя я слышала, что в последний год они вели себя хуже всякого скота, и очень жаль, что на них нет пророка Елисея с его медведями.
Викарий молча взял четыре пенса, раскрыл бухгалтерскую книгу и вписал туда имя миссис Флюк и размер ее взноса.
— Странная женщина, — прокомментировал Джонс, когда она ушла.
Священник набил трубку табаком, закурил и хотел что-то ответить, но тут дверь снова отворилась, и в комнате появился японец.
— Миссис Пэшен, хозяин.
— Пусть войдет, Нао.
— Хорошо. Дочка Флюк и все-такое.
К миссис Пэшен вряд ли подходили слова и «все такое», подумал Джонс, с интересом разглядывая ее мертвенно-бледное лицо и раздутые ноздри. Как и мать, новая посетительница сразу перешла к делу.
— Во-первых, вот вам семь пенсов на мальчишек, — заявила она.
Викарий достал книгу и записал ее взнос. К удивлению Джонса, он и на сей раз не сказал ни слова благодарности.
— А во-вторых, — яростно продолжила миссис Пэшен, — эта старая чертовка постоянно врет, чтоб она сдохла! Но прийти сюда, к вам! Правду говорят — не только с плотью и кровью борется душа, но и со всяким наваждением от злого духа!
— Давайте к делу, миссис Пэшен. Вы жалуетесь на свою мать?
— Она мне не мать! Избави Бог от такой матери! Лучше бы я родилась от…
— Хватит! Объясните, зачем пришли.
— Она навела на меня заклятье, вот зачем.
Ее зеленоватые глаза, цвета болотной воды, вдруг злобно блеснули в сторону Джонса.
— Глупости, и вы сами это знаете! Будьте благоразумны!
— Но это не глупость, сэр. Она меня заколдовала! И беднягу Пэшена тоже.
— Что же она сделала?
— Как только мы выходим из дома, сразу слышим плач маленьких ягнят. Такой жалобный. А вы сами знаете, у нас ягнят нет.
— Вы все это выдумали. Лучше скажите, зачем вы выдоили корову матери и украли у нее яйца?
Женщина покосилась на Джонса и хихикнула:
— Она вам с три короба наврет, а вы слушайте. Матушка мастер в этом деле. Говорит как по писаному. На самом деле у нее вообще нет кур. Это она украла у меня яйца, а я их вернула. Разве это воровство?
— Довольно! — крикнул викарий, внезапно потеряв терпение. — Говорите дальше, и побыстрее!
— Ага, — буркнула миссис Пэшен. Ее возмущение куда-то пропало, и, немного помолчав, она снова хихикнула: — К вам тут собирается Лили Саудолл, насчет Долговязого парня.
— Что за Долговязый парень? — спросил Джонс, но она не ответила и снова обратилась к священнику:
— Почему этот холм называют Громбум-Даун, сэр? Наверное, есть какое-то объяснение.
— Гутрум-Даун, милая, Гутрум-Даун.
— Ладно, — с сомнением протянула миссис Пэшен. — Но, поверьте моему слову, в этой деревне полно странных вещей — недаром парни из Армии спасения судачат о них «аки медь звенящая и кимвал звучащий».
Когда она ушла, Джонс выразил удивление тем, как часто деревенские жители употребляют библейские цитаты в повседневной речи. Викарий усмехнулся:
— Может, это было бы и неплохо, если бы они их так не перевирали. Увы, в жизни все они жуткие богохульники, полные мерзости и греха, и у меня порой волосы встают дыбом, когда я слышу, как они употребляют священные слова в любом смысле, но только не в том, в каком их нужно употреблять. Я не намерен вмешиваться в эту ссору между миссис Пэшен и миссис Флюк. Они обе хороши. Ходят ко мне чуть ли не каждую неделю и поливают друг друга грязью. За их жалобами всегда стоит что-то реальное, но они громоздят вокруг этого столько лжи, что докопаться до правды невозможно. Однажды они объединили свои силы, и деревню затопило потоком анонимных писем. Мы так и не узнали, кто был их автором, но я готов поклясться, что это дело рук нашей сладкой парочки. Миссис Флюк выливала ушат помоев, а миссис Пэшен переводила их на бумагу. Давайте выпьем виски и забудем об этом. Кстати, интересно, какое отношение Долговязый парень имеет к Лили Саудолл?
— Кто это?
— Служанка доктора. Я всегда считал ее здравомыслящей девушкой, которая не станет забивать себе голову местными легендами, но кто знает.
— Она не местная?
— Нет. Доктор не берет местных. Говорит, что все они распутные женщины и грязнули, уж не знаю, почему. Он поселился тут после меня. В деревне его не любят и боятся. А это кое-что значит.
— Они действительно распутные женщины и грязнули? — спросил Джонс.
— Вероятно. Лили приехала сюда из Суррея. Боюсь, она окажется обычной суеверной дурочкой.
— А при чем тут Долговязый парень?
— Это нечто вроде нашего местного духа стихий. Вы интересуетесь паранормальными явлениями?
— Не особенно. Разумеется, я часто слышал всякие истории про привидений, но никогда им не верил. Правда, я неохотно ночую в местах, которые славятся тем, что их посещают призраки. Видимо, бессознательно придерживаюсь мнения, что «есть многое на свете, друг Горацио…» и тому подобное.
Оба рассмеялись, и викарий взял в руки сифон с содовой, когда в комнату снова заглянул японец.
— Мисс Саудолл. По неизвестному делу. Вся в слезах.
Лили Саудолл оказалась симпатичной девушкой в чистеньком и аккуратном платье. Она плакала и вообще была сама не своя. Присутствие в комнате Джонса явно ее смутило.
— Можно поговорить с вами наедине? — обратилась она к викарию. — Пожалуйста, сэр.
Джонс направился к двери.
— Подождите в соседней комнате! — крикнул ему вдогонку викарий. — Почитайте что-нибудь. Это не займет много времени.
Минут через пять он позвал его обратно.
— Дело касается вас, Джонс. Ох, уж эти сплетницы! Что мне с ними делать? Объясните ему, Лили.
— Не могу, сэр.
— Ладно, тогда я скажу. Снова эта ужасная миссис Пэшен. Говорит, что вы спите с этой девушкой.
— Почел бы за честь, — возразил Джонс, отвесив поклон и улыбнувшись.
Лили икнула и хихикнула.
— Вот и прекрасно, — кивнул викарий. — Вытрите глаза, садитесь сюда, и давайте подумаем, что можно сделать. Миссис Пэшен на вас за что-то зла, Джонс?
— Не вижу для этого никаких причин.
— Значит, она зла на девушку. Чем вы ее рассердили, Лили?
— Ничем, сэр. Я ей ничего не сделала!
— Вспомните.
— Нет, сэр, я уверена, что ничего, если только…
— Вот это уже ближе к делу. Выкладывайте.
— Но вряд ли кто-нибудь мог увидеть в этом злой умысел или что-нибудь такое. К тому же это было очень давно.
— Говорите, говорите!
— Помните, сэр, как в прошлый праздник урожая к нам в воскресную школу пришел маленький джентльмен из Миддлтонов и сел вместе с моими мальчиками?
— Лили — одна из лучших учительниц в воскресной школе, Джонс, — объяснил викарий.
— В следующий понедельник я сказала миссис Пэшен, что хорошо рассмотрела лицо маленького джентльмена, и мне показалось — я хотела сделать ей комплимент, сэр, только и всего, — будто он очень похож на нее. Не понимаю, чем это могло ее задеть, сэр, ведь мальчик почти не бывает в деревне, к тому же он очень богат и не имеет никакого отношения к нашему кругу…
— Миссис Пэшен — странная женщина, Лили. Похоже, ваше замечание ее обидело. Вот что я вам скажу: мы сделаем вид, что мы выше этого, и все само собой успокоится, согласны?
— Да, сэр, но…
— Продолжайте, — вмешался Джонс. — Эти слухи насчет меня и вас плохо действуют на вашего молодого человека, не так ли?
— Как вы догадались, сэр?
— Обычная история. Послушайте моего совета и дайте ему хорошего пинка. Это его кое-чему научит.
— Я не хочу с ним ссориться, сэр.
— Кто он?
— Джаспер Корбетт из…
— Из «Долговязого парня». Это сын хозяина трактира, — объяснил викарий, — хороший парень, и с большими перспективами.
— Да, мы знакомы, — кивнул Джонс. — Я с ним поговорю. Надеюсь, мне удастся вразумить его и объяснить, что волноваться не о чем.
Лили взглянула на него с сомнением, словно желая что-то возразить, но, поскольку люди ее положения привыкли думать, будто решения должны принимать исключительно мужчины, она лишь кивнула и молча удалилась.
— Странно, что она запнулась на названии трактира, — заметил Джон.
— Ничего странного, — возразил викарий, уловивший то, что ускользнуло от внимания писателя. — Вы когда-нибудь видели себя в зеркале в полный рост?
Глава IV
«Снежинки жадно садились на его волоса, бороду, плечи… Скоро след от полозьев исчез, и сам он, покрытый снегом, стал походить на белый утес, но глаза его все еще искали чего-то в облаках снега».
Когда Джонс вернулся домой, на столе стоял ужин и миссис Пэшен уже сняла фартук, собираясь уходить. Она была в шляпке, которую никогда не снимала, кроме тех случаев, если приносила ему чай.
Джонс задержал ее:
— Послушайте, миссис Пэшен, что это за глупости насчет меня и Лили или как там ее зовут? Вы хотите испортить репутацию бедной девушке? Я прошу вас взять свои слова обратно. Это недопустимо!
Крупное лицо женщины не дрогнуло.
— Не понимаю, о чем вы, сэр? С вашего позволения, сэр, что бы я ни говорила о Лили Саудолл, к вам это не имеет никакого отношения.
— Но вы всем рассказываете, будто она спит со мной!
— Ничего подобного, сэр.
— Лили сама так сказала. А девушка в ее возрасте не могла выдумать подобную историю!
— Если я что и сказала, мистер Джонс, так только то, что она спит с Долговязым парнем. Это всего лишь маленькая шутка насчет того, что она обручена с Джаспером Корбеттом, у которого отец держит трактир. Честное слово, сэр, клянусь вам чем хотите, назовите меня Дилайлой, если я вру!
Миссис Пэшен говорила бесстрастным тоном, но было заметно, что она взволнована. Что касается Джонса, то для человека, гордившегося тем, что все подлинные чувства приберегаются им для книг, он разошелся не на шутку.
— Девушка очень расстроена, а я возмущен! Прошу вас опровергнуть нелепые и смехотворные слухи. Вы меня поняли?
— Очень хорошо, сэр.
Женщина пододвинула к нему капустный суп, яичницу с беконом и с достоинством направилась к двери. Джонс не удержался от улыбки:
— Спокойной ночи, миссис Пэшен.
— Спокойной ночи, сэр.
Она вышла, не повернув головы, и тихо закрыла за собой дверь.
Джонс взглянул на часы: половина десятого. Времени достаточно, чтобы поужинать, а потом успеть в трактир. В Саксон-Уолл, похоже, никто не слышал о запрете продажи спиртного после одиннадцати.
«Долговязый парень» не мог похвастаться роскошной обстановкой. Джонс миновал двор с низкими воротцами, наклонился, чтобы погладить собаку, и вошел в зал. На глаза ему попался дюжий парень с красным, как кирпич, лицом и синими глазами, судя по всему, заведовавший баром.
— Есть минутка, Корбетт?
— Да, если я вам нужен, мистер Джонс.
— Я хочу вас побранить.
— Хорошо, мистер Джонс. Только подождите, пока меня сменит отец, он уже почти закончил ужин.
— Проблема вот в чем, — произнес Джонс, когда они вышли из зала. Он сразу перешел к делу с неожиданной для себя решительностью, пылая праведным гневом — чувством, которого не испытывал уже лет двадцать. — Зачем вы обидели Лили… запамятовал ее фамилию?
— Лили Саудолл, сэр?
— Да, Лили Саудолл.
Молодой Корбетт начал стегать крапиву прихваченным с собой прутом.
— Я совершил глупость, сэр, и наговорил много чего такого, чего не следовало.
— И настолько упрямы, что не хотите взять свои слова обратно?
— Парень не должен признаваться девушке, что не прав. Лучше просто сделать вид, будто все в порядке.
— А как насчет меня? Моя репутация тоже запятнана, разве нет?
Корбетт усмехнулся:
— Джентльмены получают свое удовольствие, сэр, и это не вредит их репутации.
— Где вы нахватались таких идей?
— Однажды мисс Фиби дала мне почитать книгу вашего однофамильца, Ганнибала Джонса, и там был парень по имени Каспар Дилмотуэй, который соблазнил одну девицу. Насколько я понял, сэр, он просто сделал, что хотел, и ему ничего за это не было, да и не будет, разве что после смерти.
— Господи, мои грехи пали на мою же голову! — воскликнул Джонс. — Ладно. Но вы же не верите во все эти россказни про Лили?
— Нет, сэр, теперь нет.
У Корбетта был смущенный вид.
— Почему?
— Просто я все обдумал и сообразил, что зря слетел с катушек, и потом, у меня у самого была совесть нечиста насчет той ночи с Вайлерт Тизи, вот я и сорвался на Лили.
— Меня не волнует, что у вас было с другими девушками, но послушайте моего совета — не делайте глупостей и держитесь за Лили. Сходите к ней и извинитесь. Вы виноваты, и вам это только пойдет на пользу.
— Вы правы, сэр. Мне очень жаль. Хорошо, я к ней схожу. Но миссис Пэшен нельзя спустить это с рук. Она скверная женщина, мистер Джонс.
— Что вы имеете в виду, дружище?
Лицо молодого Корбетта стало серьезным.
— Что вы думаете об их детишках, сэр?
— О каких детишках?
— Разве мисс Харпер и мисс Фиби вам не говорили? Они уверяли отца, что вы в курсе. Мисс Харпер заявила, что вы из Лондона и сразу поймете, что к чему, лучше всякого другого. А мисс Фиби сказала, что это стыд и позор — ее собственные слова — и если что-то можно сделать, то вы обязательно сделаете.
— Не пойму, о чем вы?
— Об их детишках. О ребенке Миддлтона, ребенке Пайка и ребенке Пэшен, сэр. Мисс Харпер и мисс Фиби говорили, что объяснили вам, что к чему.
Джонс пожал плечами:
— Мисс Харпер и ее сестрица много чего мне рассказывали, но я особенно не слушал. Честно говоря, мне показалось, будто все это какие-то сплетни.
— Моя мать очень сердита на миссис Пэшен за те слова, что она говорила про вас и Лили Саудолл, сэр, — хмуро заметил Корбетт. — Она думает, что это неспроста. Вы не хотите побеседовать с моей матушкой, мистер Джонс? Она думает, что за такие дела ее следует привлечь к суду.
— Кого? Миссис Пэшен?
— Да.
Джаспер снова начал бить прутом крапиву. Они приблизились к просвету в изгороди, за которой начиналась лестница на Гутрум-Даун. Джонс поставил ногу на деревянную ступеньку, рассмеялся и неожиданно хлопнул Корбетта по плечу.
— Ну а вы хотите, чтобы ваша матушка поговорила со мной?
Лицо парня вспыхнуло, и его синие глаза блеснули.
— Мне бы очень хотелось, чтобы эта дрянная женщина получила по заслугам.
— Ладно, тогда поговорите с Лили, а я — с вашей матушкой. Но учтите, я не стану наказывать миссис Пэшен только за то, что она разносит обо мне глупые сплетни.
— А если матушка и отец сообщат вам все, что знают о ней, вы подскажете им, можно ли подать на нее в суд, сэр?
— Скорее всего вряд ли я сумею определить, есть ли смысл доводить дело до суда. Могу лишь посоветовать, следует ли обращаться с этим к адвокату, а там уж он сам решит. На это вы можете рассчитывать.
Молодой Корбетт кивнул:
— Хорошо, сэр. Я отправлюсь прямиком к доктору. Вечером Лили не работает, но я сомневаюсь, что она пойдет домой. Лили честная девушка, и ей не захочется рассказывать матери, что болтают про нее люди. Мать у нее строгая, мистер Джонс. Миссис Саудолл — методистка, а методисты очень суровы во всем, что относится к морали.
Джонс рассмеялся:
— Значит, у вас будет много времени, чтобы помириться!
Корбетт ушел, а Джонс еще постоял на лестнице и посмотрел на ячменные поля Гутрум-Даун. Округлый холм, коротко «остриженный» овечьими стадами, однако изумрудно-зеленый, громоздился над равниной подобно спящему гиганту, резко выделяясь на фоне небесной глади. По крутому склону змейкой вилась меловая дорожка, а на самой вершине покоился в каменной могиле древний вождь — неприкаянный дух, угрюмо паривший над деревней, или тот самый «долговязый парень» из местного фольклора.
В нависшей громаде холма, в раскаленном и неподвижном воздухе ощущалась какая-то угроза. Джонс вздохнул, думая о дожде. От этой мысли ему захотелось пить. Он медленно поплелся в сторону трактира, размышляя о распре между Корбеттом и миссис Пэшен.
Миссис Корбетт уже ждала его у входа. Она стояла под кустами вьющихся роз, перекинутых аркой над дверью дома, и поздоровалась, едва он приблизился к воротцам. Ничего не оставалось, как сделать любезное лицо и выслушать то, что она собралась ему сказать.
Женщина отвела его в полутемную комнату с узкими окнами и закрыла за собой дверь. Потом, высунувшись в окно и посмотрев направо и налево, затворила створки, заговорщицки улыбнулась Джонсу, поставила на стол вишневый пирог и, похвалив цветущий вид гостя, заговорила о мисс Харпер и мисс Фиби:
— Я часто бываю у них дома, мистер Джонс. Мы близкие подруги. Они так добры к Джасперу. Дают ему книги, приглашают нас на чаепитие. Очень милые и приятные особы. В Саксон-Уолл мы не слишком избалованы хорошим обществом, к тому же у викария нет супруги, поэтому мы сами развлекаем себя как можем. В нашем кружке мисс Харпер, мисс Фиби, я, Корбетт, когда мне удается его заманить — хотя владелец трактира должен быть куда более общительным, — и еще мисс Бэнкс, местная учительница, просто очаровательная дама, честное слово, вы будете удивлены, да и ученикам с ней полегче, ведь бедная мисс Вудс совсем стара — ей уже за семьдесят, — и никакой пенсии, наверное, про нее совсем забыли. Правда, она немного странная, но, конечно, это пустяки, зато рассказывает нам всякие интересные истории, про Хамельнского крысолова, например, очень интересно, когда слышишь в первый раз. Жаль только, что нет дождя, тогда у нас в трактире было бы больше посетителей. Впрочем, деньги не главное, я всегда говорю это Корбетту, ведь, в конце концов, мы христиане.
Джонс перебил ее, выразив надежду, что ждать дождя осталось недолго, и, не слушая возражений, попросил вернуться к сути дела. Насколько он понял, бурный поток ее речи был не столько уклонением от главной темы, сколько затянувшимся вступлением. Миссис Корбетт легко подхватила утерянную нить беседы и продолжила с удвоенной энергией, очевидно, вызванной тем, что ей удалось найти нового слушателя для уже не раз рассказанной истории.
— Ну вот, значит, нас четверо плюс пятый Корбетт и шестая миссис Бердси — хотя жены фермеров, между нами говоря, не самая лучшая компания, — и еще была жена баптистского пастора, пока она не умерла, бедняжка, впрочем, если уж говорить начистоту, мистер Джонс, люди из церковного сословия весьма достойные особы, но пожимание рук всем и каждому у входа в церковь перед вечерней службой, — в этом, знаете ли, есть нечто американское, хотя не мне судить, но, если хотите, им просто не достает хороших манер.
— Миддлтоны, полагаю, не часто покидали свое поместье? — спросил Джонс.
— Все случилось за неделю до того, как мы сюда приехали, — продолжила миссис Корбетт, расправив на коленях черный фартук и, видимо, входя во вкус. — Поначалу все были слишком потрясены, чтобы говорить на эту тему, но когда завершились похороны и появилась новая няня, чтобы увезти ребенка Миддлтонов, а миссис Пайк, как вы знаете, перестала выходить из дома, и было очень странно, не говоря уже про свежий воздух, почему она прятала от людей малыша, а потом еще умер младенец миссис Пэшен, — в общем, как вы понимаете, нас все это немного удивило.
— Понимаю, — терпеливо произнес Джонс. — Вы подумали, что с ребенком миссис Пайк что-то не так? Например, что он обезображен?
Миссис Корбетт покачала головой:
— Нет, мистер Джонс. Но, если уж на то пошло, согласитесь, трудно не заметить, что маленький Пайк — буквально копия всех Миддлтонов в третьем и четвертом поколении, а чтобы убедиться в этом, достаточно сходить в их картинную галерею, которую открывают по праздникам! И если уж это ничего не доказывает, то я не знаю, что еще нужно!
— Не доказывает что? — спросил Джонс, но миссис Корбетт не могла остановиться. Она покачала головой и продолжила:
— Нет, вы только подумайте, какая наглость! Малышу миссис Пэшен было четыре месяца, а маленькому Миддл-тону — всего три недели! А его мать и отец — как они только не восстали из гроба!
— Значит, вы считаете, что миссис Пэшен подменила ребенка Миддлтонов своим четырехмесячным малышом, а миссис Пайк была в деле и теперь воспитывает молодого Миддлтона как Генри Пайка, своего сына, который на самом деле умер? — уточнил Джонс. — Что ж, вероятно. Подобное уже случалось раньше.
— Да, мистер Джонс, именно это я и думаю, все, как вы сказали. Только не верю, что бедняжка миссис Пайк участвовала в этом. Она такая простодушная, просто дитя природы.
— Но должна же она знать, что Генри — не ее ребенок. Тут особого ума не требуется.
— Конечно, она знает, что это не ее ребенок. Хотя она так доверчива! Только я уверена, что молодого Миддлтона передали ей как сына Пэшен.
— Тогда зачем она прятала его в доме? Если миссис Пэшен решила расстаться со своим ребенком… кстати, а что стало с сыном миссис Пайк?
— Наверное, эта скверная женщина сказала ей, что у нее отберут ребенка, если узнают, что он чужой. А маленький Пайк, полагаю, умер. Вы сходите к этой миссис Пайк, мистер Джонс, и поговорите с ней. Она всему верит. Я в жизни не встречала таких доверчивых людей, ни в одной деревне — а у нас был дом в Эппинг-Форест, пока мы не приехали сюда и не купили трактир. И она обожает этого малыша. Отобрать его было бы жестоко. В том-то и проблема, мистер Джонс. Я не знаю, как лучше поступить. Нельзя допустить, чтобы эта женщина сделала своего сына богачом Миддлтоном, а Генри Пайк остался ни с чем. С другой стороны…
— Даже если так, маленький Пэшен ни в чем не виноват.
— Значит, вы считаете, не следует обращаться в суд?
— Возраст детей ничего не доказывает, да и внешнее сходство вряд ли станет аргументом для суда. Кроме того, маленький Пайк — на самом деле Миддлтон — может быть незаконнорожденным сыном Миддлтона и Пэшен. Вы об этом не думали?
— Но у Миддлтонов родился законный сын, мистер Джонс, и это трудно отрицать. Кроме того, семейное сходство работает с обеих сторон.
— С обеих сторон?
— Да. Генри Пайк похож на Миддлтона, а молодой Миддлтон — как его называют — на Пэшен. Можете не сомневаться, мистер Джонс. Я говорила с людьми.
— Ну, не знаю. Дело сложное, — произнес Джонс, заинтересованный этой историей, но не чувствуя себя вправе давать конкретные советы. — Мне кажется, лучше всего было бы дождаться, когда маленький Пайк повзрослеет, и убедить его заявить свои права. А сейчас, даже если ваши подозрения справедливы, денег ему все равно не видать.
— Понимаю, мистер Джонс. Да, вы правы, надо все оставить как есть. В конце концов, это не наше дело, если не считать того, что правда есть правда.
— Разумеется, ваши показания будут очень ценны, если расследование все-таки начнется, — заметил Джонс, поднявшись с места. — Давайте прикинем. Когда умер Миддлтон, малышу Пэшен, по вашим словам, исполнилось четыре месяца. Младшему Миддлтону в момент смерти его отца было три недели, а сыну миссис Пайк… сколько ему было?
— Ровно два месяца, мистер Джонс. О, я знаю, мы ничего не сумеем доказать, но это просто стыд и позор — лишать мальчугана его прав!
— Да, но если миссис Пайк, как вы сказали, пять месяцев держала своего сына — или, точнее, чужого сына — взаперти, трудно будет найти свидетельства, что подмена вообще имела место. Тут все ясно, как божий день. Скорее всего она подменила ребенка сразу после смерти мистера Миддлтона, а может быть, и до. Он долго болел?
— Все произошло внезапно, мистер Джонс. Конечно, он горевал по своей жене, это естественно, если учесть, что они поженились совсем недавно и это было, так сказать, их первое дитя. Но умереть от горя! Никто не думал, что мистер Миддлтон на это способен. Особенно если вспомнить, как скверно он вел себя с ней.
— Значит, после его смерти проводилось расследование?
— Конечно, нет! Врач написал в заключении, что все в порядке. Тогда это был доктор Кревистер. А теперь доктор Мортмэйн. Очень приятный человек, но помешан на операциях. Когда Джаспер был маленьким, он сказал, что ему надо вырезать гланды, а я ответила, что у нас в семье прекрасно обходились без этого и Джаспер тоже обойдется. Я не верю в операции. «Были побиваемы камнями и умирали от меча», как сказано в Писании. «Не люблю, когда человек вмешивается в дела природы, доктор Мортмэйн, — сказала я, — или когда пытаются насильно исправить то, что исправляет только время».
Глава V
«В сей интермедье решено так было,
Что Стену я представлю, медник Рыло.
Стена такая я, что есть во мне
Дыра, иль щель, иль трещина в стене,
…
А вот и щель — направо и налево…»
Между таинственным Бердси и преподобным Мерлином Хэллемом существовало полное взаимопонимание относительно того, что на деревенской лужайке необходимо разбить идеально ровное, хорошо подстриженное и тщательно охраняемое поле для крикета.
Крикет совсем недавно приобрел популярность в Саксон-Уолл. По крайней мере, наблюдая за матчем между командами викария и Бердси, Джонс пришел к выводу, что целью принимающей стороны было не столько вывести бэтсменов из игры, сколько полностью их обездвижить. Как деликатно выразился доктор, кулачные бои практиковались в Саксон-Уолл намного раньше, чем игра в крикет.
Ни Бердси, ни викарий не участвовали в соревнованиях лично — как-никак это дело молодых и быстрых, — однако каждую пятницу Бердси освобождал Пэшена от его пастушеских обязанностей и отправлял расчищать площадку для субботних игр. И потом, если после матча Пэшен заглядывал к священнику на кружку пива и просил три пенса за прополку его дорожек, никто не возражал.
Джонс внимательно изучил этого деревенского дурачка и решил, что только он поможет ему разобраться с запутанной историей про детей Миддлтонов, Пэшенов и Пайков. Отнюдь не желание восстановить справедливость в данном деле, а чистое любопытство побуждало его обратиться с расспросами к Пэшену, тем более что он уже начинал скучать в этой деревне, хотя ему не хотелось возвращаться к своему злосчастному роману.
В следующую пятницу Джонс проследил за Пэшеном, когда тот направился на поле для крикета. Он вышел из дома в половине четвертого, проследовал по узкой тропинке, тянувшейся в сторону Гутрум-Даун и, не упуская из виду деревенских крыш, спустился на зеленую лужайку. Там он улегся в тени дуба и стал смотреть, как Пэшен ровняет площадку для игры.
Примерно через полчаса он встал и, отряхнувшись, приблизился к нему. Разрываясь между необходимостью закончить работу и желанием проявить любезность к работодателю своей жены, Пэшен неуверенно застыл на месте, скрестив руки на рукоятке граблей. Наконец он угрюмо качнул головой и поприветствовал Джонса.
— Продолжай работать, — отозвался тот. — Вижу, ты уже почти закончил?
— Да.
Немного постояв, Пэшен снова приступил к делу. Взглянув на его неуклюжие руки, Джонс решил, что при таком темпе работа завершится не скоро, снова улегся на пожухшую траву и накрыл лицо шляпой, чтобы защититься от слепящего солнца. Старые вязы на краю поляны были тяжелы от зноя. Их густые кроны всей массой колыхались на легком ветерке, смешиваясь с синевой безоблачного неба. Сухую землю под деревьями почти полностью вытоптал скот, укрывавшийся в их тени, а окаймлявший лужайку папоротник выгорел и побурел на солнце.
Через четверть часа Пэшен отнес инструмент в сарай и вернулся с косилкой и березовой метлой. Он тщательно вымел площадку для гольфа и, как положено, бросил за обоими воротами по горсти свежескошенной травы.
Джонс прикинул, как лучше иметь дело с такой смутной и загадочной субстанцией, как разум Пэшена, и решил, что внезапная атака обеспечит самый лучший и быстрый результат.
— Пэшен, — произнес он резким тоном, снова подойдя к работнику, — что задумала твоя жена?
Реакция Пэшена оказалась неожиданной: он ошалело уставился на Джонса, вытаращив глаза, потом судорожно скривил рот и выпалил:
— Если б я знал! Я чуть не помер! Ей-богу, чуть не сдох! А мистер Миддлтон как раз должен вернуться! Я ей говорил, что это бесполезно. «Ничего тут не поделаешь, — сказал я. — Карты не врут». А она! Честное слово, еще совсем малость, и она меня уморит! Я так ей и заявил. Ей-богу, я чуть не сдох. Как собака. И в такую жару! Нельзя же так.
— Расскажи мне об этом.
Пэшен бросил на землю пучок травы, сорвал новый и провел им по бровям.
— Да это все старая чертовка, моя теща, — произнес он. — Я не могу здесь говорить, мистер Джонс. Приходите после чая в «Долговязый парень», там я вам расскажу, если хотите. — И он хитро улыбнулся, предвкушая бесплатный эль.
— Нет-нет, — возразил Джонс, — говори здесь и сейчас. Мы одни. Ты ведь быстро со всем справился. Еще и пяти часов нет. Давай сядем вон под теми вязами, покурим и поговорим.
— Только не под вязами, — покачал головой Пэшен. — Они опасны. Лучше вон под тот дуб. На нем еще нет гусениц, верно?
— Нет, — ответил Джонс, понятия не имевший, когда на деревьях появляются гусеницы.
— А вы не выдадите меня матушке, если я вам расскажу?
— Конечно, нет, — заверил Джонс, решив, что пора ускорить разговор. — Слушай, Пэшен. Я хочу спросить вот что. У вас когда-нибудь был сын?
— Понятное дело. Матушка отдала его.
— Что?
Пэшен хихикнул, довольный тем, что удивил писателя.
— Ну да, а как же. Матушка-то соображает, в этом ей не откажешь, хотя от ее готовки у меня все кишки режет. Короче, она отдала его господам, когда те остались без дитяти. «Вот, возьмите моего», — сказала она мистеру Миддлтону. Так все и получилось.
— А что произошло с ребенком Миддлтонов? — спросил Джонс, заинтересованный этой новой версией.
— Бедняга помер. Потом его похоронили и все такое, а матушка отдала им нашего, чтобы их утешить, потому что они были жутко расстроены.
— И ты не возражал?
Пэшен лукаво покосился на него и ухмыльнулся:
— Нет, не возражал. Он такой же мой сын, как и матушки, а когда пареньку стукнет двадцать один год, мы переселимся к нему и научим, как потратить деньги.
— А он знает, что ты и твоя жена — его родители?
— Нет — пока ему не исполнится двадцать один год. Тогда мы расскажем, что сделала матушка. Он будет благодарен, разве нет?
— Но Миддлтоны не в курсе?
Джонса позабавила эта история, совершенно, на его взгляд, невероятная, и он с любопытством ждал, как далеко зайдет Пэшен. Тот лишь покачал головой и ухмыльнулся. Джонс повторил свой вопрос, однако ничего не добился и решил зайти с другой стороны:
— А что случилось с маленьким Генри Пайком? — спросил он.
— О, с ним…
Пэшен помолчал, посмотрел налево и направо, состроил гримасу Джонсу, повернулся, скрестил пальцы и прошептал:
— Генри Пайка подменили. Бабка Флюк, вот кто это провернул.
— Неужели?
— Да. Вдова Пайка держала его взаперти сколько могла, да что толку? Все равно пришлось его выпустить, когда он подрос. Разве шкодливого мальчишку удержишь в доме? Ну, он и начал везде бегать, а в деревне все и ахнули. За кого, по-вашему, они его приняли, мистер Джонс?
— Я знаю, за кого, — спокойно ответил писатель. — И, по правде говоря, я думаю, они правы.
— Нет, это вы зря, мистер Джонс, — возразил он. — Потому что матушка отдала им нашего паренька. Нет, Генри Пайк — не сын мистера Миддлтона, если вы об этом. Он похож на Миддлтонов, правда, потому что он не человек. Его отдали вдове Пайк взамен маленького Миддл-тона, когда тот умер. Но теперь это неважно.
— Почему?
Пэшен бросил на него хитрый взгляд, придвинулся ближе и прошептал едва слышно:
— Матушка сказала, чтобы я вам не говорил.
Джонс достал шесть пенсов, но дурачок покачал головой. Тогда Джонс добавил еще шесть. Пастух взял обе монеты и произнес:
— Тот Миддлтон, что умер, был младший в семье.
— И?
— Говорят, что тот мистер Миддлтон, которого считали пропавшим без вести, возвращается домой.
Он пробормотал эту фразу себе под нос, словно желая убедиться, что все объяснил правильно, и повторил то же самое вслух.
— Да? — сказал Джонс, стараясь сохранить заинтересованный вид.
У Пэшена уныло обвисла нижняя губа.
— Вы правда хотите, чтобы я сказал?
— Конечно. Продолжай.
— В прошлый раз мне было плохо, когда умер мистер Миддлтон. А потом нормально — до сегодняшнего дня. Разве это не странно? По-моему, странно.
После разговора с Пэшеном Джонс вернулся домой и нашел миссис Пэшен возле чайника, который, как она хмуро заметила, вскипел двадцать пять минут назад. Он пристально взглянул на свою экономку, но ее тяжелое бледное лицо, как всегда, не выражало никаких эмоций, а тусклые глаза смотрели куда-то сквозь него. Джонс развернулся и ушел в гостиную. Через пару минут к нему присоединилась миссис Пэшен. Плюхнув на стол поднос с чаем, она поставила рядом молоко и сахар — хотя раньше сама добавляла их в чашку, — и с упертыми в бока руками встала перед створчатым окном, глядя на распаханное поле.
Джонс решил, что она заметила старую миссис Флюк со своей мотыгой, и проследил за ее взглядом, но за окном не было ничего, кроме огромного ворона. Миссис Пэшен мрачно уставилась на птицу и произнесла:
— А, это ты, старый дьявол! Блуждаешь, подобно Люциферу, по лицу земли, вверх и вниз, на запад и восток!
Она еще не закончила беседовать с птицей, когда Джонс услышал сильный шум. Это было похоже на что-то среднее между сельскохозяйственной ярмаркой и испанской фиестой, причем гул нарастал.
— Люди идут жечь пастора, — заявила миссис Пэшен.
Выражение ее лица ничуть не изменилось, однако в голосе прозвучало явное удовлетворение и одобрительные нотки. Джонс резко обернулся и спросил:
— Вы о чем?
— Пусть теперь сам попробует на вкус свою «серу и огонь», — продолжила миссис Пэшен. — Думаю, надо сходить и посмотреть, как его поджарят.
Джонс схватил шляпу и понесся на своих длинных ногах в другой конец улицы, откуда доносился рев толпы. Подбежав к дому священника, он увидел у ворот Нао с дробовиком в руках, а рядом самого викария, который уговаривал японца отложить оружие.
— Что случилось? — крикнул Джонс, перемахнув через низкие воротца с ловкостью и прытью, которых уже давно от себя не ожидал.
— Лучше уходите, мой дорогой друг, — ответил священник. — Кажется, у меня неприятности. Уходите.
— И не подумаю!
Джонс снял шляпу, пристроив ее на куст, пригладил взмокшие волосы, одернул брюки и прислушивался к надвигавшемуся шуму.
— Что они так взбеленились? — спросил он.
— В деревне нет воды. Я сказал, что они могут взять воду из моего колодца, но местных головорезов это не устроило. Они обвинили меня в засухе, а мамаша Флюк разразилась цитатами из пророка Илии, визжа, как Иезавель.
— Разве Иезавель визжала?
Но эту увлекательную беседу прервало появление процессии, показавшейся из-за поворота. В числе самых шумных и горластых ее участников Джонс заметил Пэшена, который, натянув бычью шкуру на пивную бочку, по-дикарски колотил в нее обеими руками. Викарий взялся за голову.
— Господи, кто мог научить этого несчастного дурачка таким сложным ритмам? — вздохнул он. — Я всего мог ожидать, но… Вечно они что-нибудь да выкинут.
— Не беспокойтесь, — успокоил Джонс. — Я поговорю с ними как мировой судья.
— Вы не мировой судья, мой друг.
— Это неважно.
Джонс выступил вперед и, воздев руки над головой, обрушил на головы слушателей потоки гомеровских гекзаметров о Парисе и богине Афродите.
Толпа притихла и молчала до тех пор, пока он не закончил. Неожиданно Нао опустился на колени. В следующий момент сельчан охватила паника — Джонс так и не понял, почему, — и все, вопя и расталкивая друг друга, бросились бежать. Через минуту они очистили улицу и исчезли из виду, оставив посреди дороги неизвестно откуда взявшегося огромного черного кота. Тот спокойно улегся на пыльной обочине и начал вылизывать шерсть. Безмятежный вид животного развеселил Джонса. Некоторое время он разглядывал кота, а потом повернулся к викарию:
— Пожалуй, вам лучше обратиться в полицию, Хэллем.
Священник покачал головой:
— Они просто расстроены. Я молюсь о дожде, а его все нет.
Оба посмотрели на пустое небо. Джонс пожал плечами.
— По-моему, дело серьезное. Даже очень. Или вы не верите, они могут причинить вам вред?
— Меня это не волнует, хотя я знаю, что могут. Наверное, мне следует сходить в Неот-Хаус, где, как я слышал, обосновался другой мистер Миддлтон, и выяснить, как у него обстоят дела с колодцем.
— От кого вы это слышали?
— От старой миссис Флюк. Она еще не предсказала вам вашу судьбу?
Глава VI
«Играет кот на скрипке,
На блюде пляшут рыбки,
Сбежали чашки, блюдца,
А лошади смеются».
Через несколько дней миссис Пэшен принесла Джонсу три новости — на завтрак, обед и ужин. Вместо последнего она подала ему вечерний чай.
— Вам это полезнее, — объяснила экономка, и на ее бледном лице появилось нечто вроде легкого румянца.
Первая новость заключалась в том, что мистер Карсуэлл Миддлтон несколько дней назад прибыл в деревню и уже обосновался в двух комнатах своего особняка, хотя его никто не видел, кроме трех Теббаттсов: мужа, жены и сына, прибиравшихся в доме.
— Значит, дело с малышом не выгорело, — заметил Джонс.
— Сэр? — непонимающе взглянула на него миссис Пэшен.
Джонс рассмеялся и принялся за яйца с беконом.
Второй новостью стала неисправность расположенного во дворе насоса, откуда вместо воды потекла густая жижа. Джонс ожидал чего-то подобного и лишь недовольно покачал головой.
— Боюсь, вам придется отменить утренние ванны, сэр, — сухо добавила миссис Пэшен. — В такое время хоть наспех умыться — и то хорошо.
— Лучше я перестану пить чай, — вежливо заметил Джонс. — Пиво вкуснее, как говорят в рекламе.
Третья новость оказалось жалобой. Миссис Пэшен, громко дыша, молча нависала над Джонсом, пока он нехотя поглощал ее густое варево из говядины и овощей — видимо, того же сорта, что и та дрянь, от которой чуть не «сдох» ее супруг, — и три бутерброда с клубничным джемом, приготовленным накануне «специально для него», как с самодовольной ухмылкой сообщила ему экономка. Наконец он поднял голову и спросил ее, чего она хочет.
— Совет от джентльмена, мистер Джонс, если не возражаете, — ответила миссис Пэшен.
— Вот как? — пробормотал он, немного удивленный подобной скромностью.
Правда, слуги и раньше спрашивали у него совета. Если у этой женщины возникли какие-то сомнения, а ее полоумный муж ничем не мог помочь, то, естественно, она обратилась к нему.
— Да, сэр, если вы не против. Просто эта старая ведьма, теща Пэшена, наслала на меня заклятье.
— Ну да, конечно. Я слышал об этом у викария, — улыбнулся Джонс, которого забавляло, как тщательно миссис Пэшен избегала упоминать о своем кровном родстве с миссис Флюк.
— Нет, я не про то заклятье, мистер Джонс. Про другое, — возразила экономка. — Жуткая вонь.
— Что?
— Жуткая вонь, мистер Джонс.
— Глупости, миссис Пэшен! Это сточные канавы.
— В Саксон-Уолл нет сточных канав, сэр!
— Ну, вы поняли, о чем я. Дело в нехватке воды. Поэтому все и воняет. Ужасный запах. Нам повезет, если не начнется эпидемия. Вы понимаете? Никаких заклятий не существует.
— Да, мистер Джонс, — кивнула миссис Пэшен.
Ее голос и выражение лица напомнили ему негритянских студентов, которым он однажды читал лекции в Америке. Они так же вежливо, почти угодливо соглашались со всеми его утверждениями, но при этом оставались при своем мнении. Он решил, что должен вступиться за здравый смысл.
— На свете не существует магии, миссис Пэшен. Все эти порчи, заклятья и проклятья — полная чепуха.
— Да, мистер Джонс. Как та Аэндорская волшебница, что вызвала дух Самуила.
Ее голос по-прежнему звучал вежливо и дружелюбно. Джонс посмотрел на нее с упреком. Миссис Пэшен снова взяла кусок сахара, обмакнула в воду и засунула в рот. Но на сей раз она не хихикнула, а бросила на Джонса такой похотливый и нахальный взгляд, что тот возмущенно кашлянул и поспешил выйти из-за стола.
Но миссис Пэшен еще не закончила.
— Куда ни пойду, везде эта вонь. Просто воротит! А я тщательно моюсь. В последний раз — даже с ароматным мылом. Когда я принесла вам завтрак, вы чувствовали запах? Или в обед? Или сейчас, когда я подала чай?
— Нет, — буркнул Джонс.
— Вот видите! А я везде его чувствую. Куда я, туда и он. Что мне делать? Говорят… — Она состроила ему глазки. — Говорят, что если найти какого-нибудь высокого джентльмена и пойти с ним на те развалины за домом викария, и чтобы там он прочитал тебе стихи… Только где мне найти такого джентльмена?
— Понятия не имею. — Джонс уставился в свою тарелку и спросил: — Кстати, кто такой мистер Карсуэлл Миддлтон?
— Разве Пэшен вам не говорил?
— Ну, он сказал, что… — Джонс вспомнил, что именно сказал Пэшен, и замолчал, представив ей самой закончить фразу.
— Мистер Карсуэлл Миддлтон — родной брат мистера Хэнли, который скончался через три недели после того, как похоронили его жену.
— Все произошло внезапно, не правда ли? — небрежно произнес Джонс.
Миссис Пэшен с подозрением уставилась на него:
— Бедный джентльмен сильно заболел. Тяжело заболел. Печальная история, да, печальная.
— Наверное, по нему горевала вся деревня, — предположил Джонс.
Экономка мрачно всмотрелась в его лицо, но писатель остался невозмутимым.
— В этом вся проблема с образованными джентльменами, — пробормотала она. — Никогда не поймешь, что они думают на самом деле.
Вид у нее был настороженный и раздраженный. Не будь у нее такое глупое и бесчувственное лицо, Джонс решил бы, что она нервничает.
— Да ладно вам, — улыбнулся он. — В деревнях всегда горюют, когда умирает местный помещик, разве нет?
— Вероятно, — ответила миссис Пэшен. — Но я скажу так. Были те, кто обрадовался его уходу, были те, кто хотел бы, чтобы он вернулся, и были те, кто держал свои мысли при себе и смотрел в оба, а по ночам запирал дверь покрепче.
— Замечательно, — усмехнулся Джонс.
Когда она ушла, он еще час или два сидел, обдумывая их разговор и переваривая ужин. В смертях Миддлтонов, безусловно, есть нечто странное, рассуждал он. И вряд ли можно сомневаться, что миссис Пэшен подменила детей, а миссис Пайк, вольно или невольно, воспитывала чужого ребенка.
Наконец он встал и отправился к викарию. Когда произошли все эти события, Хэллема еще не было в деревне, но до него могли дойти какие-то слухи. Возможно, он сумеет пролить свет на обстоятельства этого темного и загадочного дела.
— Послушайте, Хэллем, — сказал он, едва войдя в дом, — надеюсь, со смертями миссис и мистера Миддл-тона все было в порядке?
— В порядке? — озадаченно переспросил викарий. — В каком смысле?
— Не знаю, в каком, и не хочу об этом говорить, но… разве у доктора не возникло никаких вопросов?
Священник взглянул на него исподлобья:
— Вряд ли. По крайней мере, я не слышал о расследовании. А его всегда назначают, если у доктора появляются сомнения. Разве по поводу Миддлтонов велось какое-то следствие?
— Нет, — ответил Джонс. — Как раз это и странно.
— Честно говоря, я мало что о них знаю, — добавил Хэллем. — Меня не было здесь в то время. Кажется, это очень грустная история. Они были еще совсем молоды, не правда ли?
— Да, вас тут не было. Как и Корбеттов, которые к тому же настолько пристрастны, что их показания никто не примет всерьез. В жизни не видел столь предубежденных людей. И обеих сестер, да поможет им Бог, тоже не было в деревне, поэтому все, что они могут рассказать, — это сплетни и слухи, услышанные от людей вроде тех же Корбеттов.
— Бердси вам тоже не подойдет, — заметил Хэллем. — Его ферма в трех милях от деревни.
— Как насчет сектантов?
Викарий покачал головой:
— Старший методист приехал только в прошлом году. У них ротационная система. Баптистский пастор появился после меня, а парни из Армии спасения вообще долго не сидят на месте. Там вы ничего не узнаете. А почему бы вам не поговорить с нынешним доктором? Правда, его не было тут девять лет назад, когда умер мистер Миддлтон, но, может, его предшественник ему что-нибудь рассказал. Да и что вы вообще задумали? Зачем вам это нужно?
— Предшественник умер или на пенсии? — спросил Джонс, не ответив на его вопрос.
— На пенсии. Но не исключено, уже и умер. Кажется, он уехал в Танбридж-Уэллс.
— Отличное место.
— Так к чему вы все-таки клоните? — спросил Хэллем.
— Я клоню к тому, что Миддлтонов убили, — заявил Джонс и, прежде чем викарий успел возразить, добавил: — Чтобы миссис Пэшен могла подменить их ребенка на своего.
— Но…
Писатель поднял руку:
— Более того, я считаю, что нынешний мистер Миддл-тон находится в смертельной опасности с той самой минуты, как вступил на землю Саксон-Уолл.
Викарий рассмеялся и вздохнул с облегчением.
— Сразу видно, что вы романист, — заметил он.
Джонс усмехнулся:
— Вы думаете, что я несу чушь. Но послушайте, что говорил мне Пэшен не далее как вчера днем. Во-первых, он заявил, что снова заболел, и обвинил в этом свою жену. Во-вторых, связал данный факт с возвращением старшего мистера Миддлтона в свое поместье. В-третьих, признал, что миссис Пэшен отдала их маленького сына. В-четвертых, заверил меня, что ребенок Миддлтонов умер, во что я, впрочем, не верю. В-пятых, заявил, что он и его жена собираются шантажировать мальчика, который носит сейчас фамилию Миддлтон, как только тот достигнет совершеннолетия. И наконец, в-шестых, что особенно важно, он сообщил, что его нынешняя болезнь очень похожа на ту, от которой он страдал перед смертью миссис и мистера Миддлтон. Что вы об этом думаете? Вам это ни о чем не говорит? Разве это не похоже на грязную и отвратительную махинацию?
Священник почесал щеку.
— Звучит неоднозначно, — осторожно ответил он.
— Перестаньте! Неужели вам не кажется странным, что мистер и миссис Миддлтон умерли так вовремя?
— Вовремя для кого?
— Вы признаете, что миссис Пэшен подменила детей и это можно доказать?
— Я признаю, что она могла подменить детей, но что до доказательств…
— Она не сумела бы подменить их, если бы мистер и миссис Миддлтон были живы. Вот что, по-моему, произошло, — продолжил он, не дав викарию закончить. — Миссис Миддлтон умерла во время родов, а миссис Пэшен, которая, вероятно, была у них нянькой, увидела в этом шанс и решила им воспользоваться. Она отравила мистера Миддлтона — скорее всего, мышьяком — и поменяла детей. А чтобы немного усложнить дело, передала украденного младенца Миддлтонов миссис Пайк, у которой умер ребенок, и похоронила мертвого малыша под собственным именем — Пэшен.
— Умершее дитя действительно похоронили под фамилией Пэшен, — произнес Хэллем. — В церковном дворике есть деревянный крест.
— Короче говоря, вот в чем я обвиняю миссис Пэшен. Она убийца и похитительница детей. Вопрос в том, что мы можем с этим сделать?
— Ничего, мой друг, — помолчав, ответил викарий. — Пока вы не эксгумируете тело Миддлтона, все это пустые слова. Да и в любом случае это не вернет его к жизни.
— Да, вы правы, — кивнул Джонс.
Он вышел от викария, все еще размышляя об этом деле, и по пути домой заглянул к доктору Мортмэйну.
— Кревистер? Да, у меня есть его адрес.
— Спасибо, — произнес Джонс, записав его в блокнот.
— Надеюсь, вы не собираетесь сбежать к другому док-тору, — улыбаясь, заметил Мортмэйн.
Джонс усмехнулся. Внезапно он вспомнил, что викарий говорил о враче.
— Я слышал, вас тут боятся, — сказал он, и в его голосе прозвучали язвительные нотки.
Мортмэйн громко рассмеялся:
— Но все-таки не так, как вас! Говорят, вчера у викария вы обрушили на деревенских депутатов демонские проклятия? Правда, что местные жители боятся смотреть вам в лицо?
— Их бегство стало для меня полной неожиданностью, — пожал плечами Джонс. — Разве это не у миссис Флюк репутация человека с дурным глазом?
— Да, если верить слухам.
— Одного дурного глаза на деревню достаточно.
— Вполне, — согласился Мортмэйн. — Кстати, что там за история с Миддлтоном, появившимся вдруг в Неот-Хаусе?
— А, вы уже слышали? Это правда?
— Похоже, что да. Кто-то говорил с Теббаттсом, который следит теперь за домом вместо прежнего сторожа, родственника Бердси. Теббаттс сообщил, что новый хозяин уже въехал. Я так и думал, что рано или поздно он здесь появится и поселится в поместье. В смысле — младший из близнецов.
— А разве не старший? Ладно, в любом случае спасибо за адрес Кревистера. Я хочу спросить его, от чего умер Хэнли Миддлтон.
— От перитонита, — ответил Мортмэйн. — Кревистер мне говорил. Сам он не считал, что операция чем-нибудь поможет, но все-таки ее сделали.
— И пациент умер в результате операции?
— Вряд ли операция могла что-либо изменить. Кревистер сказал, что он был уже не жилец. Да, я помню, мы это обсуждали, когда я приехал сюда. Между прочим, — уж простите за такое замечание, — это самый замшелый и упертый старый хрыч, какого только можно представить. Не слушайте его советов, чем бы вы ни заболели.
Джонс рассмеялся.
Глава VII
«— Карандаш, — попросила она и поднесла его поближе к глазам, чтобы убедиться, что кончик острый.
Потом, шагнув назад, огляделась по сторонам, проверяя, все в ли в порядке, и вдруг хлопнула себя по лбу.
— Черт, а промокательная бумага! — воскликнула она».
После Винчестера дорога сложилась как нельзя более удачно, и уже в третьем часу Ганнибал Джонс благополучно добрался до библиотеки, успев отдохнуть и пообедать у своей тетушки.
Доктор Кревистер, выйдя на пенсию, жил в маленьком, уютном и довольно уединенном доме, который Джонс нашел без труда. Дочь Кревистера, женщина лет сорока пяти, вела хозяйство для него и для его брата, тоже врача. Она сразу узнала Джонса и по имени, и по внешнему виду: по имени, поскольку являлась поклонницей его творчества, и по виду, потому что видела его фото, приложенное к одному из газетных интервью.
После нескольких общих фраз Джонс объяснил цель своего визита. К счастью, память у дочери оказалась лучше, чем у ее отца.
— Ты, конечно, помнишь Миддлтонов из Саксон-Уолл? Я принесу твой журнал за этот год. Когда это было, мистер Джонс, девять лет назад?
— Девять или десять, — ответил он.
Быть знаменитостью порой полезно, подумал Джонс. Вряд ли какой-то другой любитель наводить справки мог рассчитывать на столь радушный прием и надеяться, что люди с вниманием отнесутся к его капризам. Несколько минут он просидел со стариком, обсуждая последний международный матч по крикету, пока дочь не вернулась с книгой.
— Думаю, это он, — сказала дочь, протянув журнал отцу.
У доктора ушло немало времени, чтобы найти нужные Джонсу сведения, потому что он постоянно наталкивался на знакомые фамилии, которые вызывали в его памяти разные интересные случаи: рождения, смерти, необычные болезни и чудесные выздоровления, — и считал своим долгом посвятить в них своего гостя.
Наконец доктор добрался до Констанции Миддлтон.
— Заражение крови. Да, да, я помню. Грустная история. Я бы даже сказал — безобразная. Здоровый младенец, и вдруг — совершенно необъяснимая небрежность со стороны сиделки. Наверное, она была очень расстроена, но и я тоже! Все произошло буквально на ровном месте. Не возникло ни малейших осложнений. А потом из-за чьей-то глупой халатности молодая мать подхватила родильную горячку. Возмутительно. Просто возмутительно.
Он с досадой пощелкал языком, словно безвременная кончина Констанции Миддлтон вызывала у него столько же сочувствия, сколько раздражения и гнева.
— Вы правы, — кивнул Джонс. — А когда… заболел ее муж? Вы можете об этом рассказать? Мы должны установить идентичность, — добавил он, надеясь, что эта туманная формулировка поможет ему объяснить свою настойчивость.
— Ах, да, ее муж. Это было довольно странно. Меня вызвала одна из служанок, кажется, ее звали Пайк, — кстати, именно она ухаживала за миссис Миддлтон, поэтому от нее вполне можно было ожидать еще какой-нибудь чудовищной безалаберности вроде той, что привела к родильной горячке… Нет, теперь, конечно, поздно об этом говорить. В общем, меня вызвали в ее дом к больному, который, скажем так, явно нуждался в операции. Тогда я послал в соседний город… как он там называется?
— Стаухолл, — ответил Джонс.
— Да, верно. Так вот, из города приехал хирург, доктор Литтл. Нечего было и думать о том, чтобы везти мужчину в больницу, поэтому меня поразило, когда… Впрочем, неважно. Короче говоря, я не особенно удивился, что он умер. Тяжелый случай ущемленной грыжи и, как следствие, острый перитонит. Но вот что странно — когда я навестил его в следующий раз, он исчез.
— Как? — воскликнул писатель.
— Бесследно. Мы искали его повсюду и нашли — где бы вы думали?
— Понятия не имею, — ответил сильно взволнованный Джонс.
— В Неот-Хаусе. Это был вовсе не Пайк, а Миддлтон, оказавшийся в доме Пайков. Как вам это нравится?
— Миддлтон… А у него… у него были обычные симптомы? — спросил Джонс, проклиная себя за незнание медицинских терминов.
— Обычные? Черт возьми, да у него были все возможные симптомы! Тошнота, рвота, дрожь в конечностях, сильная боль, быстрое и неровное дыхание, колени, воткнувшиеся чуть ли не в подбородок, высокая температура — все, что можно найти в медицинском справочнике. Доктор Литтл сделал операцию, но пациент умер. Меня это ничуть не удивило.
— Огромное спасибо, — пробормотал Джонс. — Не стану больше вас задерживать.
— Мистер Джонс, неужели вы не останетесь на чай? — почти взмолилась дочь доктора. — Мы подадим его немедленно, если вы торопитесь.
В результате Джонс остался на чай, а затем подписал все свои книги, какие нашлись в библиотеке мисс Кревистер. Когда он собрался уходить, доктор вдруг хлопнул ладонью по столу и воскликнул:
— Вот что я забыл вам сказать! Все время собирался, да так и вылетело из головы.
— Да? — Джонс, которому предстоял долгий путь домой, торопился уйти, однако изобразил заинтересованность. — О чем вы забыли, доктор? Весьма любопытно.
— Любопытно или нет, решайте сами. Буквально на следующий день после смерти больного я получил записку от доктора Литтла: «Сожалею о смерти пациента. Значит, операция уже не требуется».
— Что он имел в виду?
Доктор усмехнулся:
— Не имею ни малейшего понятия. Больше мы с ним не общались.
Джонс, только что спешивший покинуть дом, теперь страстно желал остаться и услышать всю историю. Он спросил нарочито небрежным тоном:
— Можете рассказать немного подробнее, сэр? Когда доктор Литтл оперировал Миддлтона — а это действительно был Миддлтон, не так ли? — вы тоже находились в комнате?
— Разумеется. Я помогал делать анестезию.
— Но… послушайте, доктор, это звучит необычно. Вы раньше были знакомы с доктором Литтлом?
— Нет. Я просто позвонил в больницу и попросил прислать врача.
— Значит, прежде вы его не видели?
— Нет, мы с ним ни разу не встречались. Да и потом, в этой хирургической маске…
— То есть при желании кто-то другой мог выдать себя за доктора Литтла? И вы бы его не узнали?
— Конечно, но с какой стати и кому понадобилось бы это делать? К тому же операция была выполнена профессионально. Отличная работа.
— Вот как?
— Да, просто блестящая. Кстати, именно доктор Литтл поставил диагноз «перитонит».
— И вы постоянно находились рядом с ним?
— Естественно.
— А в каком состоянии был пациент — надеюсь, вы уверены, что это был Миддлтон? — когда вы собирались сделать анестезию? Что он чувствовал?
— Боль. Очень сильную, с постоянной рвотой. Мне казалось, что он вот-вот потеряет сознание. Я сказал доктору Литтлу, что операция вряд ли уместна. Больной практически обречен. Однако он настоял на своем, и мы сделали анестезию. Но не странно ли, что потом доктор Литтл забыл про эту операцию?
— Очень странно, — согласился Джонс. — Может, он получил сообщение о том, что пациент умер и операция больше не нужна?
— Вы хотите сказать, что это у меня не в порядке с головой? Я же объяснил: доктор приезжал из города и сделал операцию.
— Да, да, я понял. Я не это имел в виду, — пробормотал Джонс. Его охватила беспомощность. Он неловко добавил: — Просто это действительно очень странная история, доктор.
Вскоре ему в голову пришло простое объяснение, которое повергло его в уныние. Вероятно, доктор Литтл страдал от особой формы амнезии, описанной Фрейдом и другими психиатрами, которую можно выразить словами: «Не напоминайте мне о том, что я хочу забыть». Сделанная им операция закончилась неудачно, и он подсознательно выбросил ее из памяти, поскольку воспоминание о ней причиняло ему боль. Отсюда и его записка доктору Кревистеру.
Но исчезновение Пайка в любом случае представляло огромный интерес. Это был явный намек на преступные действия, направленные против Миддлтона. Джонс решил, что должен поговорить с миссис Пайк и выяснить, в каком состоянии находился ее муж, когда она отправилась за помощью к доктору Кревистеру. Если бы только можно было доказать, что Пайк страдал от аппендицита — или от отравления мышьяком!
Он глубоко погрузился в свои мысли, из которых его вывел громкий возглас доктора Кревистера:
— Кстати, вы были правы, мой друг!
— В чем именно? — спросил Джонс.
— В том, что спросили меня, уверен ли я, что пациентом был мистер Миддлтон. Дело в том, что до того, как меня позвали к миссис Пайк, я никого из них не видел.
— Ни Пайка, ни Миддлтона?
— Ни того, ни другого. А поскольку их симптомы оказались абсолютно идентичными…
Джонс уставился на собеседника:
— Вы хотите сказать, что это все-таки был Пайк?
Доктор Кревистер покачал головой:
— Но как это возможно? Операцию-то делали в Неот-Хаусе. Вы меня совсем запутали, молодой человек!
Глава VIII
«Все в нем сгнило и разрушилось от носа до кормы».
Все еще размышляя о таинственном исчезновении Пайка и о странном сходстве его симптомов с болезнью Хэнли Миддлтона, Джонс к половине десятого добрался до домика викария, надеясь на его помощь и содействие по поводу нового владельца Неот-Хауса.
Однако время для визита оказалось крайне неудачным, поскольку викарий, замотавшись в толстый шарф и прикладывая к левой стороне лица нагретый камень, простонал глухим от боли голосом, что у него жуткая невралгия и он вряд ли в состоянии принимать гостей. Вид у него был такой мрачный и убитый, что Джонс, всегда готовый посочувствовать страждущим, почти раскаялся в том, что явился в столь неподходящий час. Его немного удивило, что приступ невралгии оказал такое сильное действие на Хэллема — тот был буквально сам не свой, — но рассудил, что никто не застрахован от плохих дней.
— Зачем вы пришли? — помолчав, спросил викарий.
Джонс коротко рассказал о визите к доктору Кревистеру.
— Не понимаю, почему вы вмешиваетесь? Это не имеет к вам никакого отношения, — раздраженно буркнул священник сквозь намотанный шарф.
— А как же мистер Карсуэлл Миддлтон? Я не могу просто стоять в стороне и смотреть, как его сведут в могилу, — возразил писатель.
— Разумеется, не можете. Но для чего кому-то сводить его в могилу?
Джонс нетерпеливо ответил:
— А разве он не унаследовал поместье? Что станет с молодым Миддлтоном-Пэшеном теперь, когда вернулся его пропавший дядюшка? А если тот к тому же женат и у него собственные дети…
— Он холост! — перебил викарий. — Миссис Гэнт слышала об этом от миссис Теббаттс, экономки, которую он привез с собой.
— Что ж, хоть какие-то новости!
— В общем, вам лучше успокоиться и умерить свое воображение, — заключил священник.
— Воображение тут ни при чем, — возразил Джонс. — Все просто, как дважды два четыре. Дело Миддлтона плохо пахнет, и я намерен выяснить правду, прежде чем уеду из деревни.
— Вся деревня плохо пахнет, — заметил викарий, неожиданно хихикнув. — Но убийство тут ни при чем. Убийство — это слишком просто. Вы и понятия не имеете, что тут творится. О, можете мне поверить!
— Правда? — спросил Джонс, внимательно взглянув на него.
Викарий заморгал, его речь стала хриплой и невнятной. Он начал говорить о местной содомии, и рассказ лишил Джонса дара речи. Как писателя его трудно было чем-либо удивить, но явное удовольствие, с которым священник смаковал детали, вызвало у него отвращение.
— И вот теперь эта старуха Флюк, — заключил викарий. — Отрубила голову петуху и залепила его перьями дверь в моем летнем домике. Я не могу в него войти.
— Не можете войти? — удивился Джонс.
Он машинально ухватился за каминную полку, догадываясь, что ему совсем не понравится ответ Хэллема.
— Нет! — почти взвизгнул викарий, повысив голос. — Не могу войти!
Хэллем вдруг громко рассмеялся и ударил себя кулаком в грудь. Джонс подскочил к нему, прижал к кровати и позвал японца. Тот с почтительным видом появился в комнате и встал, скрестив руки на груди. Викарий лежал тихо.
— Принесите воды! — крикнул Джонс. — Ваш хозяин болен!
— Только не воды, — вежливо произнес дворецкий. — Вода плохая. Нашествие лягушек. Все лягушки мертвые. Вода очень плохая, когда лягушки мертвые. Лягушки отравлены, вода тоже. Хозяина отравили, вот что я думаю.
Замечание о лягушках, кажется, оживило пастора. Он убрал руку Джонса, сел в кровати и прохрипел, приложив ладонь к больной щеке:
— Лягушки, может, и отравлены, а вода — нет.
— Конечно, нет, — подтвердил Джонс успокаивающим тоном.
Викарий снова рассмеялся, на сей раз естественно, однако его голос по-прежнему звучал как чужой.
— Нет-нет, правда. Мой колодец слишком глубокий, чтобы в него могли попасть дохлые лягушки. Если они там появились, значит, кто-то убил их раньше, чем они оказались в колодце, — объяснил он.
— Понятно, — кивнул Джонс. — Что ж, давайте осмотрим колодец.
Даже в наступивших сумерках зрелище было неприглядным. На краю колодца валялось десятка два распухших лягушачьих тел с вздутым брюхом и растопыренными лапами. Сидевший рядом фокстерьер Хэллема таращился на них, повернув голову набок. Увидев священника, он сердито зарычал. Нао подхватил его на руки и унес, оставив Джонса разглядывать лягушек.
— Отвратительно! — воскликнул Джонс.
Викарий сходил в сарайчик и принес садовую лопату. Не говоря ни слова и без малейших признаков брезгливости, он выкопал в ближайшей клумбе яму, собрал в кучу лягушачьи трупы и зарыл их в землю, деловито поправляя мешавший ему шарф.
— Вам нужно отдохнуть, — заметил Джонс, когда они вернулись домой. — Не хотите сходить к врачу или взять отпуск?
Викарий покачал головой:
— Нет, со мной все в порядке. Я знаю, чьи это фокусы. Так миссис Флюк напоминает мне о том, что пора молиться о дожде. Лягушки — ладно, но перья — это уж чересчур. Я жил в Вест-Индии и видел много странных вещей.
— Переночуйте сегодня у меня, — предложил Джонс.
— Нет, спасибо. Все это из-за жары. Постараюсь поменьше напрягаться пару дней. Беспокоиться не о чем.
Странно, но он смотрел на Джонса так, словно ненавидел его всей душой. Писатель ответил терпеливой улыбкой и вышел за ворота, где постоял немного, дожидаясь, пока викарий вернется в дом. Потом он быстро и бесшумно подбежал к летнему домику. В тусклом свете сумерек поперек двери тянулась грязная бечевка, обвешенная перьями. Джонс сорвал бечевку, скомкал ее вместе с мерзко пахнувшей гирляндой и засунул в карман пиджака. После этого развернулся и спокойно отправился домой.
У него не было обыкновения запирать двери на ночь. Не стал он делать этого и теперь, несмотря на неприятный холодок в спине. Раздевшись в почти полной темноте, Джонс распахнул окно — миссис Пэшен всегда закрывала его во время уборки, — взглянул на темные поля у Гутрум-Даун и отправился спать. Уже в полусне он услышал на крыльце чьи-то шаги. Сразу очнувшись, Джонс сел в кровати, сжимая в руке скомканное одеяло. Помолчав минуту, крикнул с нервной дрожью в голосе:
— Эй, кто здесь?
В ответ раздался тихий смешок. Джонс похолодел. Он выскочил из кровати, схватил свечу и чиркнул спичкой. Дверь медленно приоткрылась, и в темном проеме появилось белое как смерть лицо женщины, которая вошла в комнату и остановилась, молча глядя на Джонса. Она была в строгой черной шляпе, мужском плаще и фермерских сапогах.
— Боже милостивый! — воскликнул он.
В следующий миг женщина игриво дунула на свечу и, обвив руками шею Джонса, повисла на нем всей массой своего крупного тела. Под этим мощным грузом ошарашенный Джонс начал отступать к кровати. Он рывком оторвал ее руки от шеи и с трудом вырвался из клинча. После этого вновь зажег свечу и мрачно уставился на гостью. Она тяжело сползла по стене и села на пол, раскинув руки и ноги в непомерно огромных сапогах. Голова ее свесилась на грудь, но глаза продолжали смотреть на него исподлобья с хитрым и блудливым огоньком. Затем веки томно опустились, и она сунула большой палец в рот. Джонс схватил женщину за лодыжки и резко рванул вперед, заставив примерно на полфута отъехать от стены. Зайдя сзади, он подхватил ее под мышки и, кряхтя от напряжения, попытался поставить на ноги. Но женщина всем телом обвисла на его руках и не сдвинулась с места. Истекая потом, Джонс подтащил ее к двери и вытолкнул на крыльцо.
— Домой! Иди домой! — крикнул он и, с силой захлопнув дверь, задвинул засов.
В голове у него мелькнуло, что кто-нибудь мог видеть этот ночной визит, но сейчас ему было безразлично.
Джонс взглянул на часы: почти одиннадцать. Женщина продолжала сидеть на крыльце: за дверью попеременно слышались то плач, то смех. Вскоре раздались удалявшиеся шаги. Задув свечу, он приблизился к окну и увидел, как ее темная фигура, словно тень, скользит по саду. Когда вдалеке скрипнули садовые ворота, Джонс запер все окна и двери на террасе. Перед тем как заснуть, он успел подумать, что его гостья, вероятно, была попросту пьяна. Интересно, как она будет чувствовать себя завтра утром, вернувшись домой?
Он еще спал, когда деликатный стук в дверь объявил о приходе миссис Пэшен. Джонс, как обычно, умылся под насосом и, проходя мимо кухни, заглянул в дверь. Миссис Пэшен приветствовала его неуклюжим реверансом. Ее шляпка была на месте, но вместо повседневной обуви сегодня красовалась пара черных туфелек из дешевой кожи, разукрашенных замшевой тесьмой. Весь остальной костюм смотрелся как нельзя более чинно, сдержанно и скромно. Такой и должен быть у деревенской женщины, соблюдающей приличия. Лицо было невозмутимо, а взгляд блуждал по сторонам. Джонсу невольно пришло в голову, не померещилась ли ему вся эта ночная история. Неужели она действительно явилась к нему в дом посреди кромешной ночи? Он покачал головой. Ему нестерпимо хотелось поговорить о вчерашнем эпизоде.
— Как сегодня ваша голова, миссис Пэшен, не болит? — осведомился он.
Она уставила на него свои коровьи глаза.
— Вы слышали новость, мистер Джонс?
— Новость? — Он сразу подумал о викарии и его вконец издерганных нервах. — Мистер Хэллем? — спросил он.
Миссис Пэшен покачала головой. Черные перья и блестки на ее шляпке тоже качнулись.
— Не викарий, сэр. Мистер Карсуэлл Миддлтон.
— Надеюсь, он…
— Мертв, сэр. Да, мистер Джонс. — Последовала пауза, — писатель успел судорожно вздохнуть, — и она добавила: — Вчера ночью, примерно часов в одиннадцать.
Глава IX
«Murdratus est[3] — возглашает более возвышенный язык готических веков».
В половине седьмого экономка мистера Карсуэлла Миддлтона вызвала полицию, а в девять часов у Джонса появился доктор Мортмэйн.
— Из Стаухолла только что приехал инспектор полиции, — сообщил он. — Миддлтона убили. Скорее всего, кочергой. Экономка, женщина из Лондона, нашла его тело в шесть утра и позвонила в полицию. Смерть наступила между половиной одиннадцатого и четвертью двенадцатого. Это время назвали экономка и ее сын, и оно совпадает с данными полиции. Сам я труп не видел, но Теббаттсы — они до последнего времени работали у родителей покойной миссис Миддлтон — утверждают, что Миддлтон поднялся в свою спальню в половине одиннадцатого. Было еще рано, поэтому они обратили на это внимание и запомнили время. Без четверти одиннадцать экономка и ее муж тоже отправились спать, но их сын, парень лет шестнадцати, остался в комнате для прислуги, чтобы дочитать книгу. Примерно в четверть двенадцатого он закончил чтение и пошел к себе. Парень был уверен, что хозяин мирно спит в своей кровати, и решил тайком пробраться в гостиную — стянуть пару пирожных из буфета. Однако, еще не войдя в комнату, он, к удивлению, обнаружил, что Миддлтон вовсе не наверху. По его словам, хозяин дома лежал на кожаном диванчике лицом вверх, свесив одну руку и подогнув колени, как бывало раньше, когда он отдыхал или читал. Кстати, еще они увидели на полу дохлого кота — в очень скверном виде.
— И парень вернулся к себе, не сказав ни слова Миддлтону? — предположил Джонс.
— Именно так. Но есть одна странность. Лужица крови, образовавшая на полу в том месте, где Миддлтон упал на каминную решетку и раскроил себе голову после мощного удара, находилась в десяти футах от диванчика, где его обнаружили. Конечно, на диванчике тоже осталась кровь, но ясно, где именно он упал после того, как его ударили. Удар пришелся по левой части черепной кости и…
— Боюсь, мне это ни о чем не говорит, — вежливо прервал его Джонс.
— Суть в том, что убийца должен был поднять его и переместить на диван, уложив в такой позе, которая не вызывала бы подозрений у любого, кто заглянул в комнату. Это свидетельствует по меньшей мере о двух фактах.
— Первый: преступник знал привычки жертвы, — произнес Джонс.
— Верно. А второй — он обладал большой физической силой. Полагаю, Миддлтон весил дюжину стоунов [4], не меньше.
— Так много? Значит, убила его не женщина, — заметил Джонс.
— А почему вы подумали о женщине?
Джонс рассказал ему все, что знал о миссис Пэшен.
— Звучит правдоподобно, — промолвил доктор.
Писатель покачал головой.
— Почему нет? — удивился Мортмэйн. — Главное в деле мотив, а у нее он точно был.
— Странно, но если время убийства соответствует тому, что вы назвали, я могу предоставить ей железное алиби, — заявил Джонс. — Сколько, по-вашему, занимает путь от особняка Миддлтонов до этого дома?
— Примерно четверть часа.
Джонс покачал головой.
— Двадцать минут, и то, если идти быстро, — возразил он. — Там расстояние более мили, если вы не знали.
— Наверное. А если бежать?
— Миссис Пэшен не бежала.
— Допустим. Однако…
— Вчера вечером она явилась ко мне без десяти одиннадцать, свежая как огурчик, в шляпе, плаще и сапогах, и мне пришлось выставить ее за дверь. Сначала я подумал, что она спятила, но потом решил, что это просто алкоголь.
— Без десяти одиннадцать? Вы уверены?
— Да.
— Но…
— Это не вписывается в график. Она бы не успела. Миддлтон поднялся наверх в половине одиннадцатого. Значит, ей нужно было спуститься вместе с ним в гостиную, убить его, перетащить тело на диван, избавиться от окровавленной одежды, вымыть руки и явиться ко мне — и все это за двадцать минут.
— А как она была одета, когда пришла к вам в дом?
— В плащ, сапоги и шляпу.
— Миссис Пэшен? Господи, помилуй!
— Ну да. О чем я и говорю.
— Ее нужно отправить к психиатру.
— По-моему, она была просто пьяна.
— Надо здорово напиться, чтобы вломиться к кому-нибудь в дом в одиннадцать часов вечера.
— Впрочем, если убийство — ее рук дело, своим визитом она могла попытаться получить алиби.
— А зачем вообще подчеркивать факт, что она не спала и была на ногах в одиннадцать часов вечера, как раз тогда, когда произошло убийство?
— Вы правы. — Джонс поскреб подбородок. — Ладно, сдаюсь. Если не возражаете, я бы попросил вас проведать Хэллема. Он на грани срыва.
— Неужели?
— Да. Кто-то устроил в его летнем домике фокус в стиле худу, вуду или как там это называется. Взгляните.
Он сходил в спальню и принес бечевку со скомканными перьями.
— Гадость, — поморщился доктор и покачал головой. — Деревенские священники должны быть женаты. От целибата в Англии один лишь вред.
— Вы англичанин?
Доктор улыбнулся:
— Моя мать ирландка.
— А у меня отец — уэльсец.
Оба рассмеялись, и Джонс вернулся к главной теме беседы:
— Насчет Миддлтона, как я понимаю, я вряд ли сумею чем-либо помочь?
— Как раз сможете. Муж его экономки сообщил, что сегодня должен приехать младший Миддлтон, племянник убитого. Их отпустили из школы из-за карантина. Его опекун тут же сплавил своего подопечного старшему Миддлтону, как только тот объявился, так что сейчас, похоже, за ним вообще никто не присматривает. В школе его больше не оставят. Говорят, у него нечто вроде детского паралича. В общем, если вы можете встретить его на вокзале и приютить на денек-другой, пока мы не свяжемся с прежними опекунами…
— Разумеется, — кивнул Джонс.
— Кстати, говорят, викарий вчера был вечером в Неот-Хаусе. Значит, не возражаете?
— Нисколько. Меня это даже взбодрит. Сколько ему лет?
— Девять или десять.
— Когда прибывает поезд?
— Знаете, лучше я встречу его сам и привезу к вам на машине. Покормите его?
— Да, если миссис Пэшен к тому времени не арестуют.
— Спасибо. Значит, я его привезу. Сколько сейчас? Половина десятого? Как раз успею сходить к викарию. До свидания. Я сообщу экономке, что заберу мальчика. Кому не повезло, так это ей и ее мужу. Полиция считает их чуть ли не главными подозреваемыми.
— Неужели?
— Да, хотя ясно, что из-за смерти Миддлтона они ничего не приобрели, а, наоборот, все потеряли.
— Если возникнут сложности, наверно, пришлют кого-нибудь из Скотленд-Ярда?
— Неизвестно.
— Позднее, когда вы будете не так заняты, я хотел бы серьезно поговорить с вами насчет смерти прежнего Миддлтона.
— Сейчас меня гораздо больше интересует смерть нового Миддлтона. И Теббаттсов, уверен, тоже. Бедняга-муж уже слег в постель, он в шоке. Жена ходит бледная как смерть, почти ничего не говорит, а сын, похоже, онемел от страха. Естественно, полиция обыскала весь дом, но полицейский доктор из Стаухолла согласился с моим мнением, что Теббаттсов пока лучше не допрашивать.
— Странно, правда?
— Да, немного подозрительно. По-моему, они ведут себя довольно глупо. Но это не мое дело.
— А что вы скажете об этом? — И Джонс рассказал ему то, что сообщил доктор Кревистер.
— Я слышал эту историю от миссис Корбетт, в «Долговязом парне», — произнес Мортмэйн.
— Вы верите, будто Миддлтон умер от перитонита?
— Похоже на то, судя по тому, что мне рассказала миссис Корбетт.
— А судя по тому, что она рассказала мне, его отравили мышьяком, — возразил писатель. — Сопоставьте это с тем, что случилось с новым мистером Миддлтоном…
— Отравить человека мышьяком и проломить ему голову кочергой — разные вещи, — заметил доктор.
— Формально говоря, да, — согласился Джонс.
— И чисто психологически — тоже, — улыбнулся Мортмэйн. — Между этими убийствами примерно такая же разница, как между женщиной и мужчиной.
— Сходство между двумя полами более фундаментально, чем различия!
Доктор со смехом хлопнул его по плечу:
— Сразу видно романиста!
Джонс усмехнулся. Ему нравился доктор, и он с симпатией проводил его взглядом, пока тот шел от крыльца к своей машине. Позднее, при новой встрече, писатель с простодушным видом поинтересовался, что такого человека, как Мортмэйн, могло привести в Саксон-Уолл.
Они пили пиво в маленькой гостиной Джонса, и доктор, задумчиво посмотрев на свой бокал, ответил:
— Нелегальная операция. Беременность у сифилитички. Меня освободили за недостатком улик.
— Вот, кстати, любопытная тема! — воскликнул Джонс. — Что вы думаете о евгенике и подобных вещах? Меня всегда интересовал данный вопрос. Я затронул его в одном из своих романов, но, кажется, не слишком удачно. Моим читателям нужно что-то более сентиментальное.
Доктор поднял бокал и, прищурив левый глаз, стал разглядывать на свет светлый янтарный напиток с шапкой пены. Потом покачал головой и мрачно процитировал:
Не генетика правит миром,
А сосиски с холодным пивом.
Глава X
«— Неужели оно совсем не слушается руля? — раздраженно спросил я.
— Нет, сэр, оно медленно, но идет.
— Держать на юг.
— Есть, сэр.
Я зашагал по юту. Кроме звука моих шагов, не было слышно ничего, пока рулевой не заговорил снова:
— На румбе, сэр».
Миссис Пэшен занималась уборкой у Джонса только по средам и субботам, поэтому утром, подав ему завтрак, оставила его беседовать с доктором и удалилась. Пробыв там час или два и, очевидно, выполнив какие-то свои домашние дела, к половине двенадцатого она обычно возвращалась к Джонсу и принималась готовить ему обед.
В день, когда убили мистера Миддлтона, между ее утренним и дневным визитом к Джонсу заглянули не менее четырех человек, чтобы сообщить новость. Первыми оказались мисс Харпер и ее сестра, едва разминувшиеся с появившейся позднее миссис Корбетт. За ними последовала Лили Саудолл. Последняя кроме новостей, которые, как она благоразумно предположила, он уже слышал, принесла ему сообщение от доктора.
— Ему не нравится, как выглядит пастор, и он хочет показать его специалисту. Доктор написал вам, что с ним происходит. Вот, смотрите. «Он страдает»… — а дальше непонятное слово. Я пыталась разобрать его, но не получилось. Врачи всегда пишут так неразборчиво, правда?
Это была совсем не та заплаканная девушка, которую Джонс видел у викария после ее ссоры с Корбетт. Он улыбнулся:
— Это чтобы непосвященные не поняли, что они хотят сказать.
Но Лили не оценила его остроту.
— Что там за слово, сэр? Мама обязательно спросит, когда я вернусь. «Он страдает…»
— …«галлюцинациями», — сухо закончил Джонс.
Девушка недоуменно посмотрела на него, но он, криво усмехнувшись, молча дал ей шесть пенсов за услугу и вернулся в дом.
У садовых ворот Лили столкнулась с возвращавшейся миссис Пэшен. Проходя мимо, Лили смачно плюнула на дорожку. В ответ на это оскорбление миссис Пэшен отвесила иронический поклон и распахнула для нее ворота.
— Кажется, вы не пользуетесь популярностью у Лили Саудолл, — позднее заметил Джонс.
Миссис Пэшен подняла на него свои черные глаза и произнесла без малейшей иронии в голосе:
— Лили очень хорошо воспитана. Весьма респектабельная девушка.
— Есть новости о смерти мистера Миддлтона? — спросил Джонс.
Миссис Пэшен покачала головой:
— Я была там час назад. В доме полно полиции из Стаухолла. Теббаттсам и их сыну приходится несладко.
— Откуда вы знаете?
Она пожала плечами:
— Слухами земля полнится, кажется, так говорят, сэр?
— Миссис Пэшен, закройте дверь и присядьте на минутку, я хочу с вами поговорить, — распорядился Джонс, повинуясь внезапному импульсу, о котором тут же пожалел.
Она села на краешек стула и сложила руки под передником.
— Вы помните прошлую ночь, миссис Пэшен?
— Не так, чтобы очень, сэр.
— Господи, конечно, помните! — воскликнул Джонс. — Вы… вы находились в моем доме.
— А, вы об этом! И что с того? Все закончилось к взаимному удовлетворению, не так ли?
Растерявшись, писатель неуверенно кивнул. Миссис Пэшен спокойно смотрела прямо на него. Помолчав, она добавила:
— Я сразу поняла, что вы джентльмен. В общем, что было, то было.
— Да, черт возьми, но это требует объяснений, — возразил Джонс. Она ждала продолжения, но писатель только хмуро пробормотал, стараясь выглядеть возмущенным: — Нет, конечно, я все могу понять, если вы напились. Потому что, согласитесь… так не следовало поступать.
— Я не напилась, — мрачно проговорила миссис Пэшен.
Джонс оставил ее слова без комментариев. Через минуту она встала и вышла из комнаты, но в дверях остановилась и спросила, что он хочет на обед.
— На ваше усмотрение, — ответил Джонс. — Кстати, у меня в гостях будет мальчик. Можете приготовить на двоих?
— Хоть на десятерых, если вам угодно, мистер Джонс. Это маленький племянник?
— Маленький племянник, — эхом отозвался писатель и поднял голову, пытаясь сообразить, как она об этом догадалась.
Но ее лицо осталось неподвижным. Джонс взял шляпу, сунул в карман записку доктора и отправился на почту, чтобы отправить телеграмму. Почтальонша с большим интересом взяла бланк с текстом и прочитала его вслух своей дочери Мириам:
«Брэдли Стоун Хаус Уэндл Парва Бэкингемшир вы здесь очень нужны Саксон Уолл Гэмпшир любовью Ганнибал Джонс»
Вторая телеграмма содержала то же самое послание, но адресованное на лондонский адрес миссис Брэдли.
— Каждая будет стоит больше шиллинга, — буркнула разочарованная почтальонша.
Джонс усмехнулся и кивнул.
— Насколько больше? — поинтересовался он.
Почтальонша дважды пересчитала слова в обоих сообщениях, пососала кончик карандаша, набросала какие-то вычисления на промокательной бумаге и взяла с него два шиллинга и семь пенсов. Отсылая телеграммы, она все еще ломала голову над смыслом текста, но тот продолжал оставаться раздражающе темным и непроницаемым как ночь.
Джонс вернулся домой, а через полчаса прибыли доктор с мальчиком. Сходство ребенка с миссис Пэшен было поразительным. Джонс внимательно рассматривал его за обедом. Бледный, с застывшим лицом и темными густыми волосами, крепкий и кряжистый, как молодой бычок, юный гость ел с жадностью, но аккуратно, и его манеры были выше всяких похвал. Он вел себя легко и естественно, обращаясь с Джонсом с той подкупающей непосредственностью, какую мальчишки обычно проявляют к людям, так же, как они, не склонным к лишним сантиментам.
Днем Джонс повел его на прогулку, но миссис Пайк настояла, чтобы сначала они зашли к ней и попробовали ее домашнего пива. Генри Пайк принес им бокалы. Джонс молча переводил взгляд с одного мальчика на другого и вдруг, повинуясь смутному порыву, предложил:
— Генри, бери шляпу, и пойдем с нами.
Они молча направились к Гутрум-Даун, но не успели дойти до рельсовой дорожки, тянувшейся на общинный выгон, как Генри резко остановился и спросил:
— Мама просила меня узнать, видели ли вы тело того джентльмена, мистер Джонс?
— Какого джентльмена, приятель?
— Мертвого джентльмена, сэр, который считается дядей этого маленького мальчика, сэр. Джентльмена…
— Я не маленький мальчик, — перебил Ричард. — И я бы с удовольствием посмотрел на тело, если можно.
— Нельзя, — ответил Джонс.
После паузы Ричард вежливо спросил:
— Его ударили по голове в гостиной, верно?
— Ну вот, — тяжело вздохнул Джонс, — а это еще откуда?
— Ваша служанка сказала, пока вы качали насосом воду.
— А что еще она тебе сказала?
— Что я похож на свою мать.
— Моя мама говорит — она не верит, что это тело мистера Миддлтона, — заявил Генри. — Она говорит — лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.
— Верно, — согласился Джонс. — Но верно и то, что полиция знает свою работу, старина.
Ричард окинул взглядом окрестный пейзаж.
— Что это за холм? — спросил он.
— Гутрум-Даун, — ответил Генри. — Заколдованное место, на его вершине живет Долговязый парень.
— Все это сказки, которые бабки рассказывают малышам, — пренебрежительно промолвил Ричард.
Генри озадаченно посмотрел на человека, который бросал вызов одному из основных постулатов местного «символа веры».
— Нет, это правда, — возразил он. — Долговязый парень существует. — Генри посмотрел на Джонса. — Мама сначала думала, что это мистер Джонс, но пастор разубедил ее. А еще она считала, что он — Старый сатана, хотя точно так же называют пастора.
Оба мальчика уставились на Джонса, оценивая его рост и тщедушное телосложение.
— Долговязый парень, — протянул Ричард. — Звучит неплохо. Ваша мама — наблюдательная женщина, — вежливо заметил он Генри.
— Миссис Флюк говорит, что простые люди всегда видят правду, — кивнул Генри. — Потому что другие не пытаются от них ничего скрыть, как скрывают от вас или меня.
— А что, например, они могут скрывать от тебя или меня? — спросил Джонс.
Но Генри только покачал головой. Ему понравилась сама фраза, а с чем она была связана, уже выветрилось у него из головы. В этот момент Ричард заметил голубую бабочку, и оба мальчишки бросились ловить ее.
— Ну, что ты думаешь о Генри? — спросил Джонс своего гостя, когда они вернулись домой, а Генри, ошалев от полученного шиллинга, опрометью бросился к матери.
Ричард, с большим интересом разглядывая чай, который миссис Пэшен ставила на стол, вежливо ответил, что Генри — хороший парень. Решив, что вряд ли услышит от него что-либо более вразумительное до тех пор, пока миссис Пэшен не закончит свои приготовления и не накормит гостя, Джонс сел за стол.
— Помилуй бог, миссис Пэшен! — воскликнул он. — Четыре вида печенья? И три вида джема?
— И большое яйцо, мистер Джонс, — кивнула миссис Пэшен, расставляя рюмки для яиц. — Пусть молодой джентльмен набирается сил, пока он здесь.
— И то правда, — пробормотал молодой джентльмен, намазывая на хлеб масло и следя за тем, как миссис Пэшен наливает ему черный как деготь чай и щедро наполняет его сахаром.
— Добрая женщина, — заметил Ричард, когда она ушла. — Похоже, ей нравится мое присутствие.
— Да, это разнообразит ее жизнь, — согласился Джонс. — Ты бы не возражал, если бы Генри остался у нас на чай?
— Его это могло бы смутить, вам не кажется? — предположил он.
— Почему?
— Ну, он отличный парень, только вряд ли умеет вести себя за столом и, пожалуй, сам это понимает, разве нет?
Джонс был удивлен и заинтересован Ричардом. Он внимательно смотрел на мальчика, сравнивая его с миссис Пэшен и ее мужем. Физическое сходство было, конечно, налицо. А вот умственное — скорее наоборот. К тому же Ричард выглядел намного привлекательнее. Даже неподвижность его лица с лихвой компенсировали интеллигентный вид и серьезные, вдумчивые слова. Разговор прервался до конца обеда. Потом Джонс спросил:
— В какое время ты ложишься спать?
— Часов в восемь, — произнес Ричард. — У меня тренировки. Надо соблюдать режим.
— Тренировки? Отлично. Чем ты занимаешься?
— Боксом. Я привез с собой перчатки. Мне нужно найти партнера для спарринга. — Он обвел гостиную оценивающим взглядом. — Свет тут неважный, но в целом подойдет. Какова площадь комнаты?
Джонс скромно ответил, что не знает, но они могут измерить ее завтра утром. Он спросил Ричарда, в каких соревнованиях тот участвовал.
— Лишь в школьных, — небрежно промолвил парень. — Но я хочу выступить на чемпионате британских колледжей. Кстати, не иметь матери — большое преимущество. Как вы считаете?
Джонс пояснил, что, к сожалению, никогда не уделял рассмотрению данного вопроса того внимания, которого тот, видимо, заслуживал. Ричард покачал головой.
— Многие люди, в том числе выдающиеся, считали матерей скорее минусом, — продолжил он. — Обычно от них слишком много суеты. Им нужно разъяснять важность такого спорта, как бокс. Но я не завидую парням, которым придется это делать. Не говоря уже о том, что из-за матери могут пропасть все тренировки. Дай ей волю, и она потащит тебя на прогулку, начнет пичкать сладостями…
Куря трубку, Джонс сочувственно кивнул и признал, что это похоже на правду.
— Если не возражаете, я займусь своими упражнениями. Кажется, мой чай уже переварился, — заметил Ричард через два часа.
Все это время они провели в дружеском молчании. Ричард с мрачным усердием и большой технической точностью рисовал современные модели мотоциклов.
— Вперед, — кивнул Джонс. — Кстати, боюсь, что на ванну можно не рассчитывать. У нас мало чистой воды.
— Ничего страшного. Я захватил свое спортивное полотенце. После упражнений просто хорошенько вытру тело, вот и все.
Ричард ушел. Джонс услышал, как он топает по полу в спальне. Минуты через три парень спустился вниз в длинной фуфайке и тренировочных штанах. Упражнения, к которым приступил, сложные и изматывающие, были явно его собственного изобретения, и он предавался им с религиозной серьезностью, как человек, исполняющий какой-то священный ритуал.
— Пощупайте, — с гордостью предложил он после тренировки Джонсу, напрягая бицепсы на руках.
Джонс пощупал. В этот момент вошла миссис Пэшен.
— Молодой джентльмен желает принять ванну? — осведомилась она.
— Ванну? — воскликнул Джонс. — Господи, как вы сумели добыть воду в этой иссушенной земле?
Миссис Пэшен посмотрела в окно.
— «Я изолью воды на жаждущее и потоки на иссохшее», — пробормотала она и, повернувшись к писателю, добавила: — На вершине Гутрум-Даун можно собрать росу.
— Вы набрали на холме росу для ванны?
— Молодому джентльмену нужно принять ванну, — объяснила миссис Пэшен. — Я знаю, как принято в хороших домах. Мы с Пэшеном и матерью взяли по паре ведер и набрали сколько нужно. Вы тоже можете помыться, мистер Джонс, если желаете. Где мне сделать ванну для молодого джентльмена?
— А я думал, вы в ссоре с матерью, — заметил Джонс.
Миссис Пэшен уставилась в пространство над его головой.
— У моей матери есть свои причины, чтобы ходить на Гутрум-Даун в разгаре лета, мистер Джонс.
Судя по тону ее голоса, в этих словах заключался какой-то глубокий смысл, но Джонс не уловил его. В наступившей паузе он тщетно пытался поймать смутную мысль, вертевшуюся у него в голове.
— Разумеется, — наконец произнес он. — Кстати, как ваш ужасный запах?
— Исчез, когда умер мистер Миддлтон.
— Неужели? И как это связано?
Миссис Пэшен перевела взгляд с Джонса на Ричарда, терпеливо ждавшего, когда можно будет принять ванну, и ответила:
— «Ночь ночи возвещает знание». Скажу вам больше, мистер Джонс: кто-то снова наслал порчу на нашего викария.
— Что вы имеете в виду?
Она приложила пухлую руку ко лбу и мрачно изрекла:
— Он выбил в церкви окно-розетку и со всей силы разбил лоб о стекло.
— Морбидный символизм, — машинально пробормотал писатель.
— Наверное. Я плохо разбираюсь в современной медицине. Но все равно — на невинного человека навели порчу.
Джонс кивнул. Ричард вежливо спросил:
— Может, мне лучше устроиться в кухне? Вдруг я расплескаю немного воды?
— Так и сделаем, — согласилась миссис Пэшен.
Джонс слышал, как они разговаривали, пока она наливала ему горячую воду. Вскоре миссис Пэшен вернулась в гостиную.
— Если не возражаете, я пойду, мистер Джонс. Можно я выйду через переднюю дверь? Раз уж молодой джентльмен занял кухню.
— Конечно, — ответил Джонс.
Услышав, как закрылась входная дверь, он изогнулся в кресле, чтобы проследить, как миссис Пэшен шествует по саду среди алых маков и пышных роз. Фетида, подумал Джонс, была самой пугливой и мнительной из женщин. Интересно, а что Ричард думает о пяте Ахиллеса?
Позднее к нему снова заглянул Мортмэйн. Когда Джонс спросил его о викарии, тот покачал головой.
— Между нами говоря, — произнес он, — мне кажется, что он сошел с ума. Но нужно мнение другого врача.
— Я послал за миссис Лестрейндж Брэдли, — сообщил Джонс.
— Прекрасно. Нао не пустил меня к нему, но когда я заглянул в окно, Хэллем подошел к стеклу и начал нести полную околесицу. На голове у него была огромная повязка, закрывавшая весь глаз. Он заявил, что является пророком Магометом или еще каким-то библейским персонажем.
— Библейским, о невежественнейший из язычников? — воскликнул Джонс, воспитанный в лоне твердолобой, но хорошо осведомленной уэльской методистской церкви. — Вы хотели сказать «Моисеем», а не «Магометом». Хэллем, может, и сошел с ума, но не до такой же степени! К тому же Моисей был патриархом, а не пророком.
— Я помню, там было что-то на букву «эм», — робко попытался оправдаться доктор.
— Например, мозги набекрень, — отрезал писатель с грубостью, допустимой между друзьями.
Глава XI
«Год назад с беднягой Томом случилась неприятность, и он оказался такого интересного телосложения, что я не смог спасти его от этих жуликов хирургов: он угодил в анатомический зал и стоит теперь среди скелетов».
Примерно через полчаса после ухода миссис Пэшен Джонсом овладело возбужденное состояние, вероятно, вызванное летней жарой и подвигшее его к целому ряду действий, которые, как мы вскоре увидим, привели к самым неожиданным последствиям.
Какое-то время он сидел и слушал, как Ричард плещется в ванне, декламируя стихи, и по мере того, как его ухо привыкало к ритму пятистопного ямба, Джонс все с большим удивлением обнаруживал, что присутствует при одном из самых лучших исполнений речи Марка Антония из «Юлия Цезаря».
Он приблизился к двери, отделявшей гостиную от кухни, и вошел внутрь. Ричард стоял посреди ванны с неподвижным лицом деревянного божка, полузакрыв глаза и вздернув подбородок, и отбивал такт огромной мочалкой, зажатой у него руке. Его голос медленно и внятно произносил строчки из трагедии:
— «А Брут весьма достойный человек».
— Иди спать, — сказал Джонс. — Ты чем тут занимаешься?
— Читаю свою роль.
— Можешь делать это в кровати. Ты уже помылся?
— Да.
— Тогда марш в постель. Воду из ванны я солью сам. Она нужна мне для сада. Давай сюда полотенце. Вот, возьми маленькое. Пижама у тебя готова? Ладно, я за ней схожу. И не забудь высушить волосы.
Подкрепившись печеньем и молоком с содовой, Ричард отправился спать, а Джонс вернулся в гостиную и принялся за чтение. Внезапно он отложил книгу, подошел к столу и достал из ящика бумагу и почтовые конверты. В следующие полчаса он написал два письма — одно своей жене, а другое — адвокату.
В первом было сказано: «Я нашел мальчика десяти лет, которого хочу усыновить. Что ты думаешь?»
Во втором говорилось: «Как можно усыновить мальчика-сироту десяти лет? Считается, что это племянник убитого Миддлтона, но я полагаю, он сын одной местной пары».
Джонс решил не ждать до утра и отправить письма немедленно. Запечатав конверты, он на цыпочках поднялся наверх. Ричард еще не спал.
— Я хочу сходить на почту, — сообщил Джонс.
— Хорошо.
— Не возражаешь, если оставлю тебя одного?
Ричард усмехнулся.
— Ну, извини, — сказал Джонс. — Я так, на всякий случай.
Тем не менее он решил вернуться поскорее. Но идя с почты, Джонс столкнулся со старой миссис Флюк. Она согнулась в три погибели и несла на плечах пустой мешок. Следом, как тень, скользил черный кот.
Джонс остановил ее и поинтересовался:
— Что вы делаете здесь в такое время?
Он говорил нарочито громко и добродушным тоном. Старуха закряхтела и покачала головой. Черный кот приблизился к Джонсу, замурлыкал и потерся о его ноги.
— Все из-за пастора, — проскрежетала миссис Флюк. — У него снова эта лягушачья чума.
— Что за лягушачья чума?
Джонс вспомнил разбухшие тела, которые недавно закапывал викарий, и к горлу подкатила тошнота.
— Читайте Библию, молодой человек, и все узнаете, — едко промолвила миссис Флюк. — Мы с Малки направляемся к пастору, и я тащу свой мешок для лягушек, вот только силенок совсем не осталось.
— Я сам пойду, — предложил Джонс. — Дайте вашу суму.
Посмеиваясь, она протянула ему мешок. Черный кот, не зная, за кем ему идти — мешком или старухой, — начал бродить кругами, выражая сомнения громким мяуканьем, но выбрал все-таки мешок. Джонс почувствовал запах свежей рыбы и понял, почему.
Он подумал об оставшемся дома мальчике, но успокоил себя тем, что перед уходом надежно запер окна в нижнем этаже. Обе двери, во двор и на крыльцо, тоже были на замке. Вряд ли в его отсутствие разразится пожар, а миссис Пэшен, даже если ей вздумается заявиться в гости, не сможет попасть внутрь и напугать ребенка. Тем не менее Джонс заглянул к доктору и сообщил ему о своих намерениях, упомянув о сидящем дома Ричарде.
— Я рад, что вы идете к викарию, — произнес доктор. — Он совсем плох. Его надо скорее вывезти отсюда, но я не могу его ни в чем убедить, пока он не пускает меня в дом.
— Странно, как быстро все это случилось, — заметил Джонс.
— Что именно? Кстати, я могу послать к вам пару моих служанок, если оставите ключ. Переживаете за парня?
— Как старая наседка, — признался Джонс.
— Мои девушки будут не против, — добавил Мортмэйн. — Еще светло. А вы сможете задержаться у викария и поговорить с ним. Миссис Брэдли приедет?
— Надеюсь. Пока я не получил ответа. Спасибо за помощь.
Служанки, получив инструкции, заулыбались и сказали, что с удовольствием посидят с мальчиком. Джонс дал им денег и собрался уходить.
— Вы так и не сообщили, что именно случилось, — напомнил доктор, ухватив его за рукав.
Джонс подумал, что с такой же легкостью Мортмэйн мог бы остановить его силой взгляда.
— Ну, вы знаете. Нервный срыв. Вы слышали, что он разбил окно в церкви и порезался стеклом?
— Господи! Нет, я об этом не слышал! Теперь понятно, почему у него так замотана голова. Мне это совсем не нравится. Бедняга! Скверно, если все это правда.
Однако вопреки его словам, в голосе доктора прозвучало удовольствие.
— Да, плохо, — согласился Джонс. — Морбидный символизм! Ужасно! Я услышал от миссис Пэшен.
— И откуда они только узнают? Сомневаюсь, что в деревне есть телефон, иначе мои девушки мне бы рассказали.
Викария они нашли в постели. У него действительно было замотано полголовы. Когда они появились в комнате, священник спрятал голову под одеяло и отказался показывать рану доктору, запретив ему приближаться к себе. Японский дворецкий, неподвижный, как идол, стоял в дверях. Доктор пробыл в гостях минут десять. Он ни слова не сказал японцу, пока не вышел за дверь.
Викарий молча уставился на Джонса. Его глаза блестели, как у больного лихорадкой.
— Из Нао он ничего не вытянет, — заявил он, смеясь, но тут же поморщился и схватился за голову. — Я не доверяю Мортмэйну. От его лечения мне будет только хуже.
— Почему вы не позволили ему осмотреть рану? — спросил Джонс недовольным тоном.
Викарий скорчил гримасу. Он снова рассмеялся и сразу поморщился.
— Я чувствую себя полным дураком. Вы знаете, что случилось?
— Нет.
— Я думал, деревенским все уже известно.
— Миссис Пэшен рассказала мне одну из своих баек.
— Что именно?
— О выбитом окне и о том, что вы порезались стеклом.
— Краткая версия ее слов, не так ли? Почему бы вам не сказать все, как есть, Джонс?
В его голосе прозвучали капризные, почти истерические нотки.
— Ну, вы знаете этих деревенских. Лучше расскажите, что произошло на самом деле, — попросил Джонс, стараясь говорить приятным и спокойным тоном.
— Мальчишки стали бросаться камнями в окно, и один из них угодил мне в лоб, когда я пытался остановить их.
Джонс хорошо разбирался в психологии и понял, что священник лжет. Но ему не хотелось об этом говорить, и он перевел беседу на другую тему.
— Миссис Флюк сообщила мне о «лягушачьей чуме». Что она имела в виду?
— Наверное, тех мертвых лягушек, которых я закопал в саду.
— Очевидно, — кивнул Джонс, хотя это его ничуть не убедило. — Значит, в колодце их больше нет?
— Нет. Ни одной. Не забывайте — если вам будет не хватать воды, приходите ко мне. А скоро ее будет не хватать. Всем. Абсолютно всем! — Викарий ехидно усмехнулся и снова спрятался под одеяло.
— Спасибо, я учту, — кивнул Джонс.
Он рассказал о том, как миссис Пэшен заставила мужа и миссис Флюк собирать росу для ванны Ричарду. Обоих это развеселило. Викарий так просто разошелся. Он залился визгливым смехом. Джонсу пришлось его успокаивать.
— Я уверен, что это ее сын, — заметил писатель, — и что она убила Миддлтона.
— Но зачем ей убивать Миддлтона? — спросил викарий с таким видом, словно они никогда не обсуждали эту тему.
— Чтобы обеспечить наследство мальчику.
— Нет, я в это не верю, — заявил пастор.
— Почему? Эта женщина способна на все.
— Только не на убийство.
— Я думаю, она убила и первого Миддлтона, чтобы сделать сына наследником семьи.
— Вы это уже говорили, — раздраженно проговорил Хэллем, — но я этому не верю и никогда не поверю. Наша деревня не настолько испорчена. Это моя деревня, мои люди, и я не хочу слышать, что они безнадежные грешники.
Джонс нахмурил брови. Разве не от викария он слышал страстные, мрачные и безусловные подтверждения порочности местных жителей?
— Главное, чтобы не начался дождь, — добавил священник. — Продолжение засухи решит все мои проблемы. А после дождя они возникнут снова.
Джонс ушел от него в половине десятого. Зная, что Ричард больше не один, он направился в кухню, чтобы поговорить с Нао. Японец ел ужин: сардины, бутерброд с маслом и горсть свежесобранной клубники. Свеча, озарявшая его голову, руки и тарелку, — кухня была довольно темной и свет в ней приходилось зажигать раньше, чем в других комнатах, — придавала ему сходство с лакированной статуэткой. Когда Джонс вошел, он вежливо встал и застыл на месте.
— Ну-ка, — резко произнес Джонс, — выкладывайте, что с вашим хозяином.
— Убийство в Неот-Хаусе, вот что, — ответил японец.
— Но проблемы у него начались раньше, чем убили мистера Миддлтона. Не увиливайте. Ваш долг перед мистером Хэллемом требует, чтобы вы сказали правду. Мистер Хэллем очень болен, и я хочу помочь ему.
Японец улыбнулся:
— Мой долг перед мистером Хэллемом требует, чтобы я хранил его секреты. И я не считаю, что он болен.
— Значит, вы ошибаетесь или лжете. Мистер Хэллем сам не свой, неужели вы не видите?
— Вижу. Давайте не будем об этом говорить. Я хочу вам кое-что показать. Идите за мной.
Он взял свечу и направился к задней двери. Заслонив ладонью огонек свечи — хотя ночь была тихой, — дворецкий прошел через двор к небольшой кладовой, где стоял насос, и, войдя внутрь, поставил свечу на полку. Затем приблизился к большому медному котлу и поднял крышку.
— Посветите сюда, пожалуйста, — попросил он.
Джонс взял подсвечник и поднес его к темной щели. Он заглянул под крышку. На дне огромного сосуда блеснуло что-то синее. Нао засунул туда свои желтые руки и начал вытаскивать один за другим крупные куски стекла, полыхавшие, словно радуга, лазурной синевой, изумрудной зеленью, золотом и пурпуром.
— Это и есть окно-розетка? — спросил писатель.
— Да, квадрифолий, мистер Джонс. Мистер Хэллем один забрался наверх и вытащил это прекрасное окно. Вырезал алмазом каждый кусок, сложил в подвешенную на руке корзину, спустил вниз и спрятал на дне котла, взяв с меня клятву, что если что-нибудь случится, я отдам его вам.
Он уложил стекло в корзину и улыбнулся озадаченному Джонсу.
— Но как вы об этом узнали?
— Я следил за ним, — спокойно ответил Нао. — И надеялся, что он не упадет. Викарий забрался на церковную башню, мистер Джонс, и это было поздно ночью.
— Он воспользовался лестницей?
— Нет, вскарабкался прямо по стене. Очень высоко.
— Невероятно.
— Да, мистер Джонс. Очень опасно. Он постоянно бормотал, что осталось мало церквей тринадцатого века, где есть розетки с нетронутыми стеклами. Да, да!
Джонс понес корзину к выходу, а Нао опустил крышку и взял подсвечник. Прежде чем они вернулись в кухню, писатель спросил:
— Мистер Хэллем знает, что вы его видели, Нао?
— Да.
— Вот как? И что он вам сказал?
— Он аккуратно уложил стекло в котел и стал мыть руки, а я качал воду насосом. И он спросил: «Который час»? — а я ответил, что далеко за полночь. Тогда он добавил: «Это заняло у меня более часа».
— А что у вас с этой лягушачьей чумой?
Джонс впервые заметил на лице японца нечто похожее на волнение.
— Проклятая старуха! — воскликнул Нао. — Все произошло, когда викарий карабкался на башню. Она явилась к колодцу и вывалила в него полный мешок лягушек! Да, так оно и было! Я сам видел.
— Боже милостивый! И когда это случилось?
— В пять минут двенадцатого. Я ей много тогда чего наговорил.
— Долго она пробыла здесь?
— Когда старуха меня услышала и заговорила со мной, было двадцать минут двенадцатого. Мы стояли в церковном дворике. Неподходящее место, чтобы беседовать с полоумной ведьмой о мешке с лягушками! Потом я заставил ее собрать все, что она принесла, и выпроводил со двора.
— Во сколько она от вас ушла?
— Перед тем, как викарий спустился с башни.
— Очень странно, — пробормотал Джонс и добавил: — Интересно, что она делала тут сегодня вечером?
Японец покачал головой.
— Попалась бы она мне здесь вечером или когда-нибудь еще, — сказал он тихо, но таким тоном, что у Джонса пробежали мурашки по спине.
У писателя было богатое воображение, и от этих ноток в голосе на него дохнуло целыми веками жестокости. Он так задумался, что пропустил поворот к своему дому, миновал «Долговязого парня» и опомнился лишь на развилке, в пяти минутах ходьбы от дома Миддлтонов. Ему пришло в голову, что тело Миддлтона еще, возможно, не убрали, и внезапный приступ любопытства заставил его проследовать дальше, открыть садовые ворота и подняться по дорожке к дому.
Джонс был готов к тому, что двор забаррикадирован, а дверь заколочена гвоздями. Его не удивило бы и множество зевак, заглядывающих в комнаты через окна в первом этаже. Он даже допускал встречу с полицейским, которому запретили пропускать на территорию посторонних. Единственное, чего он никак не ожидал, — это сильный, резкий и неожиданный удар, обрушившийся на его голову в тот момент, когда он огибал угол здания.
Его пронзила острая боль, сверкнувшая перед глазами, как лезвие меча. Потом — падение и темнота.
Следующее, что запомнил Джонс: он лежит в собственной постели с раскалывающейся головой, на него с добродушным упреком смотрит доктор, а рядом в его лучшем кресле, пестрая, как попугай, и зубастая, как аллигатор, восседает миссис Брэдли.
Глава XII
«Но он, палец ко рту приложив, ужасом пораженный:
— Молчи, молчи! — говорит. И озирается, не слышал ли кто. — Берегись, — говорит, — вещей жены! Как бы невоздержанный язык беды на тебя не накликал!
— Еще что! — говорю. — Что же за женщина эта владычица и кабацкая царица?»
— Деревня кишмя кишит суевериями, мало чем отличающимися от идолопоклонства! — воскликнул Джонс.
Миссис Брэдли снисходительно усмехнулась на его возбужденный вид (вызванный, как она думала, скверным состоянием), но выражению ее лица могла бы позавидовать любая горгулья с собора Нотр-Дам.
— Не сомневаюсь, что они уже приняли вас за апулеевскую Мерою!
— Викарий уж точно — бедное дитя, — отозвалась она.
— Хэллем? Да, да. Что вы о нем думаете?
— У него явная склонность к гомициду.
Ее низкий голос, густой и ровный, приглушил грозное значение этой фразы, но Джонс резко привстал на локте и взволнованно спросил:
— Вы полагаете, он убил Миддлтона?
— Откуда же мне знать, кто его убил? — возразила миссис Брэдли, оскалив зубы. — Следствие считает, что преступление совершило неустановленное лицо. Лучше расскажите о Теббаттсах.
— О них мне ничего не известно. Давайте вернемся к Хэллему. Что с ним такое? Переутомление?
Она сморщила губы, сложив их в маленький клюв, и покачала головой.
— Профессиональные секреты? — вздохнул Джонс. — Все, что скажет мой пациент, — священная тайна, даже если мне не хочется слушать ту ахинею, которую несет этот несчастный?
— Может быть, — небрежно промолвила миссис Брэдли. — Вам надо поспать, дитя мое. А я пока погуляю с Ричардом.
Ричард шел молча, пока они не добрались до «Долговязого парня». Тут он вежливо спросил:
— Мы пойдем ко мне домой, миссис Брэдли?
— Да, — кивнула она. — По крайней мере, я пойду. А тебе туда лучше не ходить.
— Можно мне с вами? Пожалуйста!
— Не надо. Я хочу, чтобы ты поиграл в саду у миссис Корбетт и заодно взял несколько образцов почвы. Они нужны мне для расследования.
— Звучит неплохо, — кивнул Ричард, явно обрадованный новым планом. — Как насчет спичек и отпечатков пальцев?
Миссис Брэдли сунула ему две почтовые открытки.
— Собери сюда все отпечатки пальцев, которые сможешь найти, и пометь их инициалами, — распорядилась она. — Спички не нужны. Окурки тоже. — Она сдвинула брови. — Только отпечатки следов.
Миссис Брэдли достала складной метр. Неподвижное лицо Ричарда осталось спокойным, но черные глаза блеснули.
— Вот блокнот для записи наблюдений, — добавила она, — и…
— Карандаш у меня есть! — воскликнул парень. — Черт, это просто потрясающе!
Миссис Брэдли прижала палец к губам. Ее глаза выразительно стрельнули в обе стороны. Ричард, смеясь от возбуждения, понимающе кивнул. Дойдя до поворота, она обернулась и проследила за тем, как прыткий мальчишка в светло-сером фланелевом костюме срезал путь к стоявшему неподалеку темно-красному дому. Что ж, теперь ее подопечный будет под присмотром и найдет себе занятие по крайней мере на ближайшие два часа.
Теббаттсы формально все еще управляли домом. Мать выглядела усталой и встревоженной, ее сын — всклокоченным и раздраженным. Миссис Брэдли произнесла:
— Доброе утро. Я не собираюсь осматривать дом. Можно мне присесть? Очень жарко.
Женщина взяла кресло и поставила его под тенистым деревом.
— Хотите что-нибудь выпить, мадам? — спросила она.
— Нет, я пришла поговорить с вами, — ответила миссис Брэдли.
— О, только не о мистере Миддлтоне, мадам, прошу вас!
— Разве вы не хотите знать, кто его убил?
— Никто и никогда этого не узнает, — заявил сын.
— Том, перестань! — воскликнула миссис Теббаттс.
— А как они сумеют это выяснить, запугивая нас с тобой?
— Они делают все, что в их силах, сынок. Полиции некогда с нами церемониться, да и у отца характер несладкий, сам знаешь.
Это была скромная, аккуратно одетая женщина средних лет с крепкой фигурой и бледным лицом. Острый взгляд миссис Брэдли какое-то время пристально изучал собеседницу. Потом она вдруг сказала:
— Том, уйди, пожалуйста. Я хочу поговорить с твоей матерью.
Подросток пожал плечами, посмотрел на мать и, получив от нее утвердительный кивок, направился к выходу.
— И, будь добр, держись подальше от двери! — крикнула вдогонку миссис Брэдли.
Когда Том ушел, она устроилась поудобнее и осмотрела сад.
— Похоже, вы сильно заняты, миссис Теббаттс, — произнесла она. — Я не стану задерживать вас дольше, чем необходимо.
Миссис Теббаттс покачала головой. Она глядела не на гостью, а на красивый куст сирени, усыпанный пышными гроздьями цветов.
— По правде говоря, мне сейчас совсем не до работы, мадам, — вздохнула она. — После смерти мистера Миддл-тона у нас серьезные проблемы. Я бы не стала говорить это при Томе или его отце, но для меня возможность поговорить с другой женщиной — простите, что адресуюсь к вам таким образом, — большое облегчение. Инспектор и полицейские… вряд ли они верят, что мой бедный муж действительно замешан в этом деле, но, с другой стороны, что они должны думать при таких уликах? Муж совсем болен, он просто в шоке. Вот его комната, с окнами на запад.
— А что за улики? — спросила миссис Брэдли, глядя не на западное окно, а на огромную фуксию с тысячами красных и пурпурных бутонов.
Миссис Теббаттс уныло покачала головой:
— Улик никаких. В том-то и проблема. Я сама не могу поверить, что мы с мужем спали, когда это случилось, и инспектор тоже этому не верит. Неудивительно. А Том — он постоянно находился внизу. Как мы могли не услышать никакого шума?
— Странно, — рассеянно кивнула миссис Брэдли. — Расскажите о мистере Миддлтоне.
— Он был старшим из братьев. Они оба воевали. Мы с мужем раньше служили у родителей жены младшего мистера Миддлтона, по фамилии Паллинер. Вы, наверное, уже об этом знаете? Так вот, наш мистер Миддлтон — мы так всегда его между собой называем, — вернулся домой без единой царапины. А его старший брат — мистер Карсуэлл Миддлтон, тот самый, которого убили, — как нам сказали, не то погиб, не то пропал месяцев за восемь или девять до окончания войны, примерно в феврале. Вот почему наш мистер Миддлтон унаследовал и лондонский дом, и этот особняк вместе с землей, что стоит огромных денег. Я слышала, что раньше Миддлтоны торговали чаем, и у них даже был свой торговый флот. В общем, наш хозяин стал очень богат, хотя и до этого, конечно, не бедствовал.
Но не так давно, — продолжила миссис Теббаттс, — буквально пару месяцев назад, мистер Карсуэлл Миддлтон обнаружился в лондонской больнице, куда попал после дорожной аварии. Вероятно, полученный шок пробудил его память, и он вспомнил, кто он такой. Подтвердить это было нетрудно. Во-первых, его узнали мистер и миссис Паллинер, да и мы с мужем тоже. Во-вторых, у него были документы. Я не знаю всей истории, однако слышала, что адвокат и опекуны мальчика пытались оспорить заявление мистера Миддлтона, но доказать ничего не смогли. К тому же, говорят, он дал им клятвенное заверение, что никогда не женится, и его племянник, таким образом, не потерпит никакого имущественного ущерба, разве что вступит в свои права немного позднее. Ребенок, заверил он, будет жить вместе с ним, и он воспитает его как собственного сына. Все было устроено как нельзя лучше, мы подготовили для мальчика комнату, как вдруг разразилась эта ужасная трагедия.
— Все действительно поверили, что мистер Карсуэлл Миддлтон останется холостяком? — поинтересовалась миссис Брэдли.
Миссис Теббаттс оглянулась по сторонам, проверяя, нет ли рядом Тома, и негромко произнесла:
— Почему бы и нет, после того, что случилось с мистером Хэнли Миддлтоном. Не следует говорить плохо о мертвых, мадам, но сердце бедной миссис Паллинер было разбито из-за того, что ее дочь вышла замуж за распутника.
— За распутника? — повторила миссис Брэдли.
— Отъявленного распутника, — подтвердила миссис Теббаттс, еще больше понизив голос. — Они долго не могли найти служанку, пока у них не появилась наша Марта — Марта Флюк. А потом ей пришлось выйти замуж за деревенского дурачка, чтобы скрыть то, что она натворила.
— Вы случайно говорите не о миссис Пэшен?
— Да, о ней. Я называю ее Флюк, потому что так ее звали, когда я впервые услышала о ней.
— В то время вы уже жили в деревне? — уточнила миссис Брэдли.
— В Саксон-Уолл? Избави Бог! Но все, кто знал мистера Хэнли, знали и Марту Флюк. Он постоянно брал ее с собой в Лондон, якобы для того, чтобы она прислуживала несчастной мисс Констанции. О, это был страшный скандал! Не понимаю, почему миссис Паллинер вообще пускала Марту в дом, может, потому, что иначе она не смогла бы видеться с дочерью. Мистер Хэнли всегда приезжал только вместе с девушкой и не позволял жене оставаться у родителей без него. Ситуация была весьма щекотливой, уверяю вас.
— Печальная история, — отозвалась миссис Брэдли.
Миссис Теббаттс понизила голос до шепота:
— Если бы мисс Констанция не умерла раньше мистера Хэнли, я бы ничуть не усомнилась в том, кто ее убил.
— Прошу вас, расскажите, что произошло в день убийства, — попросила миссис Брэдли и достала из кармана юбки маленький блокнотик и позолоченный карандаш.
Она стала быстро записывать все, что говорила миссис Теббаттс. По бумаге побежали крошечные иероглифы, не понятные никому, кроме нее самой.
— Ну, вечер мы провели как обычно, — начала миссис Теббаттс. — В пять часов выпили чай — мистер Миддл-тон сделал это раньше, в половине пятого. Затем муж отправился рыхлить почву на цветочных клумбах — днем было слишком жарко для такой работы, Том стал подстригать лужайку, а я начала готовить ужин для мистера Миддлтона, чтобы подать его в половине восьмого. Поскольку воды для лимонада не хватало, я приготовила молоко с содовой — из-за сухой погоды у него был мучной привкус — и заварила пару чашек чая, тоже довольно странного на вкус. Вернулся муж и накрыл на стол. Том срезал несколько цветов для вазы, а муж пошел спросить у мистера Миддлтона, какое вино тот будет пить.
— Где находился мистер Миддлтон между чаем и ужином? — спросила миссис Брэдли, не отрывая взгляда от записной книжки.
— То здесь, то там. Кажется, заходил в оранжерею, потом провел полчаса в библиотеке, где составлял список каких-то книг, затем поднялся в спальню, чтобы переодеться к ужину — как обычно, в половине седьмого, — и Том отправился к нему, чтобы помочь с запонками и галстуком. После ужина мистер Миддлтон остался в гостиной с бокалом портвейна, а вскоре улегся на диванчик, согнув ноги в коленях и…
Она посмотрела на миссис Брэдли, и та кивнула, подтвердив, что помнит, в какой позе нашли тело.
— Он читал книгу, — продолжила миссис Теббаттс. — Так всегда бывало после ужина. Часов в девять вышел на прогулку и, насколько я знаю, заглянул в дом к викарию, хотя обычно этого не делал. Но оставался он там недолго, судя по тому, что без двадцати десять уже был дома и позвал моего мужа, попросив принести ему бренди с содовой, без которых никогда не ложился спать.
— Скажите, — произнесла миссис Брэдли, подняв голову от блокнота и вертя между пальцами карандаш, — на мистера Миддлтона как-то подействовал его военный опыт?
— Кошмаров у него не было, если вы об этом. И вообще, ничего такого.
— Он когда-нибудь страдал от временных потерь памяти?
— Нет. Память у него была отличная, даже в мелочах. Порой это немного утомляло. Не успокоится, пока не выполнишь в точности все, что он скажет. Как говорится, уж если память вернулась, то навсегда.
— В тот вечер мистер Миддлтон лег спать рано?
— Даже слишком рано, мадам. В половине одиннадцатого ушел наверх, и больше мы его не видели.
— Похоже, здесь ключевой момент этой истории, — быстро проговорила миссис Брэдли. — Насколько я понимаю, полиция не сомневается, что, когда ваш сын в четверть двенадцатого спустился в гостиную и увидел мистера Миддлтона лежащим на диване, тот был уже мертв?
— Они в этом уверены, как и оба врача: доктор из Стаухолла и наш доктор Мортмэйн из Саксон-Уолл.
— А сами вы что об этом думаете? — спросила миссис Брэдли, пристально глядя ей в лицо. — Выкладывайте, миссис Теббаттс. Вы явно о чем-то умалчиваете.
Лицо женщины вдруг сморщилось и побледнело. Она рухнула на колени рядом с креслом миссис Брэдли и, судорожно хватив ее за джемпер, сдавленно простонала:
— О, мадам, это сделал мой мальчик! Мой Том! Боже, что со мной будет, если его повесят! Господи, что со мной будет!
Миссис Брэдли принялась ее успокаивать, а потом заявила:
— Расскажите мне обо всем. Без утайки. А позднее я побеседую с Томом.
— О, мадам, ради бога, поговорите с ним! У меня самой не хватает духу. Он всегда был нервным мальчиком. Глядя на него, не скажешь — большой, крепкий парень, — но до четырнадцати лет мы с ним намучились. Помню, однажды в школе… Господи, я думала, с ума сойду! Он решил, что учитель хочет высечь его, и набросился на него как тигр, укусил за палец, начал вопить на всю школу — уж не знаю, откуда он этого набрался. У нас в семье всегда все было спокойно. Отец никогда его не бил, ни разу в жизни. Учитель послал за мной. Сказал, что не хочет наказывать Тома, поскольку тот, похоже, сам не знает, что делает, но считает, что я должна об этом знать. Нам пришлось дать ему гиосцин. Потом был еще случай, когда он окончил школу и поступил на работу. Том швырнул молоток в мастера и чуть не убил его. И все из-за того, что тот схватил его за ухо в наказание за какую-то провинность. Это не дурной характер, вовсе нет, — я-то знаю, что это такое, — дело в нервах. А почему он такой, понятия не имею. Тома даже валерьянка не успокаивает.
— И вы считаете, что в приступе ярости…
— А как еще можно объяснить? Каждый день я задаю себе этот вопрос! Я-то знаю, чего от него можно ожидать. Том полностью теряет над собой контроль. В боксе — другое дело. Прежде чем мы сюда приехали, Том был скаутом и отлично боксировал. Он умеет держать удар, боли он не боится. Я видела, как мужественно он себя ведет, когда порежется или ушибется. Проблема в нервах. Том и мухи не обидит, пока соображает, что делает.
Миссис Брэдли помолчала, обдумывая ее слова. Что ж, такое вполне возможно. Парень входит в гостиную, думая стянуть пару печенек, — Джонс рассказывал ей об этом, — и вдруг натыкается на хозяина. Попавшаяся под руку кочерга, удар, кровь… Том достаточно силен, чтобы перетащить тело на диван и придать ему позу спящего или читающего человека, чтобы со стороны могло казаться, будто он жив… Миссис Брэдли нахмурилась и покачала головой.
Миссис Теббаттс снова вцепилась ей в рукав:
— Вы не верите, что Том это сделал? Не верите? О, если бы у меня была хоть какая-то надежда!
Миссис Брэдли собрала губы в клювик и ответила:
— Я абсолютно не верю, что он это сделал. Нервные расстройства, о которых вы говорите, мой конек. Их вполне можно излечить. И Тома я тоже вылечу, если он мне позволит. Да, такой парень, как Том, мог нанести удар, но он не стал бы перетаскивать тело. Лучше скажите мне вот что. Тот случай с укушенным учителем — от кого вы о нем узнали?
— От самого Тома. Он вернулся из школы в ужасном состоянии, признался, что укусил учителя, и спросил, не посадят ли его за это в тюрьму.
— А когда Том бросил молотком в мастера?
— Он пришел домой, расплакался и сообщил, что его уволили с работы и для семьи от него не будет никакого толку, если папа умрет. У него всегда возникали подобные мысли, мадам. Он очень боится, что отец умрет.
— Желание порождает мысли, — пробормотала миссис Брэдли.
— Простите, мадам?
— Пожалуй, мне надо поговорить с Томом. Можно побеседовать с ним наедине? Разумеется, я не стану передавать ему то, что вы мне рассказали.
— Вы действительно не верите, что он это совершил?
— Нет.
— Благослови вас Бог!
Миссис Теббаттс снова расплакалась.
— Выбросьте из головы дурные мысли и соберитесь с силами, — посоветовала миссис Брэдли. — Мне нужна ваша помощь. И вот еще что, миссис Теббаттс: нам совсем не поможет, если вы вспомните нечто такое, чего на самом деле не было. Вы меня понимаете?
— Лгать не в моих привычках, мадам.
— Разумеется, иначе ваши хозяева не доверяли бы вам все эти годы. Я хочу задать один вопрос, который, вероятно, покажется вам немного странным. Можете на него не отвечать. Я не собираюсь ничего у вас выпытывать.
— Вы хотите спросить, действительно ли Том сын своего отца?
Миссис Брэдли улыбнулась.
— Вы уже ответили, — заметила она.
Миссис Теббаттс покачала головой:
— Вовсе нет, мадам. Том — родной сын мистера Теббаттса, но не мой. Мы с мистером Теббаттсом поженились тринадцать лет назад, а Тому в прошлом мае исполнилось шестнадцать. — Она помолчала. — Конечно, Том незаконнорожденный, — добавила она, — но я никогда не пыталась использовать этот факт против его отца. В конце концов, у мужчин есть искушения, которым мы сами, к счастью, не подвержены.
Миссис Брэдли кивнула. С Томом все было ясно. И с миссис Теббаттс тоже. Напуганная его возможной причастностью к убийству, она выложила ей все начистоту. Будь Том ее родным сыном, наверное, она вела бы себя осторожнее.
— Его мать была приличной девушкой, — продолжила миссис Теббаттс. — Скромной и тихой. Не знаю, как она могла попасть в такую скверную историю, но рождение Тома стоило ей жизни. Его отец взял ребенка и перед тем, как мы поженились, рассказал мне правду. У нас не было своих детей, кроме маленькой девочки, умершей во младенчестве, так что Том для нас — божье благословение. Его отец им гордится, и я тоже.
— Итак, миссис Теббаттс, — произнесла миссис Брэдли, — вы говорили, что мистер Миддлтон отправился спать в половине одиннадцатого. Как вы узнали?
— Он позвал из гостиной мужа и сообщил, что уходит. Или это сказал мне Том? Не помню.
— Вы его видели?
— Нет, но муж видел. Если не ошибаюсь… Да, теперь я вспомнила. Я видела, как он поднимался по лестнице.
— Это я и хотела выяснить, миссис Теббаттс. А вы уверены, что именно мистер Миддлтон сказал вам, что собирается идти спать?
Лицо миссис Теббаттс выразило полное недоумение.
— Вы намекаете, мадам, что с нами говорил не он, а его убийца?
— Вовсе нет, — возразила миссис Брэдли со своим пугающим смешком. — Но я думаю, что нам бы очень помогло, если бы мы сумели доказать, что мистер Миддлтон был мертв уже в половине одиннадцатого, а не тридцатью минутами позднее.
— Но чем это нам поможет, мадам?
— Просто в этом случае люди, которые сейчас находятся вне подозрений, могут оказаться в числе подозреваемых. Насколько я знаю, многие из местных вполне могут прошагать полмили за десять минут.
— В газетах это называют алиби, мадам?
— Да.
Миссис Брэдли отправилась искать Тома, улыбаясь, как голодный крокодил. Но с полдороги вернулась и опять обратилась к миссис Теббаттс:
— Вы сказали, что тело осматривал не только Мортмэйн, но и доктор из Стаухолла?
— Да, мадам.
— Отлично, — удовлетворенно кивнула миссис Брэдли.
Глава XIII
«Ради бога, господа, не поймите меня неправильно: я этого не делал».
— Можно обойтись без церемоний? — кисло улыбнулся Том. — Я знаю: мать считает, будто я убил мистера Миддлтона. Но я этого не делал, и плевать мне на вопросы этого инспектора.
— Главное, чтобы не на мои, — спокойно заметила миссис Брэдли. — Есть один момент, от которого зависит многое. Почему мистер Миддлтон снова спустился вниз?
— Если бы я знал! Его целый день не было дома, и вчера тоже, и всю ночь. Вот он и отправился спать пораньше, а потом передумал, надел халат и пошел в гостиную. Очень просто.
— Да, но как-то слишком удобно для убийцы.
— В смысле?
— Ну, если представить, что убийца не знал, где спит мистер Миддлтон…
— Никто этого не знал, кроме отца, мамы и меня.
— А кто бывал у вас в доме после приезда мистера Миддлтона? Разумеется, до его смерти?
Том, смотревший на нее с вызывающим и угрюмым видом, задумался над вопросом.
— Если учесть, что формально он жил здесь всего два дня…
— Что значит «формально», дитя мое?
Том усмехнулся:
— Вряд ли теперь это имеет значение, но мама, отец и я обещали никому не рассказывать о том, что он приехал сюда уже пару недель назад. Считалось, что мы просто приводим дом в порядок, а если кто-нибудь появлялся, мистер Миддлтон сразу уходил наверх. Но это случалось редко. Чаще всего приходил почтальон, потом Пэшен, качавший для нас воду насосом, — его присылал мистер Бердси, — и еще раза два старуха, кажется, ее зовут Флюк. Но никто из них не видел мистера Миддлтона, а мы никому не говорили, что он здесь.
— А зачем мистер Миддлтон скрывал, что живет в поместье?
— Объяснял, что у него есть знакомый, собиравшийся уезжать из Англии, и он не хочет, чтобы тот узнал, что теперь он стал богат. Но я, если честно, этому не верю.
— А чему ты веришь, дитя мое?
— Я думаю, он просто хотел выяснить, кто прикончил его брата. Вот чему я верю.
— Почему ты так решил?
— Тут все об этом знают. Кроме того полоумного доктора, который свято верил, будто мистер Хэнли Миддл-тон умер от естественных причин. Миссис Корбетт в «Долговязом парне» твердит, что его прикончили, и сестры Харпер и Фиби тоже в это верят.
— Ах да, та парочка во «вдовьем доме». Ну уж они точно знали, что мистер Миддлтон жил в доме две недели, верно?
Том покачал головой:
— Вряд ли. Конечно, они любят совать нос в чужие дела, но я ни разу не слышал, чтобы кто-либо из них говорил о мистере Миддлтоне. Я привез его со станции на нашей старой машине, точно так же, как вожу из города зелень и мясо, потому что маме не нравится, как здесь забивают скотину, хотя я думаю, что везде одно и то же. Никто не мог увидеть его, пока он прятался, а прятался он надежно. Когда мы приехали и я открыл дверь, мистер Миддлтон лежал под задним сиденьем, накрытый старым ковром. Он там чуть не задохнулся, честное слово, затем высунул голову, как пугливый кот, и спросил: «Том, здесь никого нет?» «Только мои мама и папа, сэр», — ответил я. Тогда мистер Миддлтон вылез и пулей метнулся в дверь, а потом взял с нас торжественную клятву, что мы никому не скажем, что он здесь, пока он сам не разрешит. «Где комната, в которой умер мой брат? — спросил он, едва отдышавшись. — Я буду в ней спать. Да, клянусь Богом, я буду спать в ней до тех пор, пока не восторжествует справедливость». Мистер Миддлтон стал заглядывать во все комнаты, пока не нашел ту, где умер его брат, и устроил в ней свою спальню. Это все, что я знаю.
— Нет, Том, далеко не все, — мягко возразила миссис Брэдли.
— Все, что я хотел сказать, — буркнул он.
Миссис Брэдли ткнула его в ребра пальцем, твердым, как железный болт. Парень охнул и отшатнулся в сторону.
— Не надо дурить, малыш, — промолвила снисходительно она. — Ты будешь говорить, если не хочешь, чтобы твоих родителей повесили.
— А что вам нужно? Я рассказал полиции все, что знал. И вообще, какое вам до этого дело?
— Ты всегда таскал печенье из гостиной и уносил к себе?
— Нет.
— Почему?
— Потому что я этого не делал.
— Не впадай в истерику, Том, — сдержанно попросила миссис Брэдли. Румянец на щеках Тома исчез. Его лицо стало жестким и упрямым. — Если хочешь, я сама скажу тебе, почему. Потому что ты не мог.
— Неужели?
В его голосе прозвучали откровенно оскорбительные нотки, но миссис Брэдли не обратила на них внимания.
— Да, не мог, — повторила она. — Ты ложился спать раньше, чем мистер Миддлтон.
— Вижу, вы много знаете, — усмехнулся он.
— Да. В ночь, когда убили мистера Миддлтона, дверь в гостиную была закрыта.
Вызывающее выражение сразу исчезло с лица Тома. Он побледнел. Миссис Брэдли весело продолжила:
— Поэтому ты решил забраться через окно. К сожалению, в комнате оказался мистер Миддлтон. Ты увидел его через стекло? Было темно — по ночам сейчас жуткая темень, — и ты заметил только его белое лицо на подушке.
Том покрылся потом. Его глаза округлились от страха. Он хрипло выкрикнул:
— Я этого не делал! Я помогал им гнаться за викарием и видел, как он упал с велосипеда, но я никого не убивал!
У него начало подергиваться лицо. Миссис Брэдли вдруг встала и взяла Тома за запястье. Сдвинув манжету, она приложила пальцы к его пульсу и поднесла часы к глазам. Том, сбитый с толку, нервно следил за ее движениями. Она чувствовала, что его тело дрожит, но он контролировал себя. С него градом лился пот. Миссис Брэдли выпустила его руку.
— Послушай, Том, — сказала она, — я не виню тебя в смерти мистера Миддлтона, но ты ведь понимаешь, что если полиция не найдет убийцу, у твоих родителей возникнут серьезные проблемы?
— Да, — пробормотал он.
У миссис Брэдли было много других вопросов, но она решила, что время терпит. Выйдя из дома, она быстро зашагала прочь, несмотря на жару. Почти поравнявшись с «Долговязым парнем», она села на садовые ворота, достала ручку и стала быстро писать что-то в своем блокноте. Через пару минут, убрав блокнот и ручку в карман, миссис Брэдли осторожно слезла с ворот и вошла в двор трактира.
Ричард вручил ей девять измерений человеческих следов, пять образов почвы и семнадцать отпечатков пальцев, тщательно пронумерованных и помеченных инициалами.
— Женщины ругались, когда я мерил их следы, — пожаловался Ричард.
Миссис Брэдли угостила его имбирным пивом.
Глава XIV
«Вы когда-нибудь размышляли, насколько хорошо, насколько глубоко вы должны знать человека, которого собираетесь убить?»
«Для убийства более всего пригоден друг, а за отсутствием такового — не всегда он будет в твоем распоряжении — хотя бы просто знакомый. И в том, и в другом случае при первом подступе к объекту подозрение у того не возникнет…»
В числе многих привлекательных качеств Ричарда были два, которые снискали ему особую симпатию Джонса: способность всегда находить себе развлечения и умение вовремя ложиться спать. Каждый вечер часов около восьми мальчик объявлял, что будет заниматься «своими упражнениями», потом принимал в кухне ванну, которой его с поразительной регулярностью обеспечивала миссис Пэшен и ее помощники, съедал ужин и, почистив зубы, уходил в спальню.
Миссис Брэдли еще больше расположила к себе Ричарда, научив его метать ножи. В «Долговязом парне» среди прочих сокровищ нашелся острый и тяжелый инструмент с удобной ручкой, и парень долгие часы проводил в саду, терпеливо тренируясь на мишени, которую изготовил ему Пэшен.
— Он себя убьет, — предостерег Джонс во время первой тренировки.
Он взял в руки острый как бритва нож и взвесил на ладони. Миссис Брэдли усмехнулась и покачала головой.
— Только не Ричард, — возразила она.
Забрав клинок у Джонса, она одним легким движением метнула его в воздух. Тот просвистел над землей и вонзился в щит, затрепетав в самом центре мишени. Миссис Брэдли направилась с Джонсом в дом, а Ричард бросился вытаскивать нож.
— Я не могу его вынуть! — крикнул он.
Миссис Пэшен бросилась ему на помощь.
— Миссис Пэшен очень сильная, — заметила миссис Брэдли, наблюдая за ними.
Джонс кивнул:
— Не слабее мужчины. Вы ведь говорите об убийстве?
— Да, — ответила миссис Брэдли. — Это любопытная деталь.
— А Хэллема, я так понимаю, вы больше не видели?
Она покачала головой и, войдя в гостиную, устроилась на диванчике. С тех пор как миссис Брэдли приехала в Саксон-Уолл, Джонс переселился сюда, предоставив ей спальню. В первое время гостья протестовала и говорила, что должна снять комнату в «Долговязом парне».
— Мистер Хэллем — необычный случай, — заявила она. — В конце концов ему придется признать, что не следует быть таким твердолобым в общении со своей паствой.
— Он всегда был таким, — пожал плечами Джонс. — Запрещал им развлечения и игры.
— Вероятно, он и раньше раздражал людей, но вряд ли настолько сильно, — возразила миссис Брэдли.
— А что их так злит теперь? — спросил Джонс.
— Сходите в церковь и сами все увидите. Викарий, несмотря на уговоры, отказывается молиться о дожде.
— Неужели? Странно для священника, не правда ли?
— Боюсь, дальше будет хуже. Местные явно обвиняют его в союзе с дьяволом или что-то в этом роде, — произнесла его собеседница, уклонившись от прямого ответа на вопрос.
— Да, его называют Старым сатаной, он сам мне говорил, — подтвердил Джонс и рассмеялся, вспомнив охотников на гадюк. — Но при чем тут дождь?
— Долгая засуха заставляет их думать, будто в деревне торжествует зло. Помните строчки: «Бог приносит с дождем благодать на поля»?
Джонс кивнул.
— Он отказывается молиться о дожде, значит, не хочет дождя. А раз не хочет дождя, следовательно, на стороне зла. Примитивно, но с их точки зрения вполне логично. Хотя все равно странно. Честно говоря, я был уверен, что он молится о дожде. Все священники так поступают. К тому же…
Миссис Брэдли не дала ему договорить. Глядя на яркую картинку с девушкой в жокейской шапочке — обложку к последнему роману Джонса, — она вздохнула:
— Ему нелегко. Он желает, чтобы засуха стала невыносимой и заставила их брать у него воду.
— Вот как? Чтобы истинно верующие — те, кто покаялся, — могли ее получить, а маловерам и отступникам пришлось мучиться от жажды, пока на них не снизойдет благодать? В этом его замысел? Черт возьми, я уважаю Хэллема. У него есть характер. Неплохая идея, если бы он умел себя защищать, но у меня сложилось впечатление… Неважно. — Джонс помолчал и вдруг воскликнул: — Проклятие! Так вот зачем она это делала! Я хочу сказать — миссис Флюк! Вот почему набивала колодец дохлыми лягушками!
— Да. Кстати, он рассказал мне про церковное окно, — вставила миссис Брэдли.
Она так и не подтвердила его версию насчет мотивов Хэллема и желания привлечь жителей к своему колодцу, но Джонс не придал этому значения. «Окно-розетка», — пробормотал он себе под нос. Миссис Брэдли подняла голову.
— Почему вы так его называете? — спросила она. — Это не розетка, а «четырехлистник» — квадрифолий конца тринадцатого века. Викарий вынул из него стекла, поскольку они представляют большую ценность. В Англии осталось не так много окон тринадцатого века, и он не хотел рисковать, боясь, что кто-нибудь из мальчишек швырнет в него камнем.
— Чего я не понимаю, — задумчиво протянул Джонс, — это как он ухитрился забраться на башню без лестницы.
— Кто вам сказал, что он забирался без лестницы? Разумеется, у него была лестница, и фонарь тоже. А ваша миссис Флюк даже уверяет, будто у него были рога и хвост, — так она заявила миссис Пэшен.
— Тогда почему его слуга Нао соврал мне насчет лестницы? Он сказал, что викарий карабкался прямо по стене. Мне это показалось странным, но я не стал с ним спорить. С какой стати ему лгать? Или вы считаете, что его вообще там не было?
— Возможно, Нао, — ученик Зигмунда Фрейда, — ответила миссис Брэдли, оскалив зубы.
— Как и вы, — возразил Джонс. — Или как я — в былые времена.
Миссис Брэдли хохотнула и помахала похожей на клешню рукой.
— Знаю, знаю, мой дорогой. Однако подъемы и лестницы, во фрейдистском смысле, ничего для нас не значат, пока о них не грезят наши пациенты.
— Вы имеете в виду… впрочем, неважно. Но — японец? — поднял брови Джонс.
— Сын прогрессивной и, в определенном смысле, просвещенной нации, — проворковала она.
Джонс, окончательно сбитый с толку, вернулся к теме миссис Флюк.
— Она действительно говорила миссис Пэшен, что у викария были рога и хвост?
— У нее не настолько дурной вкус! Вместо этого она употребила изящную, хлесткую и, насколько мне известно, оригинальную метафору. По словам миссис Пэшен, которая при желании умеет подбирать точные цитаты, она сказала: «Пастора усмирит и пастора вознесет тень Долговязого парня».
Джонс обдумал эти слова и пожал плечами. Он снова сменил тему:
— Вы считаете это убийство довольно интересным. А мне оно кажется не более интересным, чем сон, в котором заблудился в глухом лесу и не знаешь, как из него выбраться.
— Мне не снятся такие сны, — возразила миссис Брэдли со своей дьявольской ухмылкой. — К тому же сон и убийство — плохая аналогия.
— Время покажет. Кстати, вот еще что — вы слышали про местного констебля? Он только об этом и говорит, хотя, будучи профессионалом, мог бы вести себя осторожнее!
— Вы о кочерге?
— Да, о ней.
— Легкая?
— Очень легкая, если верить их расчетам.
— И никаких отпечатков пальцев?
— Отпечатков как раз полно. И все принадлежат миссис Теббаттс. Это одна из тех улик, которые могут работать как «за», так и «против». В доме не топили с конца апреля, и отпечатки остались в том месте, где она брала кочергу, чтобы очистить ее от копоти. Поэтому отпечатки пальцев могут ничего не значить. Или наоборот. С другой стороны, почему она их не стерла, если использовала кочергу как орудие убийства?
— Кочерга никак не может свидетельствовать против миссис Теббаттс, — спокойно возразила миссис Брэдли. — Чтобы убить человека такой штуковиной, нужен более крепкий человек. Это был удар безумной силы.
— К тому же никто бы не смог воспользоваться кочергой, стереть с нее свои отпечатки пальцев и поместить вместо них отпечатки миссис Теббаттс, — произнес Джонс. — А полиция говорит, что на кочерге нет никаких других следов.
— Глупости какие, — покачала головой миссис Брэдли. — Если так рассуждать, то по меньшей мере два человека имели время и возможность убедить миссис Теббаттс взять кочергу после того, как стерли с нее свои следы.
— Вы имеете в виду ее мужа и сына?
— Естественно.
— Да, вы правы. Наверное, следует сказать об этом инспектору?
— Полагаю, он и сам это знает. Полицейские не такие идиоты, какими их изображают в детективах.
Джонс рассмеялся.
— Правда, есть еще одна возможность, — добавила миссис Брэдли.
— Какая?
— Подумайте сами. Представьте, что вы вошли в гостиную и намереваетесь убить взрослого мужчину.
— Но Миддлтона не было в гостиной. Он ушел наверх.
— Так говорит только миссис Теббаттс — та самая, что, по ее собственным словам, не слышала никаких звуков из его спальни.
— Значит, Теббаттсы в этом замешаны! — воскликнул Джонс.
— А если нет, то они абсолютно слепы и глухи, что на редкость удобно для нашего преступника. Если Теббаттсы говорят правду и мистер Миддлтон действительно ушел спать, то позднее он должен был снова спуститься в комнату — либо по наущению преступника, либо чисто случайно и притом в самое удобное время для убийцы.
— Почему самое удобное?
— Если Теббаттсы невиновны, преступник должен был выйти из дома раньше, чем они запрут двери на ночь. Получается, что в тот вечер он должен был оказаться внутри между половиной одиннадцатого и без четверти одиннадцать.
— А это лишь четверть часа. Да, я понимаю, что вы имеете в виду, — кивнул Джонс. — Преступник должен был обдумать все заранее и точно знать, когда Миддлтон отправится наверх.
— И как заставить его спуститься вниз. Нет сомнений, что жертва находилась в гостиной, когда произошло убийство. Вопрос в том, был ли это мистер Миддлтон?
— Подождите! Его тело опознали, это всем известно. Вероятно, убийцей был человек, которого Миддлтон не мог принять в спальне, поэтому и спустился к нему вниз.
— Но это означает, что преступник явился как посетитель, а Теббаттсы уверяют, что никаких посетителей не было. В дом вообще никто не приходил. Миддлтон не принимал гостей. Он кого-то боялся. Судя по тому, что я слышала от Тома Теббаттса, в этом нет сомнений. Миддлтон прожил в деревне две недели, и никто этого не знал. Он прятался в своем доме.
— От кого?
— Теббаттсы считают, что он хотел выяснить, кто убил его брата.
— Но то, что Хэнли Миддлтона убили, — лишь мои предположения.
— В деревне многие думают так же, друг мой.
— Тогда почему никто не пошевелил и пальцем, когда это случилось?
— Не хотели соваться в чужие дела, а доктор выдал обычное свидетельство о смерти.
— Вот еще одна деталь, которой я не понимаю. Не мог же он настолько выжить из ума, чтобы принять за перитонит действие мышьяка или чего-то подобного?
— Почему вы говорите о мышьяке?
— Потому что я думаю, что Хэнли отравили.
Миссис Брэдли хмыкнула.
— У меня такое чувство, что проблема тут не в самом диагнозе, а в том, к кому он относился, — заметила она. — Что вы скажете о симптомах моряка Пайка?
— Да, — кивнул Джонс, нахмурившись, — я помню. Но все-таки эта кочерга…
— Что с ней не так, дитя мое?
— Инспектор, сержант, полицейский врач, Мортмэйн и главный констебль — пришли к единому мнению, что нанести такой мощный удар этой кочергой мог только исключительно сильный человек.
Миссис Брэдли кивнула:
— Разумеется. Все сходится.
— Что сходится?
— Что на самом деле было две кочерги: одну использовали как оружие, а другую подбросили полиции как улику — с кровью, мозгами и всем прочим.
— Да, но…
— Что-то не так, дружище?
— На кочерге были отпечатки пальцев миссис Теббаттс.
— Ну да.
— Тогда понятно.
— Что понятно? — Взгляд миссис Брэдли стал острым, как у птицы.
— Она убила его тяжелой кочергой и… ах, нет. Я забыл. Снова ее муж и сын.
Миссис Брэдли вздохнула:
— Писательство явно не пошло вам на пользу. Когда-то у вас было богатое воображение. Но эти ужасные романы сделали вас более узким и приземленным. Они причинили большой вред вам и не принесли пользы литературе.
— Но теперь я встал на путь исправления, — возразил Джонс. — В следующий раз сочиню отменную историю об убийстве. Старое доброе убийство — что может быть лучше?
— Вы читали «Базар гоблинов»? — спросила миссис Брэдли.
— Кажется, да. Автор — Кристина Россетти, а ее героиня — девушка Лиззи?
— Верно. И это все, что вы запомнили из книги?
— Это поэма, и речь идет фруктах.
— Прочитайте еще раз, — серьезно посоветовала миссис Брэдли. — Фрукты тут ни при чем.
— Как? У меня от нее всегда слюнки текут.
Вошла миссис Пэшен с чаем. За ней появился Ричард с тарелкой бисквитов.
— Тут никакого хереса, — заявил он. — Только чистый фруктовый сок. И потом, мистер Бердси дал миссис Пэшен сливки, а я их взбил. Полдня взбивал!
— Выглядит аппетитно, — одобрил Джонс. — Что скажете, миссис Пэшен?
Ее лицо слегка порозовело.
— Я бы и сама не сделала лучше. Пэшен собрал вам немного кресс-салата. Он еще не остыл от солнца.
— Пока он собирал, я копал лопатой, — вставил Ричард. — Чуть-чуть порезал ногу. Миссис Пэшен перевязала ее. Пэшену было плохо, но сейчас он поправился.
— Я разберусь с этим Пэшеном, — пообещала миссис Пэшен. — Он всегда хочет как лучше, но это такой простофиля!
Миссис Брэдли вызвалась разливать чай. Миссис Пэшен, как обычно, приблизилась к окну и стала смотреть на улицу. Обернувшись, она взяла кусок сахара и потянулась к чашке Джонса, но, увидев, что та пуста, вышла из комнаты с зажатым в руке куском.
— Она уже штук пять съела, — сообщил Ричард. — Возьмет их в руки, смотрит и бормочет: «Парню долговязому — семеро детей». Я сам слышал. А потом вдруг обернулась ко мне и говорит: «Но только не ты, мой маленький король, только не ты!» Она очень интересная, правда, дядя Джонс?
Тот кивнул. Когда чай был готов и Ричард ушел, миссис Брэдли повернулась к Джонсу:
— У вас есть еще какие-нибудь мысли об убийстве? Например, почему полиция так уверена, что его совершил кто-то из Теббаттсов?
— Вы имеете в виду, что никто из них не слышал ни звука? Но в таком случае Миддлтон должен был хорошо знать преступника, раз тот не вызвал у него подозрений. Очевидно, никакой борьбы не было. Правда, есть этот кот… Кстати, как по-вашему: миссис Теббаттс лжет, утверждая, что Миддлтон ушел спать в половине одиннадцатого?
— Наверняка, — холодно промолвила миссис Брэдли. — Вообще я заметила, что она заправская лгунья и к тому же хорошая актриса. — Она с усмешкой взглянула на Джонса. — Это она закрыла дверь в комнату с убитым.
— Да, вы заставили признаться в этом Тома. Но дверь мог закрыть сам убийца, а не миссис Теббаттс.
— Миссис Теббаттс не могла не знать, что она заперта, поскольку именно она «обнаружила» тело в шесть часов утра. А если дверь закрыла не она, то почему она не сообщила об этом полиции? Ведь это важная деталь.
— Может, ее заперли по какой-нибудь невинной причине.
— Например?
— Ну, я знаю людей, которые на всякий случай запирают двери изнутри.
— Если бы у миссис Теббаттс была такая привычка, Том не пошел бы в гостиную за печеньем, зная, что это бесполезно.
— Ключ могли оставить с внешней стороны двери.
— Конечно, если ее закрыли, как вы говорите, по «невинной причине». Но тогда ничто не мешало Тому повернуть ключ, войти в гостиную, взять печенье, выйти обратно и снова запереть дверь.
— Чего он, судя по его словам, не делал.
— Да, — с улыбкой подтвердила миссис Брэдли.
— Что мне особенно интересно, — произнес Джонс, — почему вы уверены, что Тома не было в гостиной?
— Это было в четверть двенадцатого, — напомнила она. — В это время на улице уже темно. Луны не было. Чтобы достать печенье из шкафчика, Тому пришлось бы зажечь свет. А если бы он это сделал, то заметил бы кровь на полу. Но он ее не заметил, значит, не включал свет и не входил в комнату.
— Стоит только объяснить, и все выглядит так просто, — заметил Джонс. — Спасибо.
— Однако, — продолжила миссис Брэдли, поглаживая рукав джемпера, — на следующее утро миссис Теббаттс смогла войти в гостиную, значит, у нее был ключ и, значит, она была в курсе, что между половиной одиннадцатого и четвертью двенадцатого произошло убийство и что в комнате лежал труп.
— Боже милостивый! — воскликнул Джонс. — Выходит, она виновна?
— Боюсь, именно так и думает полиция, — уклончиво ответила миссис Брэдли. — Если бы полицейские нашли в деревне человека, который достаточно хорошо знал жертву, чтобы совершить убийство, они меньше подозревали бы Теббаттсов. Будь на его месте Хэнли…
— Господи! Думаете, они их арестуют? — воскликнул Джонс.
— Кого-то из них — да. Вопрос в том, кого именно?
— Вы считаете, что это миссис Теббаттс.
— Не обязательно. Между прочим, я выяснила, что в деревне ничего не слышали о Карсуэлле Миддлтоне до тех пор, пока не похоронили его брата. Об этом, независимо друг от друга, сообщили миссис Пайк и мистер Томас Парт, водовоз. Вам это не кажется странным? Раньше были только эксцентричный дядя и его угрюмый племянник — Хэнли. А Карсуэлл, старший из близнецов, словно не существовал. По-моему, это любопытно. А что еще интереснее — его никогда никто не видел. Слухи о Карсуэлле возникли лишь после смерти Хэнли, и с тех пор о нем постоянно судачили в трактире.
— Не понимаю, к чему вы клоните, — пробормотал Джонс, — но вы правы, это действительно странно. — Он помолчал и вдруг выпалил: — Даже более чем странно! Совершенно невероятно, чтобы у него мог быть старший брат!
— И даже более чем невероятно. Это абсолютная чепуха, — заявила миссис Брэдли. — Я вообще не понимаю, как могла существовать такая личность, как Карсуэлл Миддлтон. Это миф, придуманный Флюк и Пэшен для какой-то темной, однако интригующей цели: вероятно, на случай такого убийства.
— Вы хотите сказать, что убитый — самозванец?
— Вовсе нет.
— Но он называл себя Карсуэллом Миддлтоном.
— Да, хотя он не мог быть Карсуэллом Миддлтоном, поскольку никакого Карсуэлла Миддлтона не существовало.
— Значит…
Миссис Брэдли подалась вперед:
— Вам никогда не приходило в голову, что Хэнли Миддл-тону было неуютно в Саксон-Уолл?
— Вы о той истории, которую поведала вам миссис Теббаттс?
— Нет, я о той истории, какую рассказали мне вы. Добродетельная и нежеланная жена Констанция. Нерадивая сиделка. Внезапная смерть от родильной горячки. Судя по тому, что говорят о Хэнли Миддлтоне в деревне, это был меланхолик и распутник с явной склонностью к маниакальному синдрому. Не сомневаюсь, что смерть жены встревожила его. Он знал, какая у него репутация в Саксон-Уолл.
— А почему тогда никто не поднял шум и не настоял на расследовании обстоятельств ее смерти?
— Опять же потому, что напрямую это никого не касалось. Если бы Хэнли тем и ограничился — о, это было бы идеальное убийство! Честно говоря, мне жаль моряка Пайка. Вот грубая ошибка, которую не следовало совершать. Бедняга Пайк! Но Хэнли пустил его в ход и…
— Пустил его в ход! — воскликнул потрясенный Джонс. Губы миссис Брэдли сложились в адскую ухмылку. — Но тогда этот человек — настоящий дьявол! Я так и знал, что тут замешан мышьяк. Не понимаю только, как Кревистер мог проглядеть его? Ведь симптомы отравления довольно очевидны.
— Помните, мой друг, что говорил доктор Кревистер о диагнозе, поставленном доктором Литтлом — иначе говоря, все тем же Хэнли Миддлтоном, который телеграфировал хирургу в Стаухолле, чтобы тот не приезжал? Он сказал, что пациент страдал от «тяжелого случая ущемленной грыжи».
— Боже милостивый! — Джонс покачал головой. — А на самом деле?
— Нет сомнений, Хэнли Миддлтон выдал труп Пайка за свой собственный. Потом он, похоже, сбежал и вернулся две недели назад под видом своего несуществующего брата…
— Чтобы убить того, кого все считали Карсуэллом Миддлтоном! Я знаю, вы так думаете, но это никак нельзя вывести из фактов, что у нас есть. Убитого опознали и…
— Его опознала миссис Теббаттс, которая постоянно лжет или скрывает правду.
— Да, вы правы.
Повисла пауза. Наконец миссис Брэдли произнесла:
— Есть явные указания на то, что убитый не мог быть Миддлтоном.
— Какие указания?
— Спросите Мортмэйна. Он бывает там каждый день. К тому же для всех, кроме вас, совершенно очевидно, что Миддлтон по-прежнему живет в деревне.
— Но убитый должен быть Миддлтоном! — возразил Джонс. — Давайте вспомним о мотивах. Судя по тому, что рассказала вам миссис Теббаттс, миссис Пэшен была любовницей Хэнли Миддлтона.
Миссис Брэдли кивнула:
— И судя по тому, что мне говорили многие другие люди.
— Она наверняка является матерью Ричарда, не так ли? — спросил Джонс.
— Жаль, что мы не сумеем это доказать, — покачала головой миссис Брэдли. — Я думаю, это возможно, но мне бы хотелось знать наверняка.
— Если все это верно, то у нее есть самый веский мотив для убийства. Она не хотела, чтобы Миддлтон занял место маленького Ричарда.
— Допустим. Но что отсюда следует, друг мой? Не забывайте, что все это справедливо лишь до тех пор, пока мы считаем, что жертва — Миддлтон.
— Странно, что она и ее мать, а также викарий и его японец, чуть ли не единственные жители деревни, у кого имеется железное алиби. Как будто они заранее знали время убийства и устроили все так, чтобы оказаться от него подальше. Согласитесь, трудно назвать случайностью факт, что миссис Пэшен явилась ко мне пьяной ровно через двадцать минут после преступления, совершенного в миле от моего дома. Я уже говорил: она не могла убить Миддлтона и добраться до моего дома за это время. Но чем дольше я об этом размышляю, тем больше меня это настораживает.
— Что, вы говорили, было на ней надето?
— Шляпа, сапоги и плащ ее мужа. Больше ничего.
— Хм. И вы подумали, что она пьяна? Она села на пол?
— Да, и мне стоило больших усилий поднять ее и вытолкать за дверь.
— Она сидела, опустив голову на грудь?
— Но смотрела прямо на меня — с этакой, знаете ли, игривостью.
— Вас это смутило?
— Разумеется. Я терпеть не могу, когда женщины — любые женщины — вытворяют подобное. Это вызывает у меня неприязнь.
— Понимаю. Значит, вы почти не смотрели в ее сторону, да и свет там, вероятно, был плохой.
— И что?
— Время покажет, — пробормотала миссис Брэдли, и в ее голосе прозвучали усталые нотки.
— Да, а как вы объясните поведение викария?
Миссис Брэдли пожала плечами:
— Я не думаю, что той ночью он вынимал церковное окно.
— Но это его алиби.
— Нет. Это алиби совсем другого человека, друг мой.
Джонс не собирался отступать:
— В таком случае чье это алиби?
— Миссис Флюк знала, что окно вынули, и заявила, будто это было сделано в ночь убийства, — чтобы обеспечить себе алиби на случай, если оно ей понадобится.
— Теперь ясно, — усмехнулся он. — Значит, ее алиби зависит от алиби викария, и наоборот.
Миссис Брэдли улыбнулась:
— Ох, уж этот викарий!
Глава XV
«Ладно, я поговорю с ней наедине, и пойду домой, и выпью еще кружечку, а вы за все это дайте мне водички из колодца».
— Следующее, что мы должны сделать, — бодро произнесла миссис Брэдли, — пригласить на ужин главного констебля. Кто этим займется — я или вы?
— А кто он?
— Майор Одиссей Фитли.
— Не слышал о таком.
— Значит, его приглашу я. Мы дружили с матерью майора в одной частной школе лет так… — она помахала клешней, — шестьдесят назад.
Джонс рассмеялся. Миссис Брэдли с упреком взглянула на него.
— Что вы собираетесь ему сказать? — спросил он.
— Объясню, что он должен выкопать тела Миддлтона, Миддлтона и Пэшена и опознать их.
— Миддлтона, Миддлтона и Пэшена?
— Да, друг мой. Карсуэлла Миддлтона, Хэнли Миддл-тона и малыша Пэшенов.
— Он этого не сделает.
— Посмотрим. Вероятно, Фитли согласится что-то предпринять, когда у миссис Пэшен прояснится в голове. Будет полезно, если она вспомнит, кого же они все-таки похоронили: малыша Пэшена или малыша Пайка.
— Но она признала, что Ричард ее сын!
— На бумаге, при свидетелях и с подписью?
— Хотите сказать, что она вернется к прежней версии?
— Для полиции — да.
— Проклятие!
— Вовсе нет.
— Хэнли Миддлтон окажется Пайком, это точно.
— Надеюсь.
— А Карсуэлл, по-вашему, это Хэнли.
— Так что остается лишь загадочный труп, — весело подытожила миссис Брэдли.
Джонс, уже пытавшийся прощупать Мортмэйна, но без особого успеха, сразу подхватил:
— Да, да, давайте разберемся! Этот неизвестный — кто он? Мы должны его вычислить, хотя не представляю, как. Наверное, это кто-то из знакомых Миддлтонов. Если, конечно, не какой-нибудь случайный бродяга. В любом случае это человек, которого не станут искать. Насколько я знаю, убитого никто не хватился.
— Вы правы, друг мой. — Повисла пауза, а потом миссис Брэдли вдруг добавила: — Вам когда-нибудь приходилось иметь дело с собакой, привыкшей к жестокому обращению?
— Вы имеете в виду того дохлого кота?
— Нет. — Она покачала головой. — Вы собираетесь увезти Ричарда в Лондон?
— Да. Я получил весточку от Фрэнсис. Телеграмму.
Он протянул ей листок. Миссис Брэдли прочитала: «Вернулась домой привози мальчика Фрэнсис».
— Меня это немного удивило, — заметил Джонс. — Но я его заберу. И плевать, каких он кровей.
— Бог в помощь, — рассеянно отозвалась она. — Пока вас не будет, я загляну к мисс Харпер. Точнее, к обеим.
— Хотите расспросить их об убийстве?
— Да, друг мой. Надеюсь, они уже пришли в себя?
— Думаю, да. Не знаете, сегодня Мортмэйн собирается в город?
— Нет, но если вам не очень нужна его компания, я бы предпочла, чтобы вы оставили его здесь. Мне нужно увезти викария, а присутствие второго доктора необходимо для правильного оформления процедуры.
— О господи! Да, конечно: Хэллем. А может, вы отложите это на день-другой, пока я не вернусь? Если он начнет вести себя агрессивно…
— Я прекрасно справлюсь с помощью доктора Мортмэйна. Вы вернетесь вечером?
— Скорее всего. Часов в одиннадцать. Мне надо по-ужинать с Фрэнсис, сделать кое-какие распоряжения насчет мальчика и… Да, я обязательно вернусь.
— Можете не торопиться, — успокоила миссис Брэдли.
Джонс рассмеялся:
— Не хочу даже на минуту расставаться с Саксон-Уолл, пока это дело не прояснится! Что вы надеетесь вытянуть из мисс Харпер?
— Вопрос в том, что они надеются вытянуть из меня?
Позднее миссис Брэдли отправилась к сестрам Харпер и Фиби и была принята лишь одной мисс Фиби. Хозяйка дома объяснила, что мисс Харпер отправилась к викарию, чтобы закончить последние приготовления к пикнику.
— Мы очень надеемся, что мистер Джонс останется в деревне! Нам так нужна его помощь в работе с мальчиками! — Последнее слово мисс Фиби произнесла с таким выражением, словно «мальчики» имели в Саксон-Уолл примерно такую же репутацию, как солдаты Альбы в Нидерландах. — В таких случаях просто необходим мужчина. Одного его слова будет достаточно. Мальчики, конечно, чудесные создания для тех, кто умеет их понимать, но что до меня, то я не справляюсь. Согласитесь, маловероятно, что незамужняя женщина умеет справляться с мальчиками!
— Мисс Бэнкс это удается, — заметила миссис Брэдли.
— О, мисс Бэнкс! Они были натренированы в колледже, дорогая миссис Брэдли, а это большая разница. Практика — это все, я всегда так говорю.
Миссис Брэдли, довольная тем, что может поговорить с мисс Фиби без ее сестры, сразу перешла к делу.
— Да, практика, вы правы, — кивнула она. — Даже работа экономки…
— Вы имеете в виду Теббаттсов! — воскликнула мисс Фиби. — Достойнейшие люди, и мы часто видимся с ними, правда, уже не так, как раньше, поскольку…
— Как раз об этом я хотела спросить.
— Полиция — она такая официальная и так раздражает. «Не могу даже представить, — сказала я инспектору, — что, по-вашему, мы можем знать об этом деле. Мы живем уединенно. Следить за убийцами — не наше дело. А если убийство и происходит где-то поблизости, то мы сидим тихо, инспектор, и не пытаемся ничего вынюхивать. Меня вовсе не интересуют лужи крови, по крайней мере не настолько сильно, чтобы идти и смотреть на них в одиннадцать часов вечера». Считаете, я была не права?
— Вовсе нет, — ответила миссис Брэдли. — Было бы странно, если бы вы что-нибудь знали о столь возмутительном и прискорбном деле.
— Простите, — возразила мисс Фиби, понизив голос, — но я не говорила, что ничего не знаю. Есть такое понятие, как свобода личности, и я отношусь к нему с уважением. Если угодно, у меня есть собственное мнение насчет этого убийства.
— Правда?
— Да. В тот вечер я поздно легла спать. Две наших спальни, да будет вам известно, выходят на Неот-Хаус, чтобы ловить первые лучи утреннего солнца. Так вот, я ушла к себе в обычное время, но не сразу легла в постель.
— Не сразу? — переспросила миссис Брэдли.
— Нет. Я… не хочу, чтобы об этом знала моя дорогая сестра, но… в общем, я читала пьесы Ибсена, и как раз закончила «Гедду Габлер».
Миссис Брэдли кивнула.
— Притом что Ибсен есть Ибсен, и свет в моей комнате абсолютно невидим из комнаты сестры, и мы уже с самого начала решили, что свечи у каждой будут свои, чтобы никого из нас не мучила совесть из-за того, что мы берем их из общего бюджета, — при всем при этом я закончила читать только после десяти часов.
— Насколько позднее десяти?
— В десять часов я зажгла вторую свечу и поставила ее на камин. Вот откуда я знаю, что было десять: я всегда ставлю часы на двенадцать минут вперед, в честь двенадцати апостолов, а стрелки показывали двенадцать минут одиннадцатого. Но в какой именно момент меня привлекло то, что происходило в Неот-Хаусе, я сказать не могу. Я видела дом из своего окна и уже хотела опустить шторы, чтобы лечь спать, когда заметила: происходит что-то неладное. Едва эта мысль пришла мне в голову, как мимо моего окна пролетел викарий на своем велосипеде, да так быстро, что чуть не сломал себе шею. То, что неслось за ним, я могу описать как жуткую погоню: старший Теббаттс с вилами наперевес, и миссис Пэшен, державшая в руках нечто похожее на ту кочергу, которой убили мистера Миддлтона, и молодой Теббаттс, размахивавший куском дерева, и парень по имени Парт, о ком я была лучшего мнения, — выскочили из особняка и помчались за викарием как безумные. Это было ужасно. Я быстро задула обе свечи, чтобы лучше видеть, и прижалась лицом к стеклу. К счастью, викарию, кажется, удалось унести ноги, но я не удивляюсь, что у бедняги случился нервный срыв. Сомневаюсь, что в следующее воскресенье он появится на кафедре.
— Как вы думаете, почему они устроили эту погоню? — спросила миссис Брэдли.
— Из-за воды.
— Значит, вы не видите никакой связи между данным эпизодом и убийством в Неот-Хаусе?
— На сей счет я не могу сказать ничего определенного. Кстати, на следующее утро на лужайке возле Неот-Хауса нашли много следов вроде тех, что оставляет наш Джеральд, хотя я знаю, что он всю ночь сидел на привязи.
— К чему вы клоните?
Мисс Фиби понизила голос:
— На том месте, где бежали все эти люди и где викарий на своем велосипеде проехал прямо по лужайке, чтобы срезать путь к дороге, рассыпаны отпечатки козлиных копыт. Что, по-вашему, это может означать, кроме вмешательства чего-то ужасного и сверхъестественного?
Миссис Брэдли покачала головой:
— Надеюсь, вы не суеверны, мисс Фиби.
— Суеверна? Пожалуй, нет. Но я верю в сверхъестественные силы, миссис Брэдли, а наш Джеральд определенно сидел в сарайчике, пока нечто исполняло сатанинский танец перед Неот-Хаусом.
— Вы не рассказали полиции о погоне за викарием?
— Нет. Кто бы ни совершил убийство в эту ночь, наш дорогой викарий тут ни при чем, и никакие силы ада не заставят меня сообщить полиции, что он находился поблизости в это время.
— Понимаю. Но если полиция обо всем узнает, вы сами можете попасть в тюрьму.
— И не в первый раз, — с гордостью заявила мисс Фиби. — Я не люблю ссориться с соседями, но мой забор — это мой забор, и никто не имеет права приколачивать к нему свои шпалеры.
— Значит, вы пожаловались в полицию? — уточнила миссис Брэдли.
— Нет. На самом деле воду вылила Софи, но я была с ней душой и телом, так же, как и с викарием. Да и как может быть иначе, если в женской бригаде нас учили всегда быть во всеоружии и готовой к бою? Нельзя быть во всеоружии и при этом собирать на поле маргаритки, миссис Брэдли. Я верю, что мелкие проблемы существуют лишь для того, чтобы вдохновлять нас на новые дела.
— Даже убийство? — поинтересовалась миссис Брэдли.
— Чему быть, того не миновать. Могу лишь повторить вам то, что утверждала Софи: миссис Пэшен больше знает об убийстве, чем говорит.
— Пожалуй, вы правы, — согласилась миссис Брэдли, и они принялись подробно обсуждать эту тему, когда в комнату вошла мисс Харпер.
— Проклятого Теббаттса вечно нет, когда он нужен, — проворчала она. — Зачем уверять, что поможешь с садовыми работами, если сам не собираешься появляться? Он, видите ли, заболел от горя, потому что умер его хозяин! Так я и поверила!
— Но бедняга не виноват в том, что заболел, сестрица, — отозвалась мисс Фиби. — Все эти подозрения и допросы в полиции его вконец расстроили. Так, по крайней мере, считает его жена.
— А с чего ему быть расстроенным? Его же не арестовали. К тому же он заболел раньше, чем его стала допрашивать полиция!
— Ты совсем бессердечна, сестрица.
— Почему?
— Посмотрим, что ты скажешь, когда сама окажешься в одном шаге от ареста.
— О, я-то уже находилась в подобной ситуации, сестрица.
— Да, сестрица, однако убийство — совсем другое дело.
Миссис Брэдли, разочарованная тем, что рассказ мисс Фиби мало добавил к тому, что уже было ей известно, решила остаться еще на полчаса, но скоро убедилась, что от обеих сестриц нет толку. Тогда она отправилась в Неот-Хаус и спросила у миссис Теббаттс, которая открыла ей дверь, не хочет ли Том заработать немного денег, поработав в саду у Джонса.
— Том? — переспросила миссис Теббаттс, недружелюбно глядя на гостью. — Он уехал сегодня утром. Нашел работу в Саутгемптоне и очень рад, что смог отсюда убраться.
— Тогда к кому мне обратиться? — спокойно спросила миссис Брэдли.
— Да хоть к черту лысому, откуда мне знать. Теббаттс окончательно слег в постель, и никого не волнует, как я теперь должна справляться одна. Короче, я занята.
Она захлопнула дверь перед носом миссис Брэдли, и та услышала ее удалявшиеся шаги.
— Хм, — протянула она, отходя от двери. — Похоже, эта женщина сильно напугана. Совсем не тот прием она оказала мне в прошлый раз. Что могло случиться?
Внезапно что-то быстро просвистело в воздухе. Миссис Брэдли резко нагнулась влево. В паре дюймов от нее пролетел тяжелый молоток и вонзился в землю, вырвав кусок дерна. Миссис Брэдли быстро схватила его за рукоять, дважды покрутила над головой, словно король Артур, добывший свой Эскалибур, и запустила в заросли рододендронов, обрамлявшие дорожку. Потом, низко пригнувшись к земле, она кинулась к трактиру. Только возле самых ворот миссис Брэдли быстро обернулась, бросила взгляд на пустую дорогу и скрылась в «Долговязом парне».
Когда через несколько минут она вышла из трактира, чтобы отправиться в дом Джонса, ее сопровождали Джаспер Корбетт и двое дюжих парней с фермы вездесущего, но невидимого Бердси.
В десять, когда вернулся Джонс, эскорт удалился.
— Что случилось? — спросил писатель.
Миссис Брэдли объяснила. Джонс присвистнул.
— И до вас добрались, — заметил он. — Кто, по-вашему, это может быть?
— Кто-то из Теббаттсов, друг мой.
— Вы сообщили в полицию?
— А вы?
— Вообще-то нет. Но я рыскал по округе посреди ночи, и они всегда могут оправдаться тем, что приняли меня за какое-то подозрительное лицо.
— А я, — возразила миссис Брэдли, — рыскала по округе среди бела дня, и они всегда могут оправдаться тем, что не бросали в меня молоток, тем более что никто этого не видел.
— Наверняка сестры Харпер и Фиби видели.
— Вероятно.
Она рассказала ему про визит к мисс Фиби.
— Значит, в ночь убийства Хэллем был в Неот-Хаусе, — пробормотал Джонс.
— Да, но слишком рано. К тому же мы и так уже об этом знали.
— Вы сказали, что мисс Фиби не заметила точного времени?
— Да, но я знаю, что это случилось еще до убийства, друг мой.
— Почему вы так решили?
— Теббаттс был среди преследователей.
— Какая тут связь?
— Прямая.
— Ну, бросьте! Объясните! — попросил Джонс.
Но миссис Брэдли лишь усмехнулась.
— Ладно, а что насчет Хэллема? — спросил писатель, убедившись, что на ответ рассчитывать не следует. — Вы проконсультировались с Мортмэйном?
— Да. — И миссис Брэдли принялась разглаживать свой рукав.
— Что Мортмэйн думает о викарии?
— Он пришел к выводу, что викария надо на время поместить под наблюдение врачей.
— Куда именно?
— Я предложила свою лондонскую клинику. Доктор Мортмэйн согласился, что это подходящее место.
— Значит, он не заинтересован в Хэллеме как в пациенте?
— Я бы так не сказала, друг мой. Но доктор считает, что временный отъезд из Саксон-Уолл пойдет викарию на пользу. Мистер Хэллем страдает от психологического шока.
— Еще бы, — буркнул Джонс. — Все формальности соблюдены?
— Да, друг мой.
— И Хэллем не возражает?
— Против отъезда?
— Мне казалось, он вовсе не жаждет покинуть Саксон-Уолл.
— Мы не станем спрашивать его согласия. Я предложила доктору Мортмэйну пойти на небольшой обман — вполне невинный — и не сообщать викарию о нашем решении поместить его в клинику. Потом я предложу мистеру Хэллему прокатиться на вашей машине и…
— Мне это не нравится, — пробормотал Джонс, нахмурив брови. — Ему надо сказать. В конце концов, он же не сумасшедший. По крайней мере, не всегда.
— Пожалуй, — кивнула миссис Брэдли. — Хотя кто, кроме сумасшедшего, стал бы говорить, что Долговязый парень живет в Лондоне?
— Вы это к чему?
Она рассмеялась:
— Доктор Мортмэйн еще не знает, но у меня есть свои причины желать, чтобы мистер Хэллем еще ненадолго задержался в Саксон-Уолл.
— Для чего?
— За ним охотится наш безумец. За мной и за вами тоже. Но за ним — особенно.
— Миддлтон?
— Миддлтон.
— Так вы абсолютно уверены, что убитый — не Миддл-тон?
— Да, друг мой.
— Знаете, — вздохнул Джонс, — если это не Миддлтон, то я вообще ничего не понимаю в этом убийстве.
— Очень жаль.
— Получается, что миссис Пэшен — вне подозрений?
— Вот именно.
— Миссис Флюк тоже?
— Да.
— И даже Хэллем? Впрочем, нет. Он в числе подозреваемых.
— Ничего подобного, — возразила миссис Брэдли. — Мистер Хэллем слишком рано покинул особняк, чтобы быть замешанным в убийстве.
— Вы это уже говорили, хотя признали, что не знаете, в какое время он ушел.
— Вот о чем я хочу вас спросить, друг мой, из чистого интереса: от кого из жителей деревни вас, как говорится, бросает в дрожь?
— От Пэшен и миссис Флюк. Обе ненормальные. А вы как думаете?
— Меня от них не бросает в дрожь.
— Есть еще один момент, — добавил Джонс. — Я уже спрашивал: если убитый не Миддлтон, тогда кто он?
Но миссис Брэдли даже не попыталась ответить на его вопрос.
— Кстати, мне нужно добраться до Тома Теббаттса, — сообщила она. — Мать его устранила, как сказала бы мисс Фиби.
— Устранила?
— Отправила в Саутгемптон. Тома убрали из деревни, чтобы мы не могли поговорить с ним.
— Это подозрительно, не так ли?
— Но на наши дела это никак не повлияет. Ах, да, вот еще что! Что вы думаете о Нао?
— Восток есть Восток…
— Порой убийца не недооценивает, а переоценивает ваш интеллект, друг мой, — заметила миссис Брэдли.
Глава XVI
«Кривая обучения показывает медленный и нерегулярный рост, без резких переходов от незнания к знанию ответа».
— Ну, что теперь? — спросил Джонс, допив вторую чашку.
Вернувшись к своему обычному чаепитию, без сахара и без миссис Пэшен, он воспрянул духом. Миссис Брэдли вздохнула и откинулась в кресле:
— Вряд ли в последние годы вы когда-нибудь выглядели столь же здоровым и счастливым.
— А почему нет? — вмешался сидевший рядом Ричард.
Миссис Брэдли отвлекла его внимание, отрезав ему большой кусок пирога. Этот удачный ответ занял его на пять минут, и она продолжила, обратившись к Джонсу:
— Мы должны найти неопровержимые доказательства родства. Интересно узнать правду насчет матери, но гораздо любопытнее — насчет отца.
— Что значит «неопровержимые»? — спросил он.
Глаза миссис Брэдли блеснули.
— Например, серия тестов с достоверным результатом, — ответила она.
— Вы имеете в виду анализ крови?
— Да.
— Для этого вам понадобится согласие участников теста, не так ли?
— Разумеется. Кроме того, анализы крови показывают только негативный результат.
— Понимаю. Вы можете доказать, что кто-то не является матерью или отцом ребенка, но не наоборот. Скверно, правда?
— А я знаю человека, который сдает свою кровь в больницы для умирающих людей, — снова вставил Ричард, с сожалением глядя на крошки от съеденного пирога.
— Весьма похвально, — рассеянно отозвалась миссис Брэдли. — Хочешь еще пирога?
— Нет, спасибо. Можно крыжовник?
— Бери всю чашку и беги на улицу — поболтай с миссис Пэшен.
— Спасибо! Я научу Генри Пайка боксировать.
— Только не поубивайте друг друга, — попросил Джонс.
— Еще чего! — возмутился уязвленный Ричард. — Это же не спарринг. Когда кого-нибудь обучаешь, не дерешься в полную силу.
— Ладно, извини.
— Так о чем мы говорили? — спросил писатель, когда Ричард ушел.
— О том, что Хэнли Миддлтон должен быть хирургом, — ответила миссис Брэдли.
— Да, если он смог сделать такую операцию. А если в целом — что вы думаете обо всей этой истории?
— То же, что говорила раньше. Пайк стал жертвой. Миддлтон его прооперировал и убил, а доктор Кревистер, который никогда его не видел, решил, что он хирург из Стаухолла, и подписал заключение о смерти.
— Значит, это Миддлтон позвонил доктору Литтлу и попросил его не приезжать? — предположил Джонс. — Я предлагаю поговорить с миссис Пайк и миссис Пэшен. Кто-то из них наверняка знает о том, что произошло. Давайте начнем с миссис Пайк. Я хочу выяснить, насколько болен был ее муж перед своим исчезновением.
— Хороший план, — одобрила миссис Брэдли. — Приступим немедленно. Когда Генри ложится спать?
— Насчет Генри не волнуйтесь. Он может прийти сюда и целый час куролесить с Ричардом. Кстати, странная ситуация с этим Ричардом. Не могу поверить, что он сын Пэшена.
— Слабоумие — рецессивный признак, друг мой.
— Вы все-таки считаете, что он может быть сыном Пэшена?
— Нет.
— Ура!
— Берите шляпу, друг мой. Оставьте Ричарду шесть пенсов на расходы. И пойдемте.
— У Ричарда есть свои карманные деньги. Ни к чему его баловать.
— Но если уж мы говорим о морали, хорошо ли заставлять Ричарда развлекать Генри за свои деньги, когда тот явится сюда для нашего удобства?
— Справедливо, — кивнул Джонс и вышел, положив на стол монету.
Миссис Пайк сидела дома и читала Библию. Она старательно изучала строчку за строчкой, однако продвигалась медленно. Каждое слово проговаривала вслух, но при этом, похоже, забывала начало предложения раньше, чем доходила до его конца. Увидев Джонса и миссис Брэдли, миссис Пайк вскочила и принялась неистово протирать тряпкой два пыльных стула. Миссис Брэдли протянула к книге свою тощую клешню, и миссис Пайк уставилась на нее с глуповатой улыбкой.
— Это глава про Иону и кита, — сообщила она. — Пастор прочитал нам о ней проповедь, а я попросила показать мне нужное место в книге и заложила его фиалкой с могилы Пайка. Милая история, правда?
Миссис Брэдли пролистала назад пару страниц и начала читать вслух.
— Большое спасибо, — промолвила миссис Пайк, когда миссис Брэдли закончила главу и отложила книгу. — И он снова выбрался наружу невредимым? Это просто чудо, разве нет? Выбрался невредимым! Настоящее чудо. Как вы думаете, все это правда, мэм?
— Да, — охотно подтвердила миссис Брэдли. — Иона был добрым человеком. И очень храбрым. Сначала попытался уклониться от своих обязанностей, но потом решил пожертвовать жизнью ради несчастных моряков.
— Да-да, конечно, — закивала миссис Пайк, и ее глаза затуманились от слез. — Я не хочу попасть в пасть киту и потом не выбраться обратно, — пробормотала она. У нее задрожали губы.
— Нет-нет. С вами этого не случится, — заверила миссис Брэдли. — Теперь все киты рождаются с маленьким горлом, чтобы они не могли никого проглотить.
— Так же, как было с радугой? — воскликнула миссис Пайк, мгновенно повеселев.
— Да. Жаль, что до сих пор нет дождя. Не припомню столь засушливого лета.
— Когда я была девушкой, — воскликнула миссис Пайк, — у нас были сплошные засухи. И позднее, когда я вышла замуж.
— Это было во времена мистера Миддлтона, не так ли?
— Да. Тогда родился наш малыш Генри. Это пастор привел Пайка к алтарю. Пайк не хотел жениться на мне, говорил, что я дурочка, хотя это неправда. Я женщина честная, и пастор показал это всей деревне, когда Пайк объявил меня своей женой, а я стояла в белоснежном платье и венке из апельсиновых цветов, какого у Марты Пэшен в жизни не было, уж поверьте. А потом, когда я уже думала, что все так хорошо, наш Генри умер.
— Умер? — воскликнул Джонс, взглянув на миссис Брэдли.
— Умер, — повторила миссис Пайк, уныло качая головой.
Но вскоре ее лицо просветлело, и, улыбнувшись, она торжествующе объявила:
— Однако в тот же день я пошла к мистеру Миддлтону, и он сказал мне, чтобы я взяла мертвого ребенка и отправилась к миссис Флюк. Я положила его на кухонный стол, где она разделывала кур, и упросила ее снова вернуть его к жизни, так же, как библейская ведьма воскресила Самуила. Она мне обещала это сделать. Сначала не хотела, но мистер Миддлтон приказал ей. «У малыша будет немного другой вид, — и твой муж не будет его так любить, потом он уедет далеко за моря и не вернется, но зато ты снова вернешь свое дитя. Приходи сюда через три дня, и твое дитя опять будет плакать на твоих руках». Так оно и вышло! Но я его берегла и прятала от всех, боясь, что кто-нибудь его сглазит и он снова умрет. Я постоянно держала его в доме, подальше от нее, потому что она тоже могла сглазить его, как любая ведьма.
— Так ваш муж был моряком, миссис Пайк? — спросил Джонс.
— Да.
— Он ушел в море, и больше вы его не видели?
Миссис Брэдли подалась вперед:
— А как ему удалось вернуться на корабль, когда он был так болен?
Миссис Пайк с испугом посмотрела на нее.
— Он умер, умер, — заверила она. — Я честная вдова, и мне неважно, кто что говорит.
— Но он действительно был очень болен? — уточнил Джонс.
— Да, он так стонал, — подтвердила миссис Пайк. Ее лицо снова прояснилось. — Никогда не слышала, чтобы кто-то так стонал. И еще он кричал, до самого конца. Кричал, да еще как! Словно резали свинью.
— Ясно, — кивнула миссис Брэдли. — И вы решили позвать врача?
— Матушка Флюк пыталась помочь ему, но старый дьявол был силен, слишком силен для нее.
— Что за старый дьявол? — взволнованно воскликнул Джонс, решив, что она говорит об убийце.
— Тот, что терзал его изнутри и заставлял кричать и стонать. Я позвала миссис Флюк, но она ничего не могла сделать. Сказала, что я должна вызвать доктора, иначе будет плохо. А доктор заявил, что надо было вызывать его раньше.
— Ваш муж действительно был очень плох? — сочувственно промолвил писатель.
Миссис Пайк покачала головой:
— Хуже не бывает. Но когда доктор пришел во второй раз, от него уже не было ни слуху ни духу.
— Черт возьми, но как такое могло произойти?
— Вы правы, сэр, его взял черт, — подтвердила миссис Пайк, и на ее губах появилась жутковатая улыбка. — Пайк был великий грешник, и старый дьявол в конце концов его забрал. Он точно испарился, а доктор все бурчал и возмущался, будто я могла удержать его, если бы хотела. Ну да, как же! А он взял и исчез, и потом, когда мистер Хэнли внезапно умер после операции, Пайк уже мало кого интересовал. Ему сделали операцию, но его нельзя было спасти, и в тот же вечер он и Пайк вместе плясали вокруг сатанинского дерева, потому что старуха Флюк видела их в свое темное стекло, да-да! А другие не видели ничего, разве что двух крестьян, грузивших репу в старую тележку, — потому что сатана принимает любой облик, какой пожелает.
Вернувшись в дом, Джонс и миссис Брэдли обменялись взглядами.
— Ну, что вы думаете? — спросила она.
— Все ясно. Когда миссис Миддлтон умерла, Миддл-тон совсем спятил и убил беднягу Пайка, а Флюк и Пэшен обо всем разнюхали. Они стали шантажировать Миддлтона, и тот уехал, а поскольку все были уверены, что он умер в результате операции, никто его не хватился. Миссис Пэшен сделала своего мальчишку Миддлтоном, а малыша Миддлтона подсунула миссис Пайк, и вот теперь Хэнли снова дома.
— Хм, — протянула его собеседница.
Она хотела что-то добавить, но в комнату вошла миссис Пэшен, и миссис Брэдли ограничилась тем, что продекламировала:
— «Вот этот лик, что тысячи судов гнал в дальний путь, что башни Илиона безверхие сжег некогда дотла!»
— Вопрос в том, — продолжил Джонс, когда миссис Пэшен убрала со стола, — как ему удалось заманить его в свой дом, чтобы совершить убийство?
— Это мы выясним. Миссис Флюк наверняка знает, но вряд ли нам что-либо объяснит. А миссис Пайк уже сказала, но в такой туманной форме, что ей позавидовал бы дельфийский оракул.
— Надо ее разговорить. Если мы выясним все об убийствах миссис Миддлтон и Пайка, это даст нам ключ к тому, кто погиб в Неот-Хаусе, — произнес Джонс. — Мне следовало догадаться, что никакого второго Миддлтона не существует. — Он вспомнил свой разговор с Пэшеном в тот день, когда сестры Харпер и миссис Корбетт рассказали о подмененных детях. — Пэшен выдал историю про Карсуэлла Миддлтона таким тоном, словно его заставили заучить ее под пытками. Я сразу почувствовал что-то неладное. Теперь ясно, почему.
— «Неладного» будет еще предостаточно, — заметила миссис Брэдли, разразившись своим ухающим смехом. — Кстати, завтра я уезжаю в Кенсингтон, чтобы побеседовать с матерью миссис Миддлтон. Хочу выяснить, не подозревала ли она, что Хэнли на самом деле остался жив, хотя все думали обратное. А заодно проверю, правда ли, что миссис Теббаттс служила в семье Миддлтонов, как она утверждает.
Миссис Пэшен снова вошла в комнату и заметила, что водосборный пруд на Гутрум-Даун почти иссяк, поэтому Ричарду, похоже, придется отказаться от ежедневных ванн.
— Мы будем собирать росу раз в неделю, если не реже, — буркнула она. — Скажите спасибо Дику Лэндлоу.
— Кто такой Дик Лэндлоу? — спросила миссис Брэдли.
— Он называет себя пастухом, — мрачно ответила миссис Пэшен, злобно глядя на пожилую женщину, присутствие которой ее явно не устраивало, — но если он кого-либо и пасет, то не агнцев, а гадюк. — Обернувшись к Джонсу, она добавила: — И еще эта мачеха Пэшена! Насылает порчу на священную влагу, нисходящую с небес! Клянусь Вуденом и Тодоном, я прокляну ее саму и все, что у нее есть! Пусть ее кости вылезут из кожи, глаза почернеют, как бездна ада, пусть муравьи заживо сожрут тело, когда в день святого Свитуна хлынет дождь!
— Весьма красочное проклятие, — одобрила миссис Брэдли, записав его к себе в блокнот. — Значит, в ваших краях все еще клянутся Одином и Тором?
Но миссис Пэшен, сохранив невозмутимость, лишь презрительно усмехнулась и направилась к двери. Подождав, когда она возьмется за ручку, миссис Брэдли бросила ей в спину:
— Кстати, когда Пайка отвезли в Неот-Хаус на тележке с репой, было светло или уже стемнело?
Миссис Пэшен обернулась и подозрительно уставилась на нее.
— Это было рано утром, — наконец ответила она. — Ночью ему стало хуже некуда, он стонал и перепугал свою полоумную женушку, и она спозаранку бросилась за доктором — так она говорила этой старой хрычовке, мачехе Пэшена, — а когда тот пришел, его уже не было.
— Значит, он действительно был болен?
— О! Эта старая ведьма, она изгнала из него дьявола и вселила в мистера Хэнли, вот тот и умер.
— Любопытно. — Миссис Брэдли кивнула, продолжая делать записи. — Вы верите в эту историю, миссис Пэшен?
— Как и во все, что творит эта гнусная ведьма! — Она взглянула на Джонса, и тот кивком разрешил ей идти.
— Еще одну минутку, миссис Пэшен, — попросила миссис Брэдли. — Скажите, кто травит мышьяком вашего мужа? Буквально на днях он опять был очень болен.
Миссис Пэшен уперлась взглядом в стену и тихо произнесла:
— Мадам, Пэшен ест все, что попадает ему в рот. Он как ребенок. Никогда не знаешь, чем набит его живот и от чего он травится.
— Ясно. Кстати, вы не знаете, миссис Теббаттс когда-нибудь работала в приюте для душевнобольных?
— Элиза? Нет, конечно. Наверное, вы имеете в виду ее мужа.
— «Даже валерьянка, — процитировала миссис Брэдли ошеломленному Джонсу, — даже валерьянка его не успокаивает». Вот как Теббаттсы познакомились с Хэнли Миддлтоном, дитя мое, — добавила она, когда миссис Пэшен ушла.
— В психиатрической лечебнице?
Она кивнула:
— Они шантажировали его с тех пор, как помогли ему бежать. Поразмыслите над этим, и вы поймете, каковы были мотивы убийства и кто стал его жертвой.
Глава XVII
«Только я и доктор Причард знали, что сынишка Лоры — смуглый, как кофейное зерно».
— Итак, что у нас есть? — обратился Джонс к миссис Брэдли, как только она вернулась из Кенсингтона. — С чего начнем?
— С того, что Хэнли, по словам матери миссис Миддл-тон, был ненормальным.
— Вот как!
— Да. Жаль, что вас там не было, мы бы сравнили впечатления. Она сама не понимает смысла того, что рассказала. Это очевидно. Но она описала мне довольно характерный случай мании с ярко выраженной гомицидной — а может, и суицидной — склонностью и заодно рассказала о совершенно невозможном ménage à trois, с которым пришлось иметь дело ей и ее мужу, когда Миддлтон выгнал миссис Пэшен — тогда она была еще Мартой Флюк — и увез миссис Миддлтон обратно в Неот-Хаус.
— Можно вопрос? Почему никто не опознал тело как Пайка, а не Хэнли?
— Родственников на похоронах не было, и, по словам матери миссис Миддлтон, — ей пришлось много пережить, бедняжке, — к тому времени, когда она приехала, гроб был уже заколочен и она не могла взглянуть на труп.
— Ловкая работа, хотя немного подозрительно для всякого, кто дал бы себе труд об этом поразмыслить.
— Вы правы, друг мой. Разумеется, миссис Пайк пришлось держать подальше от тела.
— Потому что это был ее муж?
— Да.
— Но мы ведь не знаем, что это был ее муж, верно? Мы ничего не знаем наверняка. Только строим версии.
— Справедливо. Но когда полиция эксгумирует тело, у нас появятся доказательства.
— Вы рассказали об этом полиции?
— Да, друг мой. — После короткой паузы она добавила: — Так вы думаете, что через двадцать минут после убийства миссис Пэшен находилась у вас, в этом доме?
— Господи, да я несколько недель подряд видел ее каждый день. Я не мог ошибиться, даже если бы хотел, — покачал головой Джонс. — Хотя вы уже намекали на это раньше.
— Вы узнали ее одежду и походку. Насчет одежды должна напомнить, что мы говорим о большом плаще, весьма сомнительной шляпе и паре мужских сапог, не так ли?
— Послушайте, это была миссис Пэшен! Если угодно, могу поклясться в суде.
— На это она и рассчитывала, друг мой.
— Вы хотите сказать, что в ночь убийства ко мне приходил кто-то другой?
— Не исключено, хотя я не могу ничего доказать. Но это похоже на правду, несмотря на ваши заверения, будто вы ее узнали.
— От нее можно ждать чего угодно, — пожал плечами Джонс. — А как насчет миссис Пайк? Она под подозрением?
— Да, если убитым был Миддлтон. Но это не так. К тому же, полагаю, что у нее есть алиби. Пэшен был болен, и я не удивлюсь, если миссис Пэшен пригласила ее приглядеть за ним. Да, есть и еще кое-что интересное. По-моему, мы сумеем доказать, кто является наследником Миддлтонов — Ричард или Генри.
— Каким образом?
— Когда я была у матери миссис Миддлтон, то случайно узнала, что ее отец — дальтоник.
— Старый добрый Мендель, — пробормотал Джонс. — Дальтонизм — доминантный признак, не так ли?
— И весьма важный в нашей ситуации.
— У дальтоника-деда должен быть дальтоник-внук, — продолжил писатель. — Так это проявляется?
— Да, в общих чертах. Дальтонизм — признак, связанный с полом, и обычно он переходит от деда к внуку через здоровую дочь.
— Однако у дальтоника-отца и нормальной матери могут быть нормальные дети, не так ли? А вот если оба родителя дальтоники, то по закону Менделя такими же будут и дети.
— Верно, — кивнула миссис Брэдли. Она ткнула Джонса кулаком под ребра и добавила: — Если здоровая дочь дальтоника-отца выйдет замуж за дальтоника, то данный признак передастся детям обоего пола. А если женщина-дальтоник выйдет за нормального мужчину, то все их сыновья будут дальтониками, а дочери — нет.
— Следовательно, — усмехнулся Джонс, — если мы обнаружим, что Ричард дальтоник, значит, он законный наследник рода и мне придется забыть о его усыновлении. А если Ричард окажется нормальным, в чем я абсолютно уверен, то он не может быть сыном покойной миссис Миддлтон и является либо незаконным сыном Миддлтона, либо законным отпрыском Пэшена и миссис Пэшен.
— Если Ричард не различает цветов, мы должны проверить Пэшена и миссис Флюк, а также навести справки насчет отца миссис Пэшен и обоих родителей Пэшена, — сообщила миссис Брэдли и вдруг разразилась громким хохотом.
Джонс поморщился. Она мило улыбнулась и заметила:
— С вашей нервной системой все в порядке, друг мой. Вы даже не вздрогнули, когда я издала свое дикое ржание! Ладно, займемся делом. Нужно найти что-нибудь красное и зеленое.
— Не только, — возразил он. — Возможно, он не из тех дальтоников, которые путают эти цвета. Есть и другие виды дальтонизма!
Результаты оказались однозначными. Генри Пайк не различал зеленое и красное. Ричард правильно воспринимал цвета.
— Что и требовалось доказать! — торжествующе воскликнул Джонс. — Осталось узнать «правду, только правду, и ничего, кроме правды» у миссис Пэшен и миссис Флюк, и все станет ясно.
— Да, друг мой, — отозвалась миссис Брэдли. — Но это отрицательный результат. Он доказывает, что Ричард не является наследником Миддлтонов, но не свидетельствует о том, является ли им Генри.
— Мне безразлично, кто настоящий наследник, лишь бы не Ричард, — с улыбкой произнес Джонс.
— Еще один момент. Вам не приходило в голову, что между нервным срывом викария и убийством в Неот-Хаусе есть какая-то связь?
— Вот вы куда клоните! Но вы сами сказали, что он ушел оттуда раньше, чем произошло убийство. Да и какие у него мотивы? В любом случае я не верю, что он на это способен. К тому же убийца — Миддлтон.
Миссис Брэдли усмехнулась:
— Умный мальчик. — Она ткнула Джонса под ребра с такой силой, что у него захватило дух.
Отодвинувшись подальше, он спросил:
— Объясните мне, почему убитым не мог быть Миддлтон? Не считая вашей версии про шантаж.
— Пожалуйста! — с готовностью откликнулась миссис Брэдли. — Миддлтон очень умен, настолько умен, что это порой ему вредит. Я уже говорила, что если бы он сохранил невозмутимый вид, наплевал на деревенские слухи и остался в Неот-Хаусе, никто бы его ни в чем не заподозрил, а если и заподозрил, то не смог бы ничего доказать. Но Хэнли не решился оставить все как есть. Он начал просчитывать ходы и придумал эту смелую, однако идиотскую затею со своим исчезновением. Вот, мне кажется, явное доказательство того, что он убил свою жену.
— Ясно.
— Впрочем, доказательство косвенное, — добавила миссис Брэдли.
— И?
— Я не верю, что можно так легко убить человека вроде Миддлтона. Он не только психопат, но еще и очень подозрительный. И уж точно он никогда бы не позволил заманить себя в гостиную и огреть кочергой по голове.
— Вероятно.
— И еще одно, — продолжила миссис Брэдли. — Во время расследования тело опознала только миссис Теббаттс, и больше никто. Что само по себе довольно подозрительно, хотя и не обязательно указывает на подлог.
— К тому же, как мы уже знаем, Теббаттсам нельзя доверять, — вставил Джонс. — Я понимаю, на что вы намекаете. Если убитый был не Миддлтоном, а миссис Теббаттс поклялась в обратном…
— Не только это, — возразила она. — Вам известно, что я говорила с миссис Теббаттс. Она своеобразно подходит к фактам. Из того, что она рассказала, часть была откровенной ложью, а часть — недоговоренной правдой.
— Вот как? Любопытно.
— Да, друг мой. — Миссис Брэдли полистала блокнот и нашла нужную страницу. — Не говоря уже о том, что она была чересчур общительна.
— То есть?
— Мы с ней никогда не виделись, она ничего обо мне не знает, так зачем ей вообще отвечать на мои вопросы? Вместо этого миссис Теббаттс буквально забросала меня информаций, и не только о том, что я пыталась у нее выяснить. Например, великодушно поделилась со мной своими опасениями, что убийство совершил ее пасынок.
— Неужели?
— Да, да. И потом долго и подробно объясняла, почему она так считает.
— Ничего себе!
— Затем она поведала мне самую полную и правдивую историю о жизни мистера Карсуэлла Миддлтона.
— О, нет!
— Причем в таких деталях, о которых не знает никто, кроме нее, включая мать покойной миссис Миддлтон и опекунов Ричарда, с которыми я долго обсуждала эту тему.
— Хо-хо!
— Да, друг мой. Наконец она фактически проговорилась, что она и миссис Пэшен — сестры, хотя уверяла меня, что прежде никогда не жила в Саксон-Уолл.
— Глупо, поскольку мисс Гэнт из почтовой лавки запросто может ее узнать.
— И не только она. Когда я спросила, видела ли миссис Теббаттс, как Миддлтон поднимался наверх в половине одиннадцатого, она уклонилась от ответа, а потом твердо заявила, что да, видела.
— Может, в тот момент она просто забыла, видела его или нет? — предположил Джонс.
— Не исключено, — согласилась миссис Брэдли. — Но миссис Теббаттс утаила от меня еще одну важную деталь.
— Какую?
— Убийство было совершено, ей было хорошо о нем известно, — ответила миссис Брэдли. — Поэтому она и закрыла дверь в гостиную, чтобы Том не смог туда попасть.
— Боялась, что мальчик поднимет шум, увидев хозяина мертвым?
— Пока Том думал, что это его хозяин, в этом не было никакой проблемы, — возразила миссис Брэдли. — Будь в гостиной настоящий Миддлтон, запирать дверь не имело смысла. Ее закрыли для того, чтобы Том не мог увидеть тело и не стал бы возражать, когда его опознали как мистера Миддлтона.
Глава XVIII
«Я говорю, чего бояться надо,
Но сам я не боюсь…»
После недели, проведенной в лондонской клинике миссис Брэдли, викарий заявил, что хочет вернуться в Саксон-Уолл.
— Что случилось, друг мой? — спросила она.
После возвращения священника она сидела у него в кабинете и внимательно изучала его изможденное лицо.
— Эта ужасная женщина, миссис Пэшен, была у меня на исповеди. Я не мог остановить ее, да и Миддлтон, насколько могу судить, абсолютно порочный человек, который не заслуживает того, чтобы жить на свете, и уж тем более — воспитывать ребенка.
— Понимаю. То есть вы знали, где, когда и как произойдет убийство, и решили, что вам нужно обеспечить себе хорошее алиби?
— Боже милостивый! У меня и мысли такой не возникло.
— Неужели? Тогда кто рассказал миссис Пэшен, что вы раскроили себе лоб, вытаскивая стекла из церковного окна?
— Но это было очень ценное окно! А негодные мальчишки чуть не разбили его вдребезги!
— Я знаю. Это и кое-что еще, — заметила миссис Брэдли.
— Вы о чем?
У священника был затравленный вид. Она расхохоталась и стала еще больше похожа на змею, решил он, зачарованно и в то же время почти с ужасом глядя на свою гостью.
— Вот о чем, — ответила миссис Брэдли, медленно и ритмично качая головой. — Люди в деревне понятия не имеют о религиозном символизме церковной «розетки», верно?
Викарий нервно облизал губы, но промолчал. Она выдержала паузу, давая ему время на возражения, но, убедившись, что ответа не последует, продолжила:
— Точно так же они не понимают принципа табу.
— Вы думаете? — пробормотал священник. В его глазах мелькал страх.
— А вы — нет? Конечно, не понимают. В отличие от вас, — с насмешкой добавила миссис Брэдли.
Викарий неловко поерзал в своем кресле.
— Впрочем, и тут не обходится без символизма, — заметила она, снова не услышав никаких комментариев. — Нитка с перьями — это, кажется, что-то африканское?
— Наверное. — Викарий сунул два пальца за воротник, словно тот стал его душить.
— Если хочешь женщину, ты ее берешь, — добавила миссис Брэдли небрежным тоном.
Ее слова заставили священника вскочить с места и крикнуть:
— Господи, как вы узнали?
— Нитка с перьями открыла правду Ганнибалу Джонсу. До того, как стать романистом, он был психологом. А потом и тем и другим сразу! — Она усмехнулась. — По крайней мере, он хороший психолог и продает двадцать пять тысяч экземпляров каждой своей книги. Бедная, заблудшая душа!
— Заблудшая душа! Заблудшая душа! — Викарий вдруг заговорил быстро и невнятно, словно произносил заранее заученный текст и боялся, что может забыть его. — У нас в доме жили двенадцать человек, отец и мать тоже были из больших семей. Это накладывает свой отпечаток!
Миссис Брэдли кивнула.
— Я выдержал искушение и прогнал ее прочь, — добавил он.
Викарий невидящим взглядом уставился в дальний угол комнаты, где после полудня стояла густая тень. Потом произнес с каким-то извращенным удовольствием, не ускользнувшим от внимания миссис Брэдли, которая следила за каждым его словом:
— Жаль, что она носит грубую и некрасивую одежду. Говорят, когда-то она была любовницей Миддлтона. — Он хихикнул. — Не представляю, правда, причем тут перья.
— Нао — японец, и к тому же проницательный. Кроме того, вы выбрали летний домик, — заметила миссис Брэдли, будто это могло служить каким-то объяснением.
Викарий в замешательстве посмотрел на нее.
— Я их туда не вешал, — буркнул он. — Я на них наткнулся, и меня это испугало.
— О, разумеется, это вы повесили их на дверь, — мягко возразила она. — Сразу после того, как отбили атаку миссис Пэшен и выгнали ее из дома. Мистер Джонс догадался о том, что произошло. И я тоже. Это можно назвать, — со смешком добавила она, — почти идеальным выражением ваших эмоций. Визуальный символизм.
— Куриные перья! Куриные перья! — выкрикнул викарий. Его лицо дико исказилось. — Куриные гребешки и лапы, приколоченные к окну в кухне! Чтобы она не могла войти! Не могла войти! Не могла войти!
— Вы спятили, — сказала миссис Брэдли.
— Спятил!
Викарий выскочил из кресла, судорожно сжав руки и стиснув зубы. Он навис над миссис Брэдли, словно разъяренный зверь, но она оттолкнула его легким движением руки.
— Сядьте и возьмите себя в руки, — отчеканила она.
Священник что-то прорычал, однако, повинуясь властным интонациям ее голоса, послушно вернулся в кресло, будто дикое животное перед дрессировщиком с кнутом. Как только он сел, миссис Брэдли посмотрела на его левый рукав, мокрый от кисти до плеча.
— Вы промокли, — произнесла она, ткнув в него пальцем.
Викарий безразлично перевел взгляд на свою руку:
— Ах, это!
Он дотронулся до рукава и пробормотал что-то неразборчивое. Потом пожал плечами и погрузился в мрачное молчание. Повязки на голове у него уже не было, и миссис Брэдли не заметила на лбу ничего похожего на шрам. Невралгия его тоже уже не мучила, по крайней мере теперь викарий обходился без шарфа. Но на его худом лице застыло выражение страдания и скорби. Неожиданно викарий хвастливо промолвил:
— Если засуха продлится, я заполучу их всех. Им придется ходить сюда за водой. Как они смогут выстоять, если я буду контролировать воду? У меня есть дробовик, а у Нао — револьвер. Мы защитим колодец, даже если нагрянет целая толпа. Бердси мне поможет! На Бердси можно положиться! Надеюсь, и Джонс придет! Еще есть Теббаттсы из Неот-Хауса и Корбетты из «Долговязого парня». Они все придут! Должны прийти!
— Теббаттса могут арестовать за убийство Хэнли Миддл-тона, — холодно возразила миссис Брэдли. — На вашем месте я бы на него не рассчитывала.
— Вот как? Но он его не убивал. Это сделала миссис Пэшен. Она сказала, что убьет его, и убила! — крикнул викарий.
— Тогда как она могла оказаться в доме мистера Джонса через двадцать минут после совершения убийства?
— Значит, это была не она, а кто-то другой.
Священник покачал головой, словно довольный тем, что ему пришла в голову эта мысль. Он бросил хитрый взгляд на собеседницу, но на его лице застыл страх. Миссис Брэдли не спускала с него глаз.
— Когда я беседовала с миссис Теббаттс, она начала говорить про «нашу» Марту, а потом сразу спохватилась, — сообщила она. — Но я уже все поняла. Думаю, она обеспечила миссис Пэшен алиби, появившись у мистера Джонса в плаще и широкополой шляпе, которая затеняла ее лицо, а также в мужских сапогах, изменивших звук ее шагов, чтобы Джонс, хорошо знавший ее походку, ничего не заподозрил. Они не сомневались, что этот визит отпечатается у него в памяти. Ловко придумано, и весьма умно.
— Чья, по-вашему, это была идея? — хрипло спросил викарий.
— Миссис Пэшен. Ричард, кстати, тоже умный мальчик.
— Это из-за ребенка она решила убить Миддлтона, — решительно заявил священник. — Слышите? Из-за ребенка.
— Несомненно.
— Полагаю, вы должны рассказать о ней полиции?
— У меня нет выбора, — пожала плечами миссис Брэдли.
Священник немного успокоился, а потом воскликнул:
— Вы должны рассказать полиции!
Миссис Брэдли в ответ лишь кивнула и скривила губы. Лицо викария сияло облегчением и радостью.
— Вы не думаете, что миссис Флюк как-то связана с этим делом? — произнес он.
— Почему вы спрашиваете? — поинтересовалась миссис Брэдли.
— Она тоже обеспечила себя алиби, верно?
— С помощью дохлых лягушек? — Его гостья усмехнулась. — Может, она случайно выбрала ту же ночь.
— И то же время?
Миссис Брэдли сменила тему:
— Пэшен был болен, не так ли?
— Я не слышал.
— Это правда. Настолько болен, что миссис Пайк пришлось за ним присматривать, пока отсутствовала миссис Пэшен.
— Пока миссис Пэшен убивала Миддлтона?
— Пока миссис Пэшен находилась у мистера Джонса.
Викарий передернул плечами, словно ему вдруг стало холодно — или как будто из открытого окна вдруг потянуло сквозняком.
— Но ее не было у Джонса, — пробормотал он.
— Нет, — ответила миссис Брэдли и встала. — До свидания, мистер Хэллем.
Викарий вздрогнул, услышав свое имя, и почему-то смутился.
— Кстати, если вы действительно хотите укротить эту деревню, вам придется придумать способ, как отрезать от водоснабжения Неот-Хаус. Воды там полно. Все, что им нужно, это наладить насос, — добавила она.
— Я знаю, — ответил священник, — но вряд ли местные отправятся к ним за водой. Вы не знаете этих людей. Они очень консервативны.
— Послушайте моего совета, — добавила миссис Брэдли, направившись к двери, — и съездите куда-нибудь отдохнуть. Вам необходимо сменить обстановку. Иначе вы можете об этом пожалеть.
— А сколько возьмете за консультацию?
— Немного. Всего лишь за возможность безопасно добраться до ворот, — ответила она, бросив на него странный взгляд, в котором смешивались любопытство и угроза.
Викарий удивленно уставился на нее, а потом подскочил к двери и распахнул ее настежь. Нао, собиравшийся войти в комнату, споткнулся, но удержался на ногах.
— Миссис Пэшен, злая как фурия, к мистеру Хэллему, — сообщил он.
— Я не хочу… не могу ее видеть! Избавься от нее! — заорал викарий.
— Давайте я уведу ее с собой, — предложила миссис Брэдли и протянула ему руку. — Проводите меня до ворот, — попросила она. Затем повысила голос и крикнула: — Миссис Пэшен? Где вы?
— Уже ушла, — доложил Нао, вернувшись с корзинкой для покупок. — Товары для дома, — пояснил он викарию, похлопав по корзине маленькой ладонью, такой же смуглой, как у миссис Брэдли. — Я вам больше не нужен?
— Пока нет, — ответил викарий и смотрел Нао вслед, пока тот не исчез за дверью с корзинкой в руке.
— Что ж, не буду ему мешать, — вздохнула миссис Брэдли и вновь удобно устроилась в кресле.
Викарий подошел к окну и выглянул на улицу. Через несколько минут миссис Брэдли встала. Викарий, стоявший спиной к маленькому столику, шагнул к ней и протянул левую руку, словно желая попрощаться с гостьей.
— Не той рукой, — заметила она, быстро зашла справа и схватила его за другую руку, которую он держал за спиной.
Лицо викария побелело. Он вскрикнул от боли и высвободил руку. Миссис Брэдли хищно улыбнулась. Викарий опустился на ковер, ухватившись за вывихнутое запястье. Она отбросила ногой упавший нож, приблизилась к нему и подняла с пола.
— Пусть доктор посмотрит вашу руку. И постарайтесь хорошо вести себя в Саксон-Уолл. Вы же не хотите вернуться обратно в клинику?
Викарий скорчился в дверях, как дикий зверь. Когда она прошла мимо, он что-то прорычал, но с места не сдвинулся.
Глава XIX
«Я помню, как однажды по секрету
Ты мне сказал — есть способ изготовить
Распятие, напоенное ядом.
Кто на него ни взглянет — вмиг ослепнет».
— Вот, значит, как все было, — покачал головой Джонс. — Теперь ясно. А мне она в ту ночь показалась искренней. Но правильно говорят: «Красота в глазах смотрящего».
— Вероятно, — протянула миссис Брэдли. — Я говорила с этим парнем Пэшеном. Конечно, брахицефальный череп далеко не всегда является симптомом слабоумия, — добавила она.
— Миссис Пэшен позвала миссис Пайк, чтобы та ухаживала за ним в день убийства? — спросил Джонс.
— Нет. Странно, правда? Миссис Пэшен вышла из дома в одиннадцать часов, когда ему стало лучше, а вернулась…
— Подождите! — перебил писатель. — Не так уж важно, когда она вернулась. Если миссис Пэшен выходила из дома до одиннадцати, то никак не могла совершить убийство. К четверти двенадцатого тот человек уже наверняка был трупом. Она бы не успела. Или вы думаете, что Пэшен лжет?
— Нет, его рассказ весьма правдоподобен. Я проверила несколько деталей. Но вам не кажется, что тут есть еще одна странность?
— Какая?
— Во всех алиби время находится буквально на грани допустимого. Посудите сами, друг мой. Алиби миссис Пэшен — с без десяти одиннадцать до двадцати двенадцатого. У миссис Флюк это приблизительно одиннадцать часов. Примерно в это время ее видели викарий и Нао, а возможно — и она их. Миссис Теббаттс, обеспечившая алиби миссис Пэшен, находилась дома до без двадцати одиннадцать.
— Тогда как она могла оказаться у меня до без десяти? Ах, да, машина Миддлтона!
— Верно. И нельзя сказать, чтобы она особо торопилась, правда? Наоборот, хотела остаться у вас подольше.
— Вы правы, — вздохнул Джонс. — А что с закрытой дверью? Если миссис Пэшен отправилась в Неот-Хаус, чтобы убить Миддлтона, как получилось, что убит был кто-то другой?
— Этого мы не знаем, друг мой. Похоже, сначала хотели убить Миддлтона, поскольку все алиби немного «запаздывают», будто они были рассчитаны на какое-то другое убийство, а не на то, что произошло в действительности. Но Миддлтон сумел перетасовать карты.
— Кто бы ни совершил убийство, он знал, в какой позе Миддлтон лежал на диване. В этом можно не сомневаться: тело положили так, чтобы любой, заглянув в комнату, ничего бы не заподозрил.
— Или все-таки убили Миддлтона. Кстати, помните мертвого кота? Кто запретил в деревне петушиные бои и охоту на гадюк?
— Хэллем. Но он не стал бы убивать кота.
— Стал бы, если бы тот очень страдал.
— А почему он должен был страдать?
— На этот вопрос мог бы ответить Хэнли Миддлтон. Человек, устроивший смерть своей жены от родовой горячки и убивший больного на операционном столе, не побоится причинить вред коту. Люди часто ведут себя странно, особенно когда речь идет о жестокости. Я могла бы привести множество примеров, но вы и сами их знаете.
— А что Хэллем делал в Неот-Хаусе? — спросил Джонс. — Ах, да! Я помню, зачем он туда пошел. Хотел обсудить вопрос о снабжении жителей водой. Попросить мистера Миддлтона дать им воды, если самые упрямые откажутся ходить к викарию. — Помолчав немного, он добавил: — Значит, убийство было непреднамеренным?
— В защиту викария могу сказать, что миссис Пэшен объявила ему о своем намерении убить мистера Миддлтона. Мысль об этом засела в голове Хэллема, хотя сам он, вероятно, не собирался убивать. Но вид дохлого кота замкнул цепь.
— Боже милостивый! Что вы собираетесь делать?
— Один из Теббаттсов может быть арестован и осужден.
— И что тогда?
— Я предложу викарию явиться с повинной. Любой адвокат сообразит, что ситуацию можно расценить как самозащиту. Помните, как сильно Хэллем поранил голову?
Джонс с восхищением посмотрел на нее. Миссис Брэдли ткнула его кулаком под ребра. Он поморщился, отступил назад и пробормотал:
— Однако я вижу тут кое-какую неувязку.
— Говорите, друг мой.
— Когда миссис Флюк около одиннадцати часов вечера видела Хэллема и Нао, те были заняты извлечением церковного окна, не так ли?
— Да.
— Тогда как быть со временем убийства? У Хэллема нет машины! А его дом — почти в двух милях от Неот-Хауса.
— Но он ехал на велосипеде, друг мой.
— Конечно! Ладно, что мы теперь будем делать?
— Прежде всего — как можно скорее удерем из Саксон-Уолл. Здесь становится слишком жарко. — И она хрипло рассмеялась.
— Возьмем с собой Ричарда?
— Посмотрим. Мне кажется, Генри должен вступить в свои права.
— А я хочу Ричарда.
— Как и миссис Пэшен.
— Но она его не заслуживает! Один раз она уже принесла его в жертву мамоне и может сделать это снова. Предлагаю исчезнуть завтра утром. Мы всегда можем сослаться на то, что за Ричардом прислали его лондонские опекуны. А сами займемся нерешенными вопросами — Пайком, наследством и прочим.
— Не уверена, что это мудрое решение, — возразила миссис Брэдли, с сочувствием глядя на Джонса. — Лучше не будить спящих собак. Ричард — хороший парень, очень умный. Но у него плохая наследственность. Вы не должны усыновлять его. Пусть он идет своим путем. Вы же не желаете неприятностей для своей жены? Согласитесь, это было бы нечестно.
— Нечестно отвергать Ричарда только потому, что у него плохие отец и мать! Разве это по-христиански? — воскликнул Джонс, сам удивляясь своим словам. — А если позднее в нем взыграют дурные гены и он попадет в тюрьму, я вытащу его оттуда и, если надо, сяду сам вместо него. К черту наследственность! Он с радостью отречется от отца и матери, от всего, что они говорили или делали! Я готов пойти на риск, а что касается Фрэнсис, мне безразлично, чем это закончится. Я хочу усыновить парня.
— Вы не сможете это сделать, пока не лишите его денег и владений Миддлтонов и не передадите их Генри.
— Который, я уверен, и является законным наследником. Давайте пригласим миссис Пэшен и докажем это.
— Отлично.
Миссис Брэдли позвонила в колокольчик, и миссис Пэшен вошла к комнату.
— Сэр?
— Садитесь, миссис Пэшен, — предложил Джонс. — Мы знаем об убийстве мистера Миддлтона и…
— Но я этого не совершала, мистер Джонс. Клянусь, что не причинила ему вреда — ни луком Ионафана, ни пращой Давида, ни мечом Саула, ни могуществом иных людей!
— Вы знаете, кто это сделал?
— Да. Его поразила небесная кара. «Мне отмщение, и Азм воздам!» — говорит Господь. Так и получилось. Я хотела поднять руку на нечестивца, если на то будет воля Всевышнего, но Господь меня отвел. А тело его мирно покоилось на ложе, словно он спал глубоким сном. Сказано: «Посреди жизни мы окружены смертью», — и он выглядел как живой. Но когда я с ним заговорила, он, имея уши, не слышал, и имея глаза, не видел, и, имея губы, ничего не говорил.
— Чей сын Ричард? — спросил Джонс, не решившись прямо задать вопрос, кто именно был убит.
— Мой и Хэнли Миддлтона, ныне покойного.
— А кто Генри Пайк?
— Он тоже сын Хэнли Миддлтона, но от его законной жены, ныне покойной.
Джонс громко и внятно заявил:
— Я хочу усыновить Ричарда, миссис Пэшен!
Она кивнула и вдруг хихикнула:
— Почему бы и нет? Он такой милый мальчик.
— Вы не возражаете?
Миссис Пэшен покачала головой, лицо оставалось бледным и бесстрастным. Она спрятала руки под передник.
— Только, ради бога, увезите его отсюда, — попросила она. — В этой деревне живет дьявол. Я хочу, чтобы вы его увезли.
— Она что, спятила? — спросил Джонс, когда миссис Пэшен ушла. Миссис Брэдли пожала плечами. — В любом случае я намерен воспользоваться ее советом, — добавил он. — Завтра мы уезжаем. Вы с нами?
— Да. Дьявол в деревне! Нельзя сказать лучше. Интересно, она собиралась на что-то намекнуть нам или эти слова вырвались у нее случайно?
— Я хочу узнать насчет ее алиби, — пробормотал Джонс. — Как вы думаете, она скажет, если спросить ее напрямик?
— Попробуйте.
Джонс подошел к двери и крикнул:
— Миссис Пэшен, можно вас еще на минутку?
Она вошла и остановилась перед ним.
— В ту ночь, когда убили Миддлтона…
— Да, сэр?
— Ко мне приходили вы или миссис Теббаттс?
— Ни та, ни другая, мистер Джонс.
— Тогда кто же?
— Тот, кого послали.
— Послали?
— Да, сэр. Старая ведьма Флюк, чтобы погубить меня.
— О чем вы говорите?
— Это была миссис Теббаттс, моя сестра. Но она ничего не знала. Ее отправила ведьма Флюк.
— Вы хотите сказать — загипнотизировала?
Миссис Пэшен покачала головой. Это слово ей ни о чем не говорило.
— Она предупредила, что вы не должны помогать пастору в этом деле.
— Вот как? Почему?
— Она нашлет заклятье, и у вас будет плохой день.
— Это что, угроза, миссис Пэшен? — спросил Джонс, с любопытством ожидая, что она ответит.
— Мой Пэшен повредил руку, — сообщила безо всякой связи миссис Пэшен.
Джонс переглянулся с миссис Брэдли. Женщина-психолог вдруг подалась вперед и уставилась на миссис Пэшен жестким, немигающим взглядом.
— Да, мэм, — произнесла экономка тусклым голосом, словно ответив на какой-то вопрос.
Миссис Брэдли спросила четко и раздельно:
— Кто убил Хэнли Миддлтона?
— Пастор.
— Зачем?
— Я не помню.
— А почему вы хотели убить его?
— Мне приказала мать. Она сказала, что мистер Миддл-тон обидел меня.
— Когда это было?
— Очень давно. Я не помню. Я не хочу. Я не буду.
— Можете, — заявила миссис Брэдли. — Когда это случилось?
— Нет, я не хочу.
— Скажите, и на этом все закончится, никто вас больше не побеспокоит.
— Нет, вы расскажете мистеру Джонсу, а я этого не хочу. Не говорите об этом мистеру Джонсу, ладно?
— Тогда скажите ему сами. Он не против.
— Хорошо. Это было, когда мне исполнилось восемнадцать лет, мистер Джонс. Сейчас мне только тридцать. Я знаю, вы думаете, что больше, но это правда.
Экономка замолчала. Она беззвучно шевелила губами, тяжело дыша и глядя перед собой невидящими, широко открытыми глазами. Миссис Пэшен была загипнотизирована, и когда ей снова задали те же вопросы, больше не стала возражать и подробно рассказала свою печальную историю. После того как гипноз закончился, она вышла из транса с немного сонливым видом и ничего не помнила. Миссис Брэдли поговорила с ней о домашних делах и отпустила ее.
— Значит, за этим стоит старая миссис Флюк. Она отлично знала репутацию Миддлтона, когда отправила девушку в услужение в Неот-Хаус, — произнес Джонс. — Вопрос в том, что нам делать, если арестуют кого-либо из Теббаттсов?
— Все зависит от того, кого именно арестуют, — ответила миссис Брэдли.
— То есть как?
— У миссис Теббаттс нет алиби, друг мой.
— Есть! Разве она не приходила ко мне, чтобы прикрыть миссис Пэшен?
— Безусловно, — кивнула миссис Брэдли.
— Но это ее алиби!
— Разве? — Ее острый взгляд впился в Джонса. — А что она делала между половиной одиннадцатого и без десяти одиннадцать?
— Я ничего не понимаю! Вы же сказали, что убийство совершил викарий!
— Да, у него была такая возможность, и мотив, пожалуй, тоже.
— А теперь вы говорите, что это сделала миссис Теббаттс!
— Вероятно.
— А еще раньше вы уверенно заявляли, что это Миддл-тон. Вы не знаете, кто из них совершил убийство?
Миссис Брэдли усмехнулась.
— Викарий страдает от сильного нервного расстройства, — напомнила она. — Попросту говоря, на данный момент он сошел с ума. Нельзя верить тому, что он говорит. Завтра я увезу его из дома.
— То есть вы не думаете, что он это сделал?
— Мне кажется, если бы сейчас вы увидели викария, то заметили бы, что он сильно изменился. Повязки порой меняют внешность.
— Бедный Хэллем, — вздохнул Джонс. — Вообще-то он хороший человек. — Он помолчал. — Это возвращает нас к проблеме миссис Теббаттс.
Миссис Брэдли кивнула, но он уже по опыту знал, что ее кивок вовсе не означает согласия.
— Если полиция арестует ее, вы вмешаетесь? — спросил Джонс. — А если, наоборот, не арестует — вы укажете на нее полиции? — продолжил он засыпать ее вопросами, не давая ей времени ответить.
На второй вопрос миссис Брэдли все-таки успела среагировать.
— Я не стану указывать на нее полиции, — заявила она.
— А если они арестуют совершенно невинного человека…
— Не арестуют, — спокойно возразила миссис Брэдли.
— А почему вы так уверены, что это сделала миссис Теббаттс?
— Я в этом вовсе не уверена, друг мой. Вполне вероятно, что убийство совершила миссис Пэшен.
— Но под гипнозом она указала на викария!
— Да, и возможно, так оно и есть. Но вы, наверно, обратили внимание, что я задала вопрос об убийце до того, как погрузила ее в гипноз, так что она могла солгать.
— Почему же вы не спросили ее об этом позднее, когда она полностью была в вашей власти? — удивился Джонс.
— Из этических соображений, — холодно промолвила миссис Брэдли.
Глава XX
«Мой милый друг, прошу вас, осторожнее:
Опасен каждый шаг для ваших ран».
— Значит, официально Хэллем вновь в отъезде, а его дом пустует? — спросил Джонс на следующий день.
— Да, — подтвердила миссис Брэдли. — На самом деле он прячется в задней комнате трактира «Долговязый парень» и присоединится к нам вечером, как только я сообщу, что все чисто.
Она разразилась ухающим смехом, и Джонс покосился на нее с опаской.
— Но главный констебль явится к обеду, — заметил он.
— Он уже выехал, — ответила миссис Брэдли, кивнув на окно. — И поскольку миссис Пэшен занята печеньем для школьного пикника, мы с Томом Теббаттсом, который вернулся из Саутгемптона, попробуем что-нибудь приготовить. Правда, это будет не столько обед, сколько легкая закуска. У нас есть птица, песочный торт, немного сливок и отличный сыр.
— После тушенки у миссис Пэшен я совсем не прочь перекусить, — улыбнулся Джонс. — Так что пусть констебль поторопится. Подавать на стол будет Том? Кстати, как он себя ведет, прилично?
— Подавать будет Лили Саудолл. А Том — да, слегка растерян, но услужлив.
— Вы специально пригласили Лили?
— Нет, просто вчера столкнулась с ней у доктора.
— Зачем она приходила?
— Понятия не имею.
Когда обед закончился, все сели у открытой двери, созерцая клумбы с флоксами, лавандой и ранними сортами георгинов. Беседа началась под звон перемываемой посуды и обрывки разговоров, долетавших с кухни.
— Я бы хотела взглянуть на дело под другим углом зрения, — произнесла миссис Брэдли. — Допустим, был убит не Миддлтон…
— А вы уверены, что это не он? — спросил главный констебль.
Это был мужчина лет сорока, неповоротливый, но с острым умом и богатым воображением. У него была полушутливая манера выражать особую почтительность к миссис Брэдли как к подруге своей матери.
— Конечно, друг мой, — отозвалась она. — Но было бы неплохо выкопать тела и установить это как факт.
— Я не имею права выкапывать трупы только потому, что это взбрело мне в голову. Намекните, что у вас на уме?
— Я не верю, что Хэнли Миддлтон мертв.
— Хэнли Миддлтон? Но он умер во время операции, давно.
— Хэнли Миддлтон жив. Это или доктор Мортмэйн, или викарий, или Теббаттс, — спокойно возразила миссис Брэдли.
— Господи, с чего вы взяли? — воскликнул Джонс. — Я знал викария и Мортмэйна задолго до убийства. А Теббаттс…
Миссис Брэдли покачала головой.
— Подумайте, как трудно Миддлтону было вернуться в деревню.
— Вы правы, сомнительная затея, особенно если учесть, что, как мы теперь знаем, никакого Карсуэлла Миддлтона не существовало.
— Однако убитый официально опознан как Карсуэлл Миддлтон его служанкой, миссис Теббаттс, — напомнил главный констебль.
— Тело опознали оба Теббаттса? — спросила миссис Брэдли, хотя знала, что это не так.
— Нет. Сам Теббаттс был в шоке и наблюдался у врача, поэтому не мог присутствовать на опознании. Но это неважно, поскольку его жена определенно и без колебаний указала на убитого как на мистера Карсуэлла Миддлтона.
— А их сын, Том Теббаттс, тоже не участвовал в опознании? — задал вопрос Джонс.
Том, услышав свое имя, вышел из соседней комнаты и приблизился к ним.
— Вы меня звали, сэр?
— Нет, Том. Ты ведь не ходил на опознание и не свидетельствовал, что убитый — мистер Миддлтон?
— Нет, сэр. Меня никто не спрашивал. Мама говорит, что папа тоже хотел идти, но ему было слишком плохо, и вместо него пошла миссис Пэшен. А потом ей показали труп, и она его опознала.
— Миссис Пэшен — твоя тетя, не так ли, Том? — обратилась к нему миссис Брэдли.
— Нет, мэм, насколько мне известно.
У Тома был удивленный вид.
— Да, конечно! — воскликнула миссис Брэдли, словно только теперь вспомнив это обстоятельство. — Ведь миссис Теббаттс — твоя мачеха?
— Да, мэм.
— Том, а когда в ту ночь ты заглянул через окно в гостиную, человек на диване действительно выглядел как мистер Миддлтон?
— Он лежал так же, как мистер Миддтон, мэм, это все, что мне известно. Как только я заметил, что в комнате кто-то есть, то сразу отправился спать.
— В какое время ты, твой отец, мачеха и миссис Пэшен бросились в погоню за викарием у Неот-Хауса?
Том смутился, сдвинул брови и начал с возмущенным видом уверять, будто ничего такого не было.
— У нас есть свидетели, — с усмешкой возразила миссис Брэдли. — Говори правду. У нас мало времени. Не понимаю, почему ты вообще не рассказал мне об этом с самого начала.
— Я не знаю, в какое время это было, — хмуро буркнул Том.
— До одиннадцати часов вечера?
— Я же сказал — не знаю.
— Что вам сделал викарий, Том?
— Он бросал мусор в наш колодец.
— Господи! Зачем?
— Чтобы все приходили к нему за водой, молились в церкви и посылали своих детей в воскресную школу. Вот зачем.
— А вы заметили его и выгнали из поместья?
— Ну а если и так? Вам-то что? Это не ваше поместье.
— Не надо грубить, Том, тем более дамам, — вмешался Джонс, которого уже стало раздражать его нахальство.
— Я не грублю. А если вы хотите совать свой нос в то, что вас не касается, лучше объясните, почему они не пускают меня к папе, хотя он очень болен?
— Наверное, мачеха сообщила тебе, что его болезнь заразна?
— Да, но раз она пускает к нему миссис Пэшен, почему мне нельзя? Вот что меня бесит. Что они вообще там делают?
— Они поставили козла охранять дверь, — улыбнулась миссис Брэдли. — Кстати, совсем не того, которого держат сестры Харпер и Фиби.
— Господи, — в ужасе пробормотал Том. Он скрестил пальцы и отвел глаза от ее пронзительного взгляда.
— Ну, ну! — воскликнула она, смеясь. — Совсем не обязательно быть ведьмой, дитя мое, чтобы заметить на лужайке следы копыт. Они выпускают его после наступления темноты.
— Вечером?
— Да. Как только стемнеет. Примерно в половине двенадцатого.
— Значит, если правильно выбрать время, — протянул Том, — я смогу войти, когда там не будет козла, и увидеть папу.
— Естественно. Только оставь оружие в спальне. Оно тебе не понадобится, — посоветовала миссис Брэдли.
— Оружие? У меня нет оружия. Я не… вы же не думаете, что я хочу кого-нибудь убить?
— Надеюсь, что нет, — произнес главный констебль, впервые подав голос.
Поймав его взгляд, Том судорожно сглотнул и выскочил из комнаты, как только миссис Брэдли сказала, что он больше не нужен.
— Итак, Том Теббаттс, — проговорил главный констебль. — Парень, благодаря которому мне теперь не нужно получать разрешение на эксгумацию тел.
Миссис Брэдли похлопала его по плечу.
— Первый приз за сообразительность, друг мой.
— Я не понимаю, о чем вы, — покачал головой Джонс.
Она громко позвала Генри Пайка, и его лицо тут же появилось над изгородью, окаймлявшей сад.
— Генри, сбегай, пожалуйста, в трактир «Долговязый парень», — попросила она.
Генри улыбнулся и кивнул. В вечерней тишине были отчетливо слышны его шаги.
— Колеса внутри колес, — загадочно обронила миссис Брэдли.
Она посмотрела на главного констебля. Тот вытянулся в длинном кресле, поставив ноги на мягкую подушку, прилагавшуюся ко всем креслам в доме, и, судя по всему, дремал с полуоткрытым ртом. Миссис Брэдли понизила голос.
— В поисках убийцы главная проблема в том, что выбор подозреваемых слишком велик, — заметила она.
— Сколько человек, по-вашему, имели мотив для этого убийства? — спросил Джонс.
Миссис Брэдли достала из своего объемистого кармана карандаш и записную книжку, но Джонс добавил:
— Хотя, говоря по совести, я не понимаю, зачем идти дальше, если у нас есть миссис Пэшен. Тут вам и возможность, и мотив, и фальшивое алиби, и, если угодно, подходящий темперамент.
— Темперамент, — повторила миссис Брэдли. — Вы правы, друг мой. Как хорошие психологи, мы обязаны учитывать данный фактор. Темперамент преступника — неисчерпаемая тема. Он есть у вас, у меня, у викария. Он есть у миссис Теббаттс и у доктора Мортмэйна. Как вы считаете, сколько людей в Саксон-Уолл способны на убийство?
Джонс рассмеялся и пожал плечами.
— А зачем включать нас и доктора? — поинтересовался он. — Мы-то ведь не входим в число подозреваемых?
— Нет, — ответила миссис Брэдли, состроив зверскую гримасу.
— Тогда кто остается? Мне больше никто не приходит в голову.
— Например, мы можем рассмотреть кандидатуры сестер Харпер и Фиби, — предложила она, подалась вперед и постучала по колену Джонса серебряным карандашом. — Было бы неплохо побеседовать с ними.
— Их уже допрашивали.
— Полиция — да. Но не я. Я лишь позволила мисс Фиби болтать все, что ей придет в голову.
— А допрос полицейских, по-вашему, ничего не значит? Они умеют выколачивать информацию, уж поверьте. Попадись вы хоть раз к ним в лапы, вы бы сразу это поняли.
— Я уже была под арестом, — сообщила миссис Брэдли, мило улыбнувшись.
— За что? — удивился писатель. — За неуважение к суду?
Миссис Брэдли погладила рукав кофты, которую собственноручно связала из пряжи пяти фиолетовых оттенков (причем два заметно отличались от других), и ностальгически вздохнула.
— За убийство, — скромно ответила она.
— Господи, ну конечно! Я помню. Но вы ведь этого не совершали?
— Совершала.
Джонса застонал.
— Но хоть не вы убили того человека в Неот-Хаусе, правда?
— Нет, друг мой. Вы еще не забыли про Теббаттсов, мать и сына?
— Только мать и сына? А отец?
— Отец — да, возможно. Но маловероятно. Он не в моем списке. Что вы скажете о старой миссис Флюк?
— Она способна на что угодно. Но у нее есть алиби.
— Если вы так думаете… Ладно, пока оставим. А как насчет мотивов Пэшена? Его алиби весьма сомнительно.
— Что? Да он же был чуть ли не при смерти. По крайней мере, не настолько здоров, чтобы совершить убийство. Скорее уж самоубийство.
— Вы мыслите прямолинейно, друг мой. Вам не показалось странным, что Пэшен охотно рассказывал всем о своей болезни?
— По-моему, для таких людей, как он, естественно жаловаться на болячки. Лучше поговорим о викарии, которого мы уже обсуждали. Вы не собираетесь снова включить его в свой список?
Миссис Брэдли покачала головой:
— Я никогда не исключала его из списка. Так же, как и Кревистера.
— Кревистера? — удивился Джонс. — Вы, наверное, шутите?
— Доктор Кревистер мог иметь мотивы для убийства, о которых мы пока не знаем. Он один из немногих, кто жил в Саксон-Уолл в то время, когда Миддлтон совершал свои преступления.
— Кроме того, — добавил Джонс, — в каком-то смысле у них профессиональное родство, в духе «два сапога пара».
— Родство? — подняла брови миссис Брэдли.
Он рассмеялся:
— Ну, вы понимаете, о чем я. Например, если я поговорю с человеком четверть часа, мне очень скоро станет ясно, писатель он или нет. Я писак за милю чую. Полагаю, с докторами и адвокатами примерно то же самое.
— Ясно. — Она собрала губы в маленький клюв.
Джонс молча смотрел на нее, а потом спросил:
— К чему вы клоните? Готов поспорить, у вас есть что-то в рукаве. Выкладывайте.
— Меня смущают многие детали, — призналась миссис Брэдли. — И есть много вопросов, на которые я хотела бы получить ответ.
— Например?
— Например, кто первый запустил «утку» про Карсуэлла Миддлтона? Интересно, правда? Кто нам про нее только не рассказывал!
— Включая Пэшена, — пробормотал Джонс. — Хотите сказать, что перед нашим разговором на лужайке его как следует натаскали?
— Вот именно. И насчет своей болезни он лгал. Есть еще один любопытный момент. Мы решили, что никакого Карсуэлла Миддлтона не существовало, и что же оказалось? Его действительно не существует.
— И?
Миссис Брэдли, подперев рукой подбородок, выдержала паузу.
— И что, друг мой?
Джонс рассмеялся и покачал головой.
— Боюсь, ни малейшей догадки у меня нет, — вздохнул он. — Говорите сами.
— Как по-вашему, сколько человек из тех, кто живет сейчас в деревне, знают Хэнли Миддлтона в лицо? — спросила миссис Брэдли.
Джонс нахмурил брови:
— Думаю, немало.
— Да, — согласилась миссис Брэдли. — Вам не приходило в голову, — добавила она, неожиданно сменив тему, — что миссис Пэшен могла сфабриковать алиби вовсе не из-за убийства, а по другой причине?
— Ради бога, не томите, — попросил Джонс, приложив руку к сердцу.
— Вы все-таки подумайте!
— Но в ту ночь ко мне приходила миссис Теббаттс?
— Да, друг мой. В этом я абсолютно уверена.
— Она явилась, чтобы обеспечить алиби миссис Пэшен?
— Несомненно.
— Это алиби касалось не убийства в Неот-Хаус?
Миссис Брэдли лишь усмехнулась. Джонс вздохнул и покачал головой.
— Нет, не понимаю, — признался он.
— Я думаю, у нее было свидание в Неот-Хаусе с Хэнли Миддлтоном.
— Но она его не убивала? Да, вот еще что! Кто в тот вечер ударил меня по голове? Убийца?
— Скорее всего, это был один из Теббаттсов, но я не уверена.
— Например, Том, который занервничал, увидев, что я шныряю вокруг, и на всякий случай огрел меня чем-то по голове?
— Вероятно. Вы могли увидеть нечто такое, что Теббаттсы хотели скрыть.
— Ага! Значит, мне не повезло. Жаль, что не увидел. Но вы-то, конечно, знаете, что это такое?
— Нет, друг мой. Могу только догадываться.
— И чего бы я добился, увидев то, чего не должен был увидеть?
— Ничего. Это не произвело бы на вас ни малейшего впечатления. Вы бы даже не удивились.
— Что же это?
— Всего лишь пустая комната в Неот-Хаусе. Просто пустая комната. Но давайте не будем говорить об убийстве, потому что я уже вижу мистера Хэллема и не хочу нервировать его. А! Вот и миссис Пэшен!
Миссис Пэшен подошла к столу и, обратившись к писателю, спросила бесстрастным тоном:
— Я вам еще нужна, мистер Джонс?
— Нет, спасибо. Утром будет полно грязной посуды, но она может подождать.
— Значит, Лили Саудолл не хочет пачкать свои нежные ручки мытьем посуды, — заметила миссис Пэшен.
— Боже, я совсем забыл про Лили! Сходите в кухню и скажите, что она может идти. И молодой Теббаттс тоже.
— Том Теббаттс? — Блестящие глаза женщины на секунду померкли. Но она сразу пришла в себя. — А я думала, Том работает в Саутгемптоне.
— Работал. Его уволили, и теперь он боится рассказать родителям, — солгал Джонс.
— Кстати, миссис Пэшен, — произнесла миссис Брэдли, — вы можете присесть в это плетеное кресло и рассказать нам наконец, кто убил Хэнли Миддлтона.
— Хэнли Миддлтона? — тупо повторила миссис Пэшен. На ее бледном лице застыла бессмысленная гримаса, в которой, однако, выражалось больше удивления, чем в мимике самого искусного актера. — Разве убили Хэнли Миддлтона? Конечно, нет! Карсуэлл! Это был Карсуэлл, мистер Джонс!
Повисло молчание, которое нарушил Джонс:
— Я больше не буду говорить. Глупо изобличать самого себя, если в этом нет необходимости.
Миссис Пэшен хихикнула.
— Если я убила Хэнли Миддлтона, можете меня повесить, потому что я убила самого дьявола, — заявила она. — Я-то думала, это его брат, который хотел отнять у моего Ричарда все, что у него было. Я подменила малышей и отдала миссис Пайк законного наследника, а моего малыша Ричарда, сына Миддлтона, подкинула вместо него. А потом появился этот Карсуэлл Миддлтон, достаточно молодой, чтобы жениться и иметь собственных сыновей. И вот его убили, как паршивую собаку, а моя сестра закрыла дверь, чтобы никто не мог увидеть его тело до утра. — Она спокойно сложила руки на коленях и добавила: — Я похоронила свою честь у двери Хэнли Миддл-тона, а потом дурно поступила с его женой, этим невинным ангелочком. Я должна рассказать правду, пока жива, даже если мне придется кричать во весь голос.
— Нет-нет! — воскликнул Джонс.
Он порывисто повернулся к миссис Брэдли, словно призывая ее остановить этот рассказ, несомненно лживый и поэтому обличающий его автора. Но миссис Брэдли, сложив губы клювиком и не отрывая взгляда от миссис Пэшен, видимо, была целиком поглощена историей и не собиралась ее прерывать.
Джонс со стоном откинулся в кресле и скрестил длинные ноги. Голова Хэллема пряталась в тени. Яркий свет падал на мертвенно-бледное лицо миссис Пэшен. На шее висела нитка жемчуга. Она коснулась ее загрубевшими пальцами и хихикнула:
— Забавно насчет этих камешков. Хэнли отдал их мне, когда она уехала в первый раз. Но потом опять вернулась. Я знала, что она жива, хотя он клялся мне, что нет. Клялся так, будто сам убил ее, как убил первого ребенка, которого я ему родила. Это было в то время, когда Хэнли перебил всю птицу. Я знаю, он был одержимый. Я и тогда так думала, и сейчас уверена.
— Одержимый? — вдруг переспросил Хэллем.
Он замолчал и больше не прерывал ее на протяжении всего рассказа.
— Раньше тут жил его дядя, — продолжила миссис Пэшен, — и никто о Хэнли ничего не слышал, пока он не приехал и не поселился у нас со своей бедной женой. Мать старалась околдовать его, потому что он поначалу был нормальный, только какой-то пришибленный и тихий. Но время шло, она насылала на него новые заклятия, и он был все хуже, стал жестоким, начал охотиться на женщин и обесчестил двух или трех девушек. Вскоре мы поселились в его доме, и это было плохо, потому что он выгнал бедняжку жену и она уехала в Лондон к матери и отцу. На самом деле Хэнли хотел убить ее, но ему не хватало духу, поэтому он пошел к моей матери и спросил, что нужно делать. У матери была «ирландская кровь», и она показала ему, как ее использовать, чтобы жена сгнила, словно кукурузный стебель, закопанный в землю. Он так и поступил, но, похоже, ошибся, потому что ничего не случилось, и когда они раскопали землю, чтобы посмотреть, как там кукуруза, оказалось, что она исчезла. Мать была страшно расстроена и испугана. Она только и думала о том, как могла исчезнуть кукуруза.
Миссис Брэдли кивнула и усмехнулась. Миссис Пэшен тяжело вздохнула.
— Мне было совсем не весело, поскольку я жила с матерью, — сказала она. — Когда мой доблестный лорд решил отправиться в Лондон, я поехала вместе с ним. Но когда я носила его второго ребенка, он прогнал меня и заставил выйти замуж за Пэшена, заявив, что зря потратил на меня время. Мол, я ни на что не годна, и он должен избавиться от меня.
Она замолчала, уставившись на Джонса, и тот отвел взгляд.
— Потом я родила ребенка, а Хэнли окончательно спятил, когда жена умерла через три недели.
Миссис Брэдли подалась вперед.
— Так-так, милая, — начала она мягким и чарующим тоном и вдруг разразилась таким резким хохотом, что Джонс и Хэлллем чуть не подскочили. Миссис Брэдли весело добавила: — А теперь скажите правду — потому что я ненавижу ложь, — как он убил свою жену и почему?
Лицо миссис Пэшен стало белым. Она подняла свою натруженную руку, словно собираясь нанести удар, но вместо этого начертила в воздухе знак, который легко узнали бы в любой стране от Китая до Перу. Миссис Брэдли снова рассмеялась.
— Я не дьявол, — заметила она, — и у меня нет дурного глаза.
Тем не менее она уставилась на нее во все глаза, медленно и ритмично качая головой.
— Мы знаем, что Хэнли убил миссис Миддлтон так, чтобы никто не мог определить, что это было сделано преднамеренно, — заявила она, — но все равно это было убийство. А что случилось с Пайком?
Миссис Пэшен в отчаянии накинула передник на голову:
— Ко мне это не имеет никакого отношения! Я тут ни при чем. Он был дьявол во плоти. Сказал мне, чтобы я посмотрела в гроб и поклялась, что там лежит он, хотя это был Пайк.
Джонс наклонился к ней.
— Но какой был смысл убивать Пайка? — спросил он. — Мы считаем, что Миддлтон хотел обеспечить себе безопасность на случай, если кто-нибудь начнет выяснять обстоятельства смерти миссис Миддлтон и решит, что произошло убийство. Это так?
Миссис Пэшен опустила передник и посмотрела на него.
— Пайк все равно бы умер, — возразила она. — В этом нет сомнений. Как только мы услышали, что ему стало плохо — боли, тошнота и прочее, — Хэнли послал меня с матерью к их дому, и мы вытащили Пайка через заднюю дверь, положили на тележку с репой и повезли в особняк, заткнув рот ватой, чтобы он не орал. Мать всегда служила дьяволу, а я злилась на Пайка за то, что он обзывал меня разными скверными словами.
— Да, но это, однако, было убийство, — заметил Джонс, — поскольку операцию проводил неквалифицированный врач. Кроме того, Миддлтон отравил Пайка после того, как вы испытали яд на своем несчастном муже.
— Операцию делали доктор Кревистер и молодой врач из городской больницы, — хмуро возразила миссис Пэшен.
— Глупости, — вмешалась миссис Брэдли. — Вы прекрасно знаете, что это неправда. Разве вы не помните, что Хэнли Миддлтон отправил в больницу телеграмму от имени доктора Кревистера, сообщив, что пациент умер и хирург уже не нужен?
Миссис Пэшен покачала головой:
— Ничего подобного. Хэнли находился со мной в маленькой гостиной и постоянно вопил: «Да погибнут все враги твои!» Я тогда подумала, что он спятил, и наверняка так оно и было.
— А кто отец Ричарда, миссис Пэшен? — вдруг спросил Джонс, надеясь застать ее врасплох. — Скажите мне правду.
Она помяла в руках передник и улыбнулась:
— Я скажу, кто не является его отцом, потому что знаю, к чему вы клоните.
«Еще бы тебе не знать!» — подумал Джонс.
— Он не сын Хэнли Миддлтона. В Ричарде нет крови дьявола.
— Вот как? Для меня это очень важно! — взволнованно воскликнул Джонс. — Говорите!
— Когда я блудила с Хэнли Миддлтоном, у меня в Лондоне был один знакомый мужчина. Он ничего не знал про малыша. А Хэнли сделал вид, будто думает, что это не его сын, и прогнал меня. Хотя это действительно был не его сын! А он не знал! Только притворялся! Представляете, как я над ним смеялась! И теперь вы тоже будете смеяться!
Прежде Джонс не видел ее такой оживленной. Но вдруг она помрачнела.
— Вы ему не скажете, мистер Джонс?
— Как я могу сказать, если он мертв? — возразил тот.
— Мертв? — повторила миссис Пэшен, и в ее темных глазах промелькнула насмешка. — Вы и сами в это не верите. Не говоря уже о старой ведьме, которая вьется вокруг вас. — Она указала на миссис Брэдли, которая делала записи в блокноте. — Вот кого я боюсь — ее, а не вас. Она видит все насквозь. А теперь, когда старый пруд на Гутрум-Даун высох, мы посмотрим, что будет дальше.
— А что, по-вашему, будет дальше? — спросила миссис Брэдли, ничуть не задетая ее словами.
Миссис Пэшен сунула руку в карман передника и достала пять кусков сахара.
— Парню долговязому — семеро детей, — пробормотала она. — Вы можете забрать Ричарда, если хотите. А Генри Пайк пусть получит все, что ему причитается.
Глава XXI
«Покоятся пусть с миром.
Но если ждет конец
Бесславный нас: все беды и позор
Падут на главы их и их детей,
И боги воздадут им по заслугам».
— Отправляйтесь домой, друг мой, — обратилась миссис Брэдли к главному констеблю, когда Лили, Том и миссис Пэшен разошлись по домам.
Главный констебль кивнул и встал с места, выколачивая трубку.
— Хорошо, но вы тут не особо буйствуйте, — попросил он.
Миссис Брэдли попыталась ткнуть его под ребра, но он, уже зная ее манеру, быстро шагнул в сторону и, усмехнувшись, направился в прихожую за шляпой. Миссис Брэдли последовала за ним.
— Значит, вы считаете, что сможете опознать убийцу? — спросил главный констебль, убедившись, что Джонс их не слышит. — Мои люди только ждут отмашки доктора, чтобы арестовать Теббаттса. Впрочем, вам это известно.
— Какой у Теббаттса мотив для убийства? — поинтересовалась миссис Брэдли.
— Миддлтон спал с его женой. Вы не знали? Одна старуха рассказала об этом всей деревне, а когда мы спросили у миссис Теббаттс, она подтвердила.
— Еще бы! — воскликнул Джонс, появившись у них за спиной.
— Я думаю, мы сумеем обставить это как непреднамеренное убийство, — произнес главный констебль. — Теббаттс просто слетел с катушек и ударил Миддлтона по голове. Любой мужчина на его месте сделал бы то же самое.
— Верно, — кивнула миссис Брэдли, — в том случае, если это действительно был Миддлтон. Но я говорю вам, что убили не его!
— Его опознали как Миддлтона. С этим не поспоришь.
Она вздохнула, усмехнулась и покачала головой. Главный констебль вышел на улицу и завел свою машину. За окном из глубокой тени появился силуэт преподобного Мерлина Хэллема. Он прильнул к стеклу и проследил за отъезжавшим автомобилем.
— А теперь, — сказала миссис Брэдли, быстро вернувшись в дом, — «шпоры, седло, на коня — и вперед!»
— «Чтоб убивать червей в бутонах роз!» — подхватил Джонс, затеплив масляную лампу и подкрутив фитиль. — «К чему для странствий покидать, — добавил он, задув спичку и опустив шторы, — страну своих отцов?» И еще: «Сторож! Сколько ночи?» Не говоря уже о: «Сестра Анна, ты видишь, кто-нибудь идет?» — и «Нас семеро», в смысле — трое. Но число все равно счастливое, правда?
— Сегодня вечером, — произнесла миссис Брэдли, — мы будем красться по болотам и пустошам, чтобы защитить дом священника от тех, кто посмеет посягнуть на него. Вы уже дали Нао мои инструкции?
— Все до единой, — ответил Хэллем. — К тому же формально его нет дома с половины девятого, и уже с четверть часа он должен находиться на руинах замка.
— Отлично. Вы ему доверяете?
— Абсолютно. Он ненавидит местных. Как насчет колодца в Неот-Хаусе?
— Наша задача — вывести его из строя. Все уже готово. Мы завалим его двумя тоннами каменных глыб. Чтобы очистить колодец, им понадобится подъемный кран, — весело промолвила миссис Брэдли.
— Двумя тоннами каменных глыб? — недоуменно воскликнул Джонс. — О чем вы?
— Мы можем рассчитывать на Корбеттов? — продолжила миссис Брэдли, игнорируя его и обращаясь только к Хэллему.
— Целиком и полностью, — подтвердил тот.
— Что ж, в таком случае спокойной ночи. Я пока пойду и посплю. «Когда настанет моя очередь, позовите меня».
Мужчины молча сели и вытянулись в креслах. Размышляя о том, как скоро викарий отправится домой, Джонс незаметно задремал. Его разбудил легкий стук в окно. Он вскочил, поднял шторы и приоткрыл раму.
— Кто там? — спросил он. — Что случилось?
— Вся деревня на ногах. Они несут дрова. Хотят спалить дом викария. Идемте скорее. — Это был Нао, слуга Хэллема. — Там человек двадцать или тридцать. Они в ярости, а утро близко.
Джонс приблизился к двери, чтобы впустить Нао. В этот момент на лестнице появилась миссис Брэдли, устрашающая и неотразимая в ослепительном ночном халате с алыми, золотыми и бронзовыми китайскими драконами, которые во всем своем уродливом великолепии змеились по ярко-голубому шелку. Она произнесла мягким и медоточивым тоном:
— Джонс, есть только одна вещь, которую мы можем сделать. Долговязому парню с Гутрум-Даун пора восстать из мертвых. Возьмите леопардовую шкуру у камина. Вооружитесь жердью — нет, лучше длинной тростью. Щеки, руки и ноги разукрасим акварелью. Быстро раздевайтесь, а я принесу все, что нужно!
Она устремилась в кухню. Через три минуты Джонс предстал перед ними в своем новом причудливом наряде. В таком одеянии он казался еще более тощим и длинным, чем всегда. Миссис Брэдли аккуратно нанесла на его лицо боевую раскраску.
— Отлично, а теперь живо на холм! — распорядилась она. — Все должно выглядеть так, словно вы спускаетесь к дому викария с Гутрум-Даун. А мы тем временем рванем к толпе и будем всюду сеять страх и хаос. Скорее! Обувь пока можете оставить, но постарайтесь снять ее раньше, чем вас кто-нибудь увидит.
Нао побежал заводить машину. Близился рассвет. В сером предутреннем свете все лица выглядели бледными и неестественными, как у мертвецов, придавая этой экспедиции зловещую серьезность. Когда машина отъехала, Джонс крикнул миссис Брэдли прямо в ухо:
— «Погибель всем! Мы спустим псов войны!»
Она в ответ залилась смехом и воскликнула:
— «Коль музыка есть пища для любви — играй!»
Нао нажал на газ, и автомобиль понесся по дороге. Недалеко от дома викария они резко свернули направо и помчались в конец улочки, упиравшейся в овечью тропу на Гутрум-Даун. Нао заглушил мотор, вылез и помог выйти Джонсу. Писатель, чувствуя себя в кошмаре наяву, послушно сел на мокрую траву и стянул ботинки, пока машина разворачивалась обратно.
Только когда автомобиль исчез за поворотом и затих шум мотора, Джонс по-настоящему осознал, что ему придется делать. Но английская кровь, струившаяся в его тощем и нелепо разукрашенном теле, сразу вскипела при мысли об опасности, а уэльская, которую он унаследовал от отца, забурлила в предвкушении драки. Его только забавляло, что придется спуститься в деревню в костюме разгневанного призрака и перепугать всех до полусмерти. Думая об этом, Джонс едва удерживался от смеха. Он снова обулся и побежал навстречу свежему утреннему ветерку, который приятно холодил его тело, как и густая роса, обметавшая высокую траву и обещавшая еще один безоблачный и жаркий день. Размахивая тростью и распевая валлийские песни, Джонс стремительно спускался на толпившихся впереди сельчан, как опытный матерый волк на пасущееся стадо.
Первым, кто заметил его появление, оказался некий Элиас Пибб. Это был неотесанный детина лет двадцати двух, в левой руке он держал ярко пылавшую ветку яблони, а в правой — тяжелый камень. Прежде чем Пибб успел понять, что происходит, Джонс выхватил у него из рук самодельный факел и с размаху пнул его ногой. Вопль, который издал Пибб, обернувшись и увидев Джонса, полетел в толпу как разорвавшаяся бомба, и все головы разом повернулись в их сторону.
— Долговязый парень! Долговязый парень! — заорал крестьянин.
Джонс, еще раз как следует заехав молодцу коленом (в нем уже бурлила настоящая ярость), на всякий случай ткнул ему под ребра тростью и прокричал в ухо: «Ласст унс ерфрейрен!» Когда тот, взвыв от страха, понесся прочь, он во все горло проревел ему вдогонку: «Шуле, шуле агра! Шан фон вохт!»
Толпу мгновенно охватила паника. Жители Саксон-Уолл так долго верили в Долговязого парня, что теперь его внезапное появление не вызвало удивления — только ужас. Ни одна душа не усомнилась в его реальности. Бросив на него ошалелый взгляд, все бросились гурьбой бежать по улице.
— Это дьявол! — кричал кто-то.
— Настал Судный день! — стонал другой.
Хриплые вопли и визги женщин превратили отступление в беспорядочное бегство. Люди неслись сломя голову, сами не зная, куда и почему. Джонс, подвернув ногу, с трудом ковылял за ними, размахивая полыхающим суком и рассекая воздух тростью. Его голос, всегда зычный и мощный, от боли и азарта набрал такую силу, что долетал до конца деревни.
— Леро, леро, лиллибулеро, лиллибулеро булер а ла! — громыхал Джонс. Чтобы усилить впечатление, он оглушительно расхохотался и весело прогремел: — Куот естис ин конвиво! На хоро эйле! На хоро эйле! Ра! Ра! Ра!
Толпа мчалась по улице. Когда крики последнего беглеца затихли за углом, Джонс, запыхавшийся и взмокший, начал помогать Хэллему, Нао и, к его удивлению, миссис Пэшен гасить языки пламени, уже лизавшие крыши хозяйственных построек. Лицо Хэллема распухло от ударов камней, руки почернели, одежда была мокрой и разорванной. Но при виде Джонса он откинул со лба волосы и улыбнулся.
«Хэллем пришел в себя, — подумал Джонс. — Теперь, когда дело наконец дошло до драки, он успокоился». Посмотрев на свои голые ноги, торчавшие из коротких брючек викария, писатель поймал на себе его взгляд и усмехнулся.
Огонь не причинил строениям серьезного вреда. Когда пожар был потушен, они потратили еще час, убирая сухие сучья и охапки хвороста, которыми селяне обложили дом. Колодец был засыпан всевозможным хламом, но, к счастью, одним из первых попавших в него предметов оказалось старое решето, оно застряло между стенок и держало на себе большую часть брошенного в воду груза.
— Повезло, — пробормотал Джонс.
Миссис Брэдли издала смешок:
— Это не везение, а предусмотрительность.
— Но ведь вы не знали, что они забросают мусором колодец?
— Знала. У них есть вода в Неот-Хаусе. Я попросила Нао заранее завалить колодец, чтобы туда не попала какая-нибудь дрянь. И теперь любая пакость, которую им захочется в него швырнуть, ляжет поверх нашего тщательно отобранного мусора, что вы, собственно, и видите.
Джонс, стерший с себя последние следы краски, вдруг спросил:
— Хэллем, а что в действительности произошло в ночь убийства?
— Я отправился в Неот-Хаус, чтобы попросить нового владельца снабжать местных жителей водой, если дело станет совсем плохо. Сел на велосипед и приехал в усадьбу примерно без четверти десять. Миссис Теббаттс сказала, что Миддлтон редко ложится спать раньше полуночи и не любит, когда его беспокоят днем. Велосипед я оставил у дома и позвонил в дверь. Ее открыл Теббаттс. Он провел в меня в какую-то уютную комнатку и попросил подождать, а еще через четверть часа пришла миссис Теббаттс и сообщила, что хозяин дома не намерен принять меня, однако готов выполнить мою просьбу насчет воды. Не успела она уйти, как в дверь просунул голову Том Теббаттс и сказал, что я должен как можно скорее уходить, поскольку мне грозит смертельная опасность.
— Господи Иисусе! — воскликнула миссис Брэдли.
— Я решил, что Том спятил, но делать мне в поместье было нечего, поэтому я покатил на велосипеде к дому. Неожиданно за спиной у меня раздался дикий шум. Честно говоря, я испугался и запаниковал. Моя нервная система… Впрочем, к чему эти объяснения. В общем, вместо того чтобы оценить ситуацию и принять правильное решение, я закрутил педалями и помчался прямо по лужайке с такой скоростью, что ветер свистел в ушах. Что это был за шум и почему меня преследовали, я не понял. Никто, кроме миссис Теббаттс, не знал, что я собираюсь вечером в Неот-Хаус, а в компании, которая за мной гналась, было человек пять-шесть, не меньше, включая женщин. Вы не представляете, что я тогда почувствовал, а когда вдогонку полетели камни…
— Вот как вы повредили голову! — воскликнул Джонс.
— Если бы я не сбежал как заяц, то, вероятно, спас бы того несчастного в особняке. Да помилует его Господь!
Миссис Брэдли повернулась к Джонсу:
— Вам не приходило в голову, друг мой, что в данном деле есть еще одна странная и загадочная деталь?
— Вы о чем?
— Где сейчас Теббаттс?
— В Неот-Хаусе. Лежит в постели.
— Вы уверены? — спросила миссис Брэдли и, состроив зверскую гримасу, добавила: — Не люблю азартные игры, но готова поставить пятьдесят тысяч фунтов на то, что в Неот-Хаусе его нет.
— Вчера его навещал доктор.
— Он навещал не Теббаттса.
— Вы не сумеете доказать это!
— А вы заметили, как все заросло в саду викария? — небрежно произнесла она. — Может, нужно обратиться к Бердси? В любом случае, когда Том Теббаттс прорвется в комнату, где якобы лежит его больной отец, и сообщит мне, что отца там нет, я обращусь в полицию с требованием обыскать дом. И если Теббаттс так и не найдется, буду настаивать на эксгумации и вторичном опознании тела Миддлтона.
— Вы же не хотите сказать…
— Именно это я и хочу сказать!
— Я совсем запутался, — признался Хэллем. — Но все-таки хочу задать вопрос. Вы намекаете, что на самом деле убили Теббаттса, а не Миддлтона? Как такое могло случиться?
— Из-за шантажа, конечно, — проговорил Джонс. — Подождите, Хэллем! Тут что-то не сходится. В тот вечер я приходил к вам в половине десятого, чтобы обсудить свой визит к доктору Кревистеру. Помните, у вас тогда была жуткая невралгия?
Внезапно он замолчал и замер, прислушиваясь. Со стороны руин доносился какой-то шум.
— Давайте сходим и посмотрим, что там происходит, — предложил Джонс.
— Наверняка какое-нибудь непотребство, — буркнул Хэллем.
Оба встали, словно по команде, и направились к двери.
— Стоп! — воскликнула миссис Брэдли. — Сейчас вы ничем не можете помочь, лишь навредите.
— Но они явно что-то затеяли, а люди это бессердечные, — возразил Хэллем.
— Сидите тихо, — распорядилась она. — Если пойдете туда, сломаете себе шею. Там и так опасное место, а уж теперь — особенно.
— О чем вы говорите? — спросил Хэллем, побледнев.
Джонс почувствовал, что его начинает трясти нервная дрожь.
— Нет, я должен идти, — упрямо сказал викарий. — Там кого-то убивают. А куда пропал Нао?
Глава XXII
(Ремарка автора).
«Входит дьявол».
— Скоро мы узнаем, действительно ли они похоронили Теббаттса, — пообещала миссис Брэдли. — На главного констебля сильно надавили, чтобы он занялся эксгумацией.
Джонс был доволен, а Хэллем встревожился.
— Надеюсь, они не испортят церковный двор?
— Странно, с чего они так там расшумелись? — спросил Джонс, чтобы сменить тему.
Это вызвало оживленный спор, который затянулся до восхода солнца. Наконец Джонс, стоявший у окна, призвал к молчанию.
— Вижу, сюда движется делегация, наверное, за водой, — сообщил он.
Нехватка воды в деревне становилась все острее. Даже водоем для сбора росы на Гутрум-Даун превратился просто в лужу с жидкой глиной, а деревенские насосы давно сломались. Большинство местных ходили за водой в трактир «Долговязый парень» или Неот-Хаус. Раз в неделю приезжал грузовик из Стаухолла, и сельчане покупали воду. Но она быстро заканчивалась, а ждать целую неделю было долго.
Кроме того, в воде нуждались не только люди, но и животные. Луговая зелень, спелые хлеба, листва деревьев, уже сыпавшаяся с веток, несмотря на середину лета, — все это сохло и умирало под ярким, неистощимым и беспощадным солнцем.
Когда процессия приблизилась к воротам дома, Джонс высунулся из окна. В правой руке он сжимал маленький автоматический пистолет, в левой — белый носовой платок. Под его насмешливым взглядом люди постепенно замедлили шаги и остановились. Для делегации их, пожалуй, было многовато. Все смотрели на пистолет писателя. Слышались тихая возня и шушукание: никому не хотелось выходить вперед.
Вид у толпы был не слишком грозный. Преобладали женщины, поскольку мужчины не хотели оставлять свою работу. Верховодила в этой группе, безусловно, миссис Флюк, стоявшая на почетном месте в самом центре, куда, как обратил внимание Джонс, ее настойчиво подталкивали сзади. Рядом разместились миссис Пайк и местный водовоз, Томас Парт. Однако не было видно ни миссис Пэшен, ни миссис Теббаттс.
Джон повысил голос и произнес весело, но решительно:
— У меня заряженное оружие, и я буду стрелять в каждого, кто войдет в эти ворота без моего разрешения. Если намерены что-нибудь сказать викарию, можете выставить несколько парламентариев, и я впущу их, дав знак платком.
— Мы просто хотим воды, пастор знает! — раздался чей-то голос.
— Почему он не желает помочь нам? — спросил другой.
— Вода нужна всем!
— Он мог бы помолиться о дожде!
— Мы не станем никого посылать. В доме полно полиции.
Последние слова принадлежали Томасу Парту. Он слыл в деревне водоискателем и держал в руке ивовый прут. Джонс не ответил. С улицы никто не видел его спутников в глубине комнаты. Неожиданно в стену возле окна ударился брошенный камень, и Джонс сразу выстрелил, но поверх толпы. Кто-то из женщин закричал, люди начали отступать. Самые отважные потрясали кулаками, и один из них крикнул:
— Ты такой смелый, потому что здесь нет наших ребят!
— Кто привел Старого сатану с Гутрум-Даун? — воскликнул его сосед.
— Он крадет наших детей!
— А кто убил Миддлтона?
— Сын ведьмы и шлюхи!
— Кто обесчестил девчонку доктора?
— Сейчас они кинутся на штурм! — бросил Джонс через плечо.
Но он ошибся. Пошумев, покричав и швырнув еще несколько камней, толпа вскоре разошлась.
— Они вернутся вечером, когда мужчины придут с работы, — заметил Хэллем.
Однако он не выглядел встревоженным. Наоборот, казалось, чем более накаленной становилась ситуация, тем спокойнее и разумнее он становился. Вероятно, викарий не был человеком действия, но умел сосредоточиться в трудную минуту и обрести странное умиротворение в победе над собственными страхами.
Время близилось к полудню. Еще утром к их компании присоединилась Лили Саудолл, однако Том Теббаттс так и не появился. Джонс размышлял, удалось ли пареньку пробраться в комнату к своему отцу и если да, то что он там обнаружил. Вдруг он почувствовал рядом локоть Лили.
— Ах, сэр, — воскликнула она, — этот японец!
— Нао? Что с ним? — спросил Джонс.
— Он хоронит миссис Флюк! Но если она умрет, то будет являться мне в кошмарах!
— Стойте здесь и смотрите в оба. Если увидите, что кто-то идет, даже почтальон, кричите во всю глотку, ясно?
— А если меня захочет проведать мама?
— Тоже кричите. Не подведите нас. Где Нао?
— В саду.
— Какого черта вы задумали? — спросил Джонс через минуту, разыскав японца.
— Гнилое дерево и магия, сэр! Чтобы демон взял старуху Флюк и унес отсюда.
— Что за чепуха! Я считал, вы забыли про эти бредни. Разве мистер Хэллем не обратил вас в христианство?
— Мистер Хэллем — да. Но старуха Флюк! Я заключил ее в это гнилое дерево, чтобы она пропала вместе с ним.
— Не понимаю, — в отчаянии развел руками Джонс, — здесь что, воздух такой, что все начинают верить в колдовство? Смотрите не попадитесь на глаза мистеру Хэллему, особенно рядом с церковным двориком.
Нао молча направился к стене, отделявшей сад викария от церковного двора. На ходу он оглянулся, проверив, следует ли за ним Джонс.
— Вы считаете, что убитый Миддлтон — на самом деле не Миддлтон? — спокойно спросил он, когда они приблизились к воротцам, через которые викарий ходил в церковь.
— Кто вам сказал? — удивился Джонс, полагавший, что миссис Брэдли ни с кем не станет делиться своей версией, пока не получит результаты эксгумации.
Нао указал в сторону дома:
— Та мудрая женщина. Она говорит, скоро должны появиться похитители трупов.
— Похитители трупов?
— Да. Потому что труп — не Миддлтон, — терпеливо объяснил японец, — но есть люди, которые хотят оставить это в тайне.
— Господи! Ну конечно! — воскликнул Джонс. — Что же нам делать?
— Эта почтенная женщина говорит, что не нужно пока звонить в полицию. Столь гнусные и беззаконные поступки совершаются под покровом ночи.
— Верно, — согласился Джонс. Неожиданно ему в голову пришла другая мысль. — Скажите, Нао, а что в действительности произошло здесь в ночь убийства?
— Не могу ответить. Священник приехал на велосипеде. Голова разбита. Мокрый, испуганный. Стал вытаскивать стекло из окна.
— Значит, эта часть истории — правда?
— Да. Он очень боялся за драгоценное стекло.
— У него была лестница?
— Лестницы не было, — хмуро произнес Нао.
— Ладно, ладно, — усмехнулся Джонс. — Лестница ведь была. И разве он не радовался тому, что это квадрифолий, а не трефолий? Но в вашем случае знание — вещь опасная, не так ли? — И он, насвистывая, пошел прочь.
Нао бесстрастно посмотрел ему вслед, закрыл воротца и, обойдя вокруг дома, вернулся в кухню. У стены стоял старый кухонный шкаф футов восемь в высоту, с большим нижним отделением, куда обычно ставили грязную обувь. Сейчас обуви не было, и на ее месте лежал длинный ящик, аккуратно накрытый старой плюшевой занавеской. Сверху громоздились горшки с причудливо изогнутыми кактусами. Японец убрал горшки и занавеску и провел тряпкой по полированной крышке ящика. Блестевшая на нем медная пластина извещала, что Карсуэллу Миддлтону было сорок три года.
Отложив тряпку, Нао водрузил на место кактусы и занавеску и отправился готовить ланч.
— Знание, — сурово ответил он Лили Саудолл, когда она спросила, почему он, как все добрые христиане, не ставит кактусы на окно, — опасная вещь. Вот почему, дорогая мисс, я скажу лишь, что в моей стране… — Нао сунул руку в ящик с картофелем и стал молча чистить клубни.
— А, Япония! — махнула рукой Лили. — Это совсем другое дело. Правда, что у вас поклоняются горе? Хотя в нашей деревне, мистер Нао, люди ведут себя хуже всяких язычников. Послушайте только, что они говорят про земляной бугор на Гутрум-Даун!
— Это могила, а не бугор, — возразил Нао. — Очень-очень древняя. Там живет беспокойный дух. Бродит по ночам. Неприкаянная душа.
— Господи! — воскликнула Лили. — Не надо об этом! Я потом спать не смогу! Вы же знаете, как мистер Джонс и миссис Брэдли любят пошутить.
Нао улыбнулся:
— Мы с вами тоже, мисс Лилиан.
— Что?
— Любим пошутить.
— Еще чего, — возмутилась она. — Только не с японцем.
— Я о другом.
— Надеюсь, а то Джаспер Корбетт может заехать вам в нос — он парень ревнивый и горячий.
— Вряд ли он знает джиу-джитсу. — Нао усмехнулся. — Хотя он мне нравится. Но я о кактусах. Наша маленькая шутка.
— О кактусах?
— Да. Говорят, они растут из глаз мертвецов.
— Все, хватит! Я не желаю это слушать.
Лили ушла, а Нао, улыбаясь, продолжил чистить картофель.
После ланча Джонс решил сходить к себе домой, чтобы забрать пару книг и перенести кровать. Он заглянул в трактир «Долговязый парень», надеясь найти себе помощников, и сразу наткнулся на миссис Флюк, которая немедленно предложила ему две ручные тележки, на которых в свое время перевезла пожитки на квартиру, предоставленную Бердси.
— Как вы узнали, что я собираюсь перевозить мебель? — удивился Джонс.
Старая миссис Флюк вытерла руки об изношенный передник и поскребла кончик носа красным, как глина, ногтем. На ее лице было ясно написано, что она чувствует себя хозяйкой положения, потому что все видит и знает наперед. Джонсу стало не по себе. Обычно так ведет себя игрок, у которого на руках козыри, в то время как его противник даже не знает козырную масть. На всякий случай он спросил:
— Вам на это кто-то намекнул, миссис Флюк?
Неожиданно она сняла мятый и замызганный чепец, и Джонс увидел, что на ее голове не осталось ни единого волоска — все были сбриты. Миссис Флюк стала лысой, как бюст Цезаря, и белизна ее голого черепа составляла тошнотворный контраст с бурым морщинистым лицом. Джонсу это напомнило нечто среднее между картинкой гаргульи, какую он видел в детстве, и большим кондором в зоологическом саду в Риджентс-парке. Он смотрел на нее с удивлением. Миссис Флюк разразилась хриплым смехом.
— Не желаю рисковать, мистер Джонс, — произнесла она, — чтобы кто-нибудь принял меня за ведьму. У нас тут люди ни в чем не разбираются.
— Если вы чем и рискуете, то простудиться до смерти, — возразил Джонс, которого слегка мутило от ее лысой головы. — Вы не хотите схватить пневмонию, правда?
— Заострили язык свой, как у змеи, яд аспидов во устах их, — продолжила миссис Флюк, не обращая на него внимания. — Ну что, вы возьмете мои тележки или нет?
— А вы поможете мне толкать одну?
— Разумеется. Шесть пенсов, сэр, и я отвезу ее в сад пастора.
— Только без фокусов.
— О чем вы? Я почтенная женщина и знаю, как себя вести.
— Отлично, — кивнул Джонс, — но я буду присматривать за вами, так что не пытайтесь что-нибудь выкинуть, когда окажетесь рядом с викарием.
Миссис Флюк усмехнулась и натянула свой чепец.
— Так где ваши тележки? — сказал он.
Пока они тащились к дому викария с книгами и свернутыми в рулон матрасами, солнце затянуло облаками. Миссис Флюк бросила свою ношу и, издав ястребиный клекот, ткнула пальцем в небо.
— Дождь! Дождь! — закричала она.
Джонс равнодушно поднял голову.
— Не в этой жизни, — промолвил он. — Это марево от зноя.
Тележки быстро разгрузили, и миссис Флюк, получив от Джонса флорин, удалилась, рассыпаясь в благодарностях.
— Настоящая фурия, — вздохнул он, обращаясь к миссис Брэдли, — но, черт знает почему, она мне нравится. Когда приедут полицейские?
— Только не сегодня. Пока не стемнеет, с могилой ничего не будет. Поэтому я не хочу пока звать полицию.
— Однако вас что-то беспокоит, — заметил Джонс.
Миссис Брэдли не стала комментировать его слова, но призналась, что ее удивляет отсутствие Тома Теббаттса.
— Паренек уже должен был прийти сюда и сообщить, что комната больного в Неот-Хаусе пуста, — пробормотала она.
— Если только она действительно пуста. Вероятно, вы ошиблись и Теббаттс действительно лежит в постели.
— Это невозможно!
— Но вы уверены, что кто-то попытается выкрасть гроб с телом убитого? — спросил Джонс, давно хотевший выяснить, почему она так решила.
— Да. Хотя не обязательно сегодня, — ответила миссис Брэдли. — Я не сомневаюсь, что Хэнли Миддлтон по-прежнему в деревне. Надо послать кого-нибудь в Неот-Хаус и выяснить, что с Томом Теббаттсом.
— Давайте я схожу, — предложил он.
В девять часов вечера Джонс вышел из дома и направился к Неот-Хаусу, на сей раз внутренне подготовившись к тому, что может в любой момент получить камнем по голове. Впрочем, он надеялся, что если бы миссис Брэдли всерьез предполагала такое развитие событий, то непременно отправила бы кого-нибудь вместе с ним.
Джонс приблизился к парадной двери, постучал и позвонил. Однако еще раньше, чем затих звонок, он понял, что в доме никого нет.
На улице не совсем стемнело, но в воздухе уже описывали пируэты летучие мыши, сновавшие над карнизом дома, а молодые совы окликали приближавшуюся ночь. По спине Джонса побежал холодок, и ему стало мерещиться, будто где-то в глубине комнат скрипят вкрадчивые шаги. В памяти вдруг всплыла фраза: «Ни одной живой души» — и принялась навязчиво крутиться у него в голове.
— Ни одной живой души, ни одной живой души, — тихо повторял Джонс.
Говоря это, он чувствовал, как у него начинают шевелиться волосы, а тело покрывается мурашками. Неожиданно в доме послышалась какая-то возня, шум опрокидываемой мебели и оглушительный грохот, от которого Джонса прошиб пот и сердце подскочило к горлу. Вскоре что-то громко шлепнулось с внутренней стороны двери.
— Полтергейст, — пробормотал писатель, стараясь подавить страх и отнестись к происходящему как к научному феномену.
Но его ноги сами попятились назад. За дверями снова что-то грохнуло. Больше он слушать не стал и через пару минут уже стремительно шагал по дороге в сторону деревни.
Джонс вбежал в «Долговязый парень» и заказал себе бренди с содовой.
— Что случилось, мистер Джонс? — спросил Джаспер, подавая ему бокал.
— В Неот-Хаусе поселился дьявол. Я пытался найти там Тома Теббаттса.
— Тома Теббаттса? Так вы не слышали новости?
— Нет.
— Тома нашли на вершине Гутрум-Даун. Его пришлось везти прямо к доктору. Бедный парень ничего не соображает и молчит.
— Он сейчас у врача?
— Вроде. Говорят, его пока нельзя никуда перевозить. Доктор хочет отправить Тома в больницу Стаухолла и сделать рентген, на случай, если он что-нибудь себе сломал.
Джонс ушел, допив бренди, и направился к дому врача. Мортмэйн сам открыл ему дверь.
— А, это вы! Рад вас видеть. Меня как раз вызвали к больному. Посидите пока с парнем? Полиция, наверное, захочет знать, что он говорил, придя в себя, — если только он придет в себя.
— Что, совсем плох? — спросил Джонс.
Доктор провел гостя наверх, где на постели в маленькой комнатке лежал Том с перевязанной головой.
— Больше я ничего не могу сделать. Совсем ничего, — пробормотал Мортмэйн.
Не дожидаясь ответа, он поспешил вниз. Через минуту Джонс услышал шум отъехавшей машины. Он позвонил в колокольчик горничной. Тишина. Джонс позвонил снова. Он остался в доме один, с больным мальчиком. Джонс взял с тумбочки серебристую щетку для волос и шагнул к кровати. К его облегчению, полированная поверхность немного затуманилась — парень дышал. Он тихо спустился вниз, оставив дверь открытой. Внизу находилась еще одна спальня — судя по обстановке, в ней ночевали двое. Джонс задумчиво поскреб подбородок.
Однако он пришел сюда не затем, чтобы изучать личную жизнь доктора Мортмэйна (говорили, что служившая у него Лили Саудолл неожиданно ушла с работы): Джонс решил поймать у дома какого-нибудь прохожего и передать сообщение викарию. Но деревенская улица была пуста. Джонс постоял на крыльце, затем поднялся в спальню, чтобы проведать Тома, и опять на цыпочках спустился вниз. На протяжении следующего часа он проделывал это множество раз, ощущая тоскливую и обреченную беспомощность, которая часто охватывает чувствительных людей, когда им приходится в одиночку иметь дело с непонятной ситуацией. Порой ловил себя на том, что предпочел бы оставить Тома без сознания, пока не вернется Мортмэйн.
Внезапно на улице послышался шум. Джонс отошел от кровати и прильнул к окну спальни. Мимо двигалась огромная процессия. Очевидно, в ней участвовала вся деревня. Мужчины, женщины и дети шли вместе. Единственными, кого не заметил Джонс, были супруги Пэшен и миссис Гэнт из почтовой лавки. Явилась даже миссис Пайк, растрепанная и с вытаращенными глазами. Те, кто двигался сзади или по краям шествия, представляли собой скорее зрителей, чем участников, но основная масса была en fête [5], если можно так сказать о сборище людей, семь восьмых из которых были абсолютно пьяными, а оставшаяся часть — слегка пьяными.
Они пели нечто вроде гимна, и Джонс, уловив слова, ужаснулся: это были самые грязные и непотребные богохульства, какие ему приходилось слышать. Жалобы викария на бесстыдство и порочность местных жителей, которые раньше он считал преувеличенными, теперь показались ему абсолютной истиной. Саксон-Уолл, проявившая себя во всей красе, была невероятно жутким и похабным местом.
Самым буйным и активным участником процессии, одинаково ловко владевшим декламацией и танцами, был местный «охотник за водой» Томас Парт. Размахивая ивовым прутом, словно дирижер военного оркестра, он подпрыгивал, как сатир, и выкрикивал непристойные частушки с таким смаком, какой Джонсу приходилось слышать только однажды — у толпы пьяных студентов на вечеринке после состязаний в гребле.
Большинство мужчин были вооружены дубинками, многие тащили заплечные мешки с острыми камнями. Даже женщины несли ручки от метел, вилы и булыжники, а в хвосте какая-то угрюмая компания катила огромную тележку, груженную мотками веревки.
«Какого черта?» — подумал Джонс.
Он осторожно вернулся к кровати и посмотрел на Тома. Вряд ли он мог оказать ему какую-либо помощь. А вот тем, кто остался в доме викария, угрожала серьезная опасность. На них двигалась толпа человек в сорок, и Джонс не сомневался, что если начнется заварушка, большинство зевак присоединятся к остальным.
Он недоумевал, откуда в деревне взялось столько алкоголя, но потом сообразил, что взбудораженным крестьянам могло хватить и кружки пива, чтобы войти в раж и потерять голову.
Джонс выскочил из дома через заднюю дверь, перемахнул через забор, пролез сквозь зеленую изгородь, одним прыжком преодолел высохшую канаву и бросился бежать. Вскоре он поравнялся с головной частью процессии. Пригнувшись за оградой, отделявшей его от улицы, Джонс прибавил ходу и вырвался вперед. Взмокший от пота, взъерошенный, едва переводя дух, он подлетел к дому викария и заколотил руками в дверь.
— Они идут! — прохрипел он, ввалившись в прихожую мимо открывшего ему Нао. — Забаррикадируйте все входы! Защищайте колодец!
Через пару минут они услышали шум приближавшийся толпы, но вместо того, чтобы двинуться к дому викария, она повернула к церкви. Прежде чем кто-нибудь успел понять, что происходит, Хэллем выбежал из дома и бросился через сад к воротам, ведущим к церковному двору. Джонс последовал за ним.
— Скорее! Они убьют его! — крикнул он.
Вслед ему за викарием кинулись Нао, Лили Саудолл и миссис Брэдли.
Но толпа не собиралась входить в церковь. В храме святого Фомы, в маленькой нише над порталом, возвышалась статуя. Сразу нашлись услужливые спины для «живой лестницы» наверх и услужливые руки, чтобы стянуть статую святого с пьедестала. Женщины внизу приняли ее на расстеленный холст и уложили на тележку.
Джонс и Нао с трудом держали вырывавшегося Хэллема.
— Все в порядке, — успокаивала его миссис Брэдли. — Это лишь статуя начала девятнадцатого века, и потом они все равно вернут ее.
Викарий пробормотал:
— Господи, что за мерзость они задумали?
— Прочитайте «Золотую ветвь», друг мой.
— Это про магию?
— Как вам сказать — и да, и нет.
— Интересно, надолго это? — произнес Джонс.
— А где у нас ближайшая вода? — спросила миссис Брэдли.
— На вершине Гутрум-Даун, — ответила Лили. — Но сейчас там грязь.
— Проблема в том, что я оставил Тома Теббаттса одного в доме доктора, — сообщил Джонс. — У него сотрясение мозга или нечто подобное. Он так и не пришел в себя.
— А где Мортмэйн? — поинтересовался Хэллем.
— Бог его знает! — пожал плечами Джонс. — В этом человеке есть что-то зловещее, правда.
— Доктор Мортмэйн на нашей стороне. Он помогает мне спрятать тело, — заявила миссис Брэдли.
Увидев их удивленные лица, она не удержалась от ухающего смешка.
Глава XXIII
«Я часто думаю, что если бы человек обрел способность различать ложь — так же, как, например, шотландцы видят духов, — это стало бы для него источником бесконечных развлечений».
Том Теббаттс пришел в себя. Первое, с чем он обратился к миссис Брэдли, которая вошла в дом доктора через кухню и сразу принялась снимать его окровавленную повязку с профессиональной ловкостью и столь же профессиональным бессердечием, был вопрос:
— Это миссис Пэшен меня отравила?
— Неизвестно, — ответила она.
— А папы в комнате не было, — продолжил Том.
— Я так и думала, — кивнула миссис Брэдли.
Она осмотрела пятна крови на повязке, с сомнением поджала губы, затем свирепо ухмыльнулась и, свернув бинт, положила его на камин. Ее внимание сосредоточилось на легком шраме, темневшем над левой бровью Тома.
— «Кто это сделал? Мышка», — с улыбкой процитировал он, глядя на нее.
— Что с тобой стряслось, Том? — спросила миссис Брэдли.
— Как вы и сказали, я пробрался в комнату, но папы там не оказалось. Вообще было не похоже, что там кто-то лежал: кровать заправлена, шторы опущены, и еще этот запах, знаете, когда пахнет не людьми, а старой мебелью и пылью. Тогда я пошел к ней и спросил: «Где папа?» Она долго не отвечала, а потом заявила: «Твой папа умер, но мы не хотели тебе говорить, боялись, что станешь реветь». Реветь! Я — из-за отца!
Рассмотрев шрам, миссис Брэдли произнесла:
— Сможешь добраться до дома викария, Том?
— Да, только боюсь, что меня стошнит.
— Тогда иди к себе. А я отправлюсь на Гутрум-Даун — буду собирать фольклор.
Том усмехнулся:
— Деревенские пошли к церкви, чтобы искупать идола.
— Это не идол, а святой Фома.
— Ну, да. Пастор ей молится.
— Не ей, а ему, мой невежественный друг.
Лицо у Тома было бледным, однако теперь он чувствовал себя гораздо лучше. Миссис Брэдли наблюдала за ним, медленно и ритмично качая головой. Значит, она правильно оценила характер Теббаттса-младшего.
— Короче, я ухожу, — сказала она, — но не раньше, чем ты расскажешь мне, как оказался на Гутрум-Даун.
— Когда?
— Когда тебя там нашли и отнесли к доктору Мортмэйну.
— Но я не поднимался на Гутрум-Даун.
— Вот как? Любопытно, — произнесла миссис Брэдли таким тоном, словно ее не интересовал его ответ.
— Меня потащила туда мать, когда я сообщил, что отравился грибами, которыми меня накормила миссис Пэшен.
— А Пэшен тоже их ел?
— Да. Он был страшно болен.
— Ясно, — рассеянно отозвалась миссис Брэдли. — Всегда страшно больной Пэшен — просто фирменный знак вашей деревни.
— Он едва не помер, по крайней мере она так говорит.
— Она — это…
— Моя мать.
— И она повела тебя на холм?
— Да. Но по дороге я начал отключаться, а очнулся уже в этой комнате.
Миссис Брэдли покачала головой.
— Я уверен, что меня отравили!
— Несомненно, друг мой.
— Причем отравили намеренно.
— Да.
— Потому что я узнал, что папы нет в комнате.
— И?
— Думаю, они убили его.
— Почему ты так решил?
— Или он убил себя сам, из-за того, что сделал с мистером Миддлтоном.
— Том, опиши мне мистера Миддлтона.
— Большой, черноволосый, с красным лицом. Глаза блестят, а зубы очень белые, когда смеется. Он постоянно шутит и всех подкалывает, хотя шуточки у него не для дам. И еще рассказывает, как спасает женщин из разных передряг.
— Передряг?
— Ну, когда к ним привязываются и все такое.
Миссис Брэдли плотоядно улыбнулась, и веселое выражение лица Тома сразу сменилось настороженным. Ее улыбку тоже можно было назвать веселой — как у тигра, который, оскалив зубы, вонзает когти в свою жертву. Том осторожно встал с кровати и начал обуваться. Оглянувшись на нее с опаской и в то же время с вызовом, он взял с камина окровавленный бинт и снова обвязал им голову.
— Ну, я пошел, — сказал Том.
Миссис Брэдли кивнула, проводила его до двери и проследила за ним взглядом, пока он не исчез за поворотом. Потом вышла на улицу и направилась к дому викария. Желание «собирать фольклор» у нее, видимо, пропало. Зайдя в дом, она ткнула кулаком под ребра подпрыгнувшего от неожиданности Джонса и, посмеиваясь, спросила, у кого в деревне есть сборник его избранных трудов.
Джонс умел краснеть — свойство, о котором не подозревало большинство его знакомых.
— По-моему, у мисс Харпер есть одна из моих ранних книг. Она иногда одалживает ее знакомым, — пробормотал он.
— Кажется, ее позаимствовал Том Теббаттс, — сообщила миссис Брэдли, и посмотрела на него с добродушным видом удава, который только что проглотил крупного ослика и теперь предвкушает долгие часы сытой дремоты. — Похоже, они идут назад, — вдруг добавила она, подняв указательный палец.
Возвращаясь с Гутрум-Даун, толпа вела себя гораздо тише, чем когда карабкалась наверх.
— Надеюсь, они вернут Хэллему статую святого, — произнес Джонс. — Что они от него хотели? Вы намекнули про «Золотую ветвь», но я плохо помню книгу и, честно говоря, сгораю от любопытства.
— Они таскали статую к пруду на Гутрум-Даун, чтобы окунуть в воду, только и всего. Это способ подсказать святому, что деревня нуждается в дожде. Обычай вообще-то возник во Франции, но и здесь он в ходу.
— Боже милосердный! — с отвращением воскликнул викарий.
На улице почти стемнело. Гутрум-Даун за южными окнами чернел подобно темной туче. Справа от него проступило две звезды, а зеленая полоска света на самом горизонте свидетельствовала о том, что еще один летний день завершается. Участники шествия, опасаясь столкнуться с Долговязым парнем после захода солнца, торопливо шагали по деревенской улице. Пение и крики сельчан далеко разносились в вечерней тишине. В них слышалось что-то угрожающее и в то же время безнадежное. Казалось, они бросали вызов богам, хотя знали, что это бесполезно, потому что никто им не ответит. Как будто они кричали кому-то, кто не мог их слышать, поскольку у него не было ушей.
Они вкатили статую святого Фомы обратно в церковный дворик. Облака, в начале дня давшие ложную надежду на дождь, по-прежнему ползли с юго-восточной стороны. Люди остановились, посматривая на небо, потом спустили изваяние с тележки и поставили у западной стены.
— Они слишком насытились, чтобы задать нам трепку, — заметил Джонс, вглядываясь сквозь сумерки в группу людей, сгрудившихся вокруг повозки, на которой они с таким трудом волокли статую на гору. — Да и устали. По-моему, многие уже разошлись по домам.
Действительно, у дверей церкви осталось не более пятнадцати человек. Джонс вышел к ним, приблизился к статуе и потрогал камень. Тот был мокрым и липким от грязи.
— Ничего себе! Это все, что осталось от пруда? — спросил он дружелюбным тоном.
В ответ послышались глухой ропот, вздохи и чей-то всхлип. Джонс вернулся к Хэллему и миссис Брэдли.
— Надо дать им воды, Хэллем, — пробормотал он. — Как бы дурны они ни были, надо дать им воды.
— Это я и собираюсь сделать, — произнес Хэллем.
Лицо его было бледным. Он направился к двери, глядя прямо перед собой. Джонс хотел пойти вместе с ним, но викарий отодвинул его в сторону.
— Это мои люди, — сказал он. — Я пойду один.
— Они недружелюбно настроены, — предупредил Джонс.
Хэллем улыбнулся:
— Я тоже.
Миссис Брэдли решительно встала между ним и дверью, помахав костлявой «клешней»:
— Слишком рано, друг мой, слишком рано. — Понизив голос, она добавила таким железным тоном, что Хэллему оставалось только лишь склонить голову, а Джонсу — удивленно вытаращить на нее глаза: — «Народ, ходящий во тьме, увидит свет великий; на живущих в стране тени смертной свет воссияет».
Люди начали расходиться. В окно полетел камень, угодивший в раму. Еще один удар сотряс дверь. Но демонстранты, похоже, были до предела измотаны и потеряли свой запал: после нескольких вялых угроз вернуться завтра и закончить дело, они разбрелись по улице.
— Так, а теперь — похитители трупов, — удовлетворенно сказал Джонс.
Миссис Брэдли покачала головой. Хэллем пробормотал какие-то извинения и ушел в свой кабинет.
— Сегодня они могут не прийти, — заметила она. — Кстати, мне надо отправить сообщение доктору Мортмэйну. Кого мы можем послать?
— Лили, — ответил Джонс. — Или Нао?
— Нао? Отлично.
Миссис Брэдли позвала дворецкого в комнату.
— Уже иду, — с подозрительной готовностью ответил Нао.
— Похоже, он ждал повода, чтобы удрать, — заметил Джонс, когда японец ушел. — Но что с Хэллемом? Вам не показалось… хотя вряд ли вы могли заметить разницу. Вы же не видели его до убийства. Однако это чертовски странно.
— А где Лили? — спросила миссис Брэдли.
Ее мысли, видимо, текли в разных направлениях.
— Наверное, в кухне, — пожал плечами Джонс. — Она вам нужна?
— Нет, Лили ушла к своей матери, — произнесла миссис Брэдли, не ответив на вопрос.
— С какой стати? Потому что испугалась сельчан и их милой демонстрации? Бедная девушка! Боюсь, после Суррея ей тут приходится несладко.
— Зато она нашла Джаспера Корбетта, друг мой. Скоро они поженятся. Кстати, вам не приходило в голову, что для такого жуткого места, как Саксон-Уолл, здесь живет много порядочных людей?
— И из этого вы заключаете…
Миссис Брэдли хохотнула и ответила стишком Гилберта, пропев его на мотив Салливана неплохим контральто:
Кровь густа, вода пуста.
Где нет риска — нет побед.
Пенни, фунты — суета!
Лишь любовью движим свет!
Потом, взяв писателя под руку, отвела его в кухню.
— Смотрите, — сказала она.
Джонс не увидел ничего, кроме старого кухонного шкафа с открытой внизу просторной нишей, в которую раньше ставили обувь. Он задумался, откуда у него могла возникнуть странная мысль, и вспомнил, что уже был в этой кухне, когда беседовал с Нао о его хозяине. Наверное, зрительная память подсказала ему то, о чем забыл разум: картинку с обувью, расставленной под шкафом. Теперь ниша пустовала. Джонс повернулся к миссис Брэдли.
— Днем тут стоял гроб, — объяснила она.
— Гроб?
— Да, гроб Теббаттса, друг мой.
— С телом Теббаттса?
— Разумеется. Но с фамилией «Миддлтон» на табличке.
— Откуда вы знаете?
— Догадалась.
— Неужели?
— Да. А теперь, — добавила миссис Брэдли, повернувшись к выходу, — мы прогуляемся на Гутрум-Даун и найдем место, где его положили.
Эти слова заставили Джонс рассмеяться.
— «О сэр, примите мой привет, И ты, безоблачный рассвет, И ты, волос моих копна, Что влагой утренней полна», — продекламировал он, направившись следом за ней в кабинет.
— Не забудьте зарядить и проверить револьвер, который я вам дала. Вы умеете стрелять из револьвера?
— Да.
— Хорошо. Значит, вы будете защищать нас обоих. А по пути, — она зловеще усмехнулась, — я расскажу вам всю историю. С самого начала у нас было четверо подозреваемых…
— Четверо?
— Да, друг мой. Вы, Теббаттс, доктор Мортмэйн и викарий.
— Но ведь Теббаттс мертв?
— Верно, и этот факт может означать, что он не является убийцей.
— «Вы должны назвать его имя, — процитировал Джонс, издав смешок, — и надо, чтобы из львиного загривка наполовину торчало его лицо; и надо, чтобы он сам говорил сквозь загривок и сказал так, или примерно в таком стиле…»
— Итак, у нас было четверо подозреваемых, — жестко повторила миссис Брэдли. — Джонс, Теббаттс, Мортмэйн и… скажем так, викарий.
— Но только одного из них зовут Миддлтон, — добавил Джонс.
— Вы правы, друг мой. Как нам быстрее подняться на Гутрум-Даун?
— Вряд ли я найду дорогу в такой темноте.
— Так, так, так, — поцокола языком миссис Брэдли. И осторожно ступила на лужайку. — Старайтесь вести себя потише, друг мой.
— О, не призывайте меня к осторожности! — воскликнул Джонс, сжимая в руке револьвер. — Они посадили мне здоровенную шишку, и я жажду мести!
Миссис Брэдли ткнула его под ребра, и оба замолчали до тех пор, пока не выбрались из спящей деревни. На крыльце доктора горела красная лампа, но в самом доме было темно. «Он вернулся», — подумал Джонс. Под ногами у них шуршала трава.
Глава XXIV
«То, что в делах об убийстве вопрос о безумии преступника оставляется на усмотрение присяжных, — поистине вопиющий факт».
— Дело обстоит так, — произнесла миссис Брэдли. — Мы ищем убийцу. Но, если я правильно все рассчитала, мы должны искать и психопата. Можно ли считать любое убийство безумием — вопрос спорный, но в данном случае убийца, то есть Миддлтон, самый настоящий сумасшедший, по которому плачет психиатрическая лечебница. Заметьте — он убил женщину и двух мужчин. Спрашивается, зачем?
— Вы хотите услышать мой ответ или это риторический вопрос, чтобы я в полной мере оценил блеск вашего интеллекта? — поинтересовался Джонс.
— Говорите прямо, друг мой, — сухо промолвила она.
— Ну, если вы спрашиваете серьезно, то я не знаю. А, подождите! Ему нужно было какое-то мертвое тело, чтобы подсунуть его вместо своего?
— Так мы считаем. Логичная версия, и она согласуется с известными нам фактами. Хотя…
— Верно, — поддакнул Джонс, споткнувшись о нору крота.
Луговое пастбище осталось позади, и теперь они шли по вересковой пустоши, устилавшей нижние склоны Гутрум-Даун. За кромкой холма появилась полная луна и залила ярким светом густые заросли папоротника, по которым Джонс и миссис Брэдли прокладывали путь. Сразу стала заметна узкая каменистая тропа, тянувшаяся среди зелени в сторону пруда.
— При такой луне нас видно за милю, — сказал Джонс, оглядевшись по сторонам.
— Это уже неважно, — возразила миссис Брэдли. — Я пришла к выводу, — добавила она с таким невозмутимым видом, словно ее слова не были самым потрясающим заявлением, от которого у Джонса сразу отвисла челюсть, — что убийца — викарий.
— Хэллем — это Миддлтон?
— Миддлтон — сумасшедший. После того, что я услышала о нем от матери покойной миссис Миддлтон, мне это совершенно ясно. Следовательно, если мы не ошибаемся в своих умозаключениях, раз в деревне живет Миддлтон, значит, в ней должен жить и сумасшедший.
— Звучит разумно, — кивнул Джонс, подхватив ее за талию, чтобы помочь забраться на крутой склон.
— Единственный помешанный в деревне — викарий. Поэтому, рассуждая логически, викарий и Миддлтон — одно лицо.
— Да, однако…
— Минутку, друг мой. Даже если забыть про больную голову викария, его поведение в ночь убийства требует серьезных объяснений, которых мы от него не получили.
— Викарий — хороший человек, он не убийца!
— Апостол Павел тоже был хороший человек, — усмехнулась миссис Брэдли, — но кто швырял камнями в святого Стефана? И потом, даже если следовать вашим весьма сомнительным стандартам поведения, он далеко не такой хороший человек, как вы, а вы…
— Я далек от идеала, — со смехом заключил Джонс. — Хорошо. Идем дальше. Мне нравится этот человек. Он мой друг. Я знаю, что он не убийца. Мне не может нравиться убийца. Никому не может.
— А тюремщикам нравилась Белль.
— Белль! Это другое дело. Она была жуткой женщиной.
— Перестаньте, терпеть не могу, когда люди начинают изображать наивных дурачков. Теперь я понимаю, почему вы сочиняли свои ужасные романы!
— Я больше не буду, — смиренно произнес Джонс. — Мой следующий роман…
— После детектива?
— Да, мой следующий роман после детектива будет называться «Беатриче. Как бишь ее там» — в честь возлюбленной Данте — и повествовать о некой даме по имени Беатрис Лестрейндж Брэдли, которая лишила меня пьянящей, но губительной отравы под названием «бестселлер» и наставила на путь доблестной охоты на убийц. Аминь! Как там говорится: «В такую ночь печальная Дидона стояла на пустынном берегу…»
— Ладно, теперь о Хэллеме! В ночь убийства он находился в Неот-Хаусе.
— Да, его видела мисс Фиби.
— За ним гнались от особняка, а вскоре, как нам известно, он вынимал стекло тринадцатого века из маленького квадрифолия в храме. Хотя я не думаю, что это происходило именно в ту ночь.
— Но…
— Я считаю, — продолжила миссис Брэдли, — что викарий вынул стекло за пару дней до этого.
— Почему вы так решили? Разве он не порезался тогда куском стекла?
— Разумеется, сначала надо разобраться, о каком викарии мы говорим, — заметила миссис Брэдли.
— Я говорю о Хэллеме, — пожал плечами Джонс, немного удивленный этим бесполезным уточнением.
Но он почувствовал, что у миссис Брэдли есть какие-то факты, о которых он не слышал.
— Я тоже, — вежливо подтвердила миссис Брэдли, — и поэтому считаю очевидным, что мистер Хэллем никогда не мог бы совершить такую элементарную ошибку, как перепутать маленький квадрифолий с окном-розеткой.
— Действительно, в этой церкви нет окна-розетки.
— Разве вам не приходило в голову, что ни один мальчишка не станет швырять камни в маленький квадрифолий, когда в храме есть большое и красивое окно с восточной стороны?
— Вы правы, — пробормотал Джонс. — Но в таком случае… Нет, я ничего не понимаю! Мне показалось, будто я ухватил какую-то мысль, но она сразу исчезла.
— Недавно вы заметили, что я никогда не виделась с мистером Хэллемом до убийства.
— Да. А вы разве виделись?
— Нет, друг мой. В отличие от вас.
— К чему вы клоните?
— Человек, живший у викария со дня убийства до поджога его дома местными сельчанами, — не мистер Хэллем.
— Господи, помилуй! Вы правы! В смысле — вы должны быть правы! Как я не заметил?
— Вы не настолько хорошо знали викария, чтобы вас не мог обмануть человек, изучивший его повадки.
— Нет, просто невероятно! Где были мои глаза? Наверное, я ослеп!
— Ничего подобного. Помните плотную повязку, закрывавшую половину головы? А огромный шарф, которым он якобы лечил невралгию? А то, что он почти не вылезал из постели, прятал голову под простыню и постоянно требовал, чтобы на окнах плотно закрыли шторы? И как он не подпустил к кровати доктора, а позднее и вовсе отказался принять его? Как хрипел, изображая мучительную боль? И как сильно изменилась его внешность?
— Да, — признал Джонс, — помню. Конечно, сразу было видно, что он изменился. Но я решил, что он сходит с ума.
— Не сходит, а давно сошел. Вам эта перемена не показалась слишком быстрой?
— У меня нет опыта в лечении психических болезней, как у вас. Но теперь, когда вы все это сказали, я вспомнил, с каким удовольствием он смаковал непотребные истории про местных жителей. Да, и еще сказал доктору, что он Моисей. Хотя, если подумать, нет ничего удивительного, что меня обвели вокруг пальца. Остальные тоже клюнули на эту удочку.
— Вы считаете? — покачала головой миссис Брэдли. — Я могу перечислить тех, кто не клюнул.
— Например, миссис Флюк?
— Почему вы назвали именно ее?
— Вспомнил мешок с лягушками. Она явно чуяла подвох.
— А еще?
— Может, миссис Пэшен?
— Почему?
— Из-за той истории с летним домиком. Она поняла, чего он хочет, но Миддлтон не решился выдать себя.
— Кстати, вот еще что. Мистер Хэллем был с миссией в Японии.
— Верно. Он привез с собой Нао.
— Тогда почему он говорил про полинезийскую и яванскую магию? Мне это сразу показалось странным и не согласующимся с фактами. Вообще он допустил много ляпов. И этот был одним из худших.
— Господи! Какой же я дурак!
Миссис Брэдли продолжила мягким тоном:
— Вспомните, как он внезапно изменил мнение насчет воды. Настоящий Хэллем был совсем не против давать воду из своего колодца. А поддельный Хэллем — наоборот.
— Как же он сумел убедить Хэллема оставить дом?
— Он и не пытался. В ночь убийства на Хэллема напали возле Неот-Хауса — это было в начале одиннадцатого — и отвезли на машине Миддлтона в развалины замка. Мы с Нао освободили его и поселили в трактире «Долговязый парень», ничего не сказав миссис Корбетт — у нее длинный язык, — но посвятив в свои планы самого Корбетта и молодого Джаспера. — Она усмехнулась. — Это происходило в то время, когда вы лечили голову после удара, полученного в Неот-Хаусе.
— Кстати, кто меня ударил?
— Полагаю, миссис Теббаттс. Бедная женщина, после убийства ее мужа она умирала от страха.
— Почему? Ведь это не она убила его?
— Нет. Но миссис Теббаттс боялась, что станет следующей жертвой, если не выполнит распоряжения Миддлтона.
— Какие?
— Устранить всякие сомнения, что убит был Миддл-тон, а не Теббаттс. Теббаттс лежит больной в постели и никого не может видеть — таковы были инструкции.
— И она решила, что я хочу что-то разнюхать…
— Чем вы и занимались!
— …и огрела меня кирпичом? А Теббаттс был убит…
— Потому что шантажировал Миддлтона.
— Откуда вы знаете?
— Я не знаю. Но это правда. Нет никаких сомнений, что после смерти жены Миддлтон провел некоторое время в психиатрической лечебнице. Его безумие накатывало приступами, через определенные интервалы.
— Вы нашли лечебницу, где он сидел?
Миссис Брэдли покачала головой. В лунном сиянии ее лицо выглядело совсем тонким и худым.
— Я и не собираюсь ее искать, — ответила она.
— Но ведь это важное доказательство…
— Мне не нужны доказательства.
— Почему?
— Узнаете, когда вернемся в дом викария. Надеюсь, мистер Хэллем хорошо проводит время у доктора Мортмэйна.
— Что вы имеете в виду?
— Только то, что сказала, друг мой.
— Тогда это действительно что-то новенькое! — воскликнул Джонс, смеясь.
Они уже добрались до вершины холма. Перед тем как остановиться, Джонс задал еще один вопрос:
— Вы уверены в подмене Хэллема? Я к тому, что Нао он не мог провести. В конце концов, японец много лет жил вместе с викарием. Но Нао и бровью не повел.
— Он помог мне найти мистера Хэллема. Благослови бог японское бесстрастие! Любой европейский слуга на его месте сразу выдал бы себя с головой. А Нао и глазом не моргнул. Потом я объяснила ему, что хочу сделать, и он выполнил все мои указания.
Они остановились на вершине холма. Могила Долговязого парня мрачно возвышалась в лунном свете. Миссис Брэдли присела отдохнуть на глыбу известняка. Постояв немного, Джонс расположился рядом.
— Гроба здесь нет, — произнес он.
— Нет, — подтвердила миссис Брэдли и взглянула на часы.
Минут через десять она поднялась и сообщила, что они должны вернуться в деревню.
— А я был уверен, что это доктор Мортмэйн, — заметил по дороге Джонс, когда пауза слишком затянулась.
— Мортмэйн? Потому что он врач? Да, но он в здравом уме, друг мой. А мы должны искать сумасшедшего — человека, который полностью безумен.
— Если это все, что нужно, тогда чем вам не подходит, например, мисс Харпер?
Миссис Брэдли хохотнула.
— Давайте сходим к доктору Мортмэйну и спросим у него, где тело, — предложила она.
— Да, он же для вас его спрятал. Хотя вы говорили, что оно должно находиться в могиле Долговязого парня на холме.
— Оно там и будет, только позднее. Идемте. Я не хочу, чтобы кто-нибудь подумал, будто это мы его туда притащили.
Но когда они поравнялись с крыльцом доктора Мортмэйна, миссис Брэдли прошла мимо дома и повела Джонса дальше — к лачуге старой миссис Флюк, которую ей выделил так и не материализовавшийся Бердси.
В кухне горела свеча, и миссис Флюк в своем ночном чепце, аккуратно надетом на лысую голову, сидела за столом с колодой карт. Раскладывая карты, она что-то бормотала себе под нос, и огонек свечи то поднимался, то опадал на фитиле, с пугающей точностью отзываясь на ее голос.
Джонс и миссис Брэдли отодвинули щеколду и вошли внутрь — без приглашения и, кажется, без звука, поскольку старуха не подала никаких признаков того, что заметила их присутствие. Но в конце концов она собрала карты в неровную колоду и с усмешкой обратилась к Джонсу:
— Я чувствую запах дождя.
— И слава богу, — искренне произнес он.
Миссис Флюк покосилась на миссис Брэдли и тронула свой чепец.
— Мне надоела эта болтовня про ведьм, вот я и сбрила волосы, — сообщила она ей доверительным тоном, словно они понимали друг друга с полуслова.
Та кивнула.
— О чем она? — спросил Джонс.
— В некоторых деревнях принято считать, что духи, которыми управляет ведьма, скрываются в ее волосах, — объяснила миссис Брэдли.
— Напрасно Хэнли Миддлтон упрятал пастора в старые развалины, — раздраженно продолжила миссис Флюк. — Почему он так жестоко поступил с беднягой? Пастор нам нравится, хоть мы с ним и ссоримся. Вот я и принесла Хэнли Миддлтону своих лягушек, чтобы намекнуть, что он жестокосердный фараон, а пастора надо отпустить. Да все без толку. — Она посмотрела на миссис Брэдли и хрипло рассмеялась.
— Подождите, миссис Флюк, — вмешался Джонс. — А когда вы поняли, что мистера Хэллема нет дома, а его место занял Миддлтон?
— Что там понимать? Сразу, как только убили Теббаттса, за которого вышла замуж наша Элиза. Мыслимое ли это дело — попытаться обвести вокруг пальца его старую тещу!
— А кто убил кота? — спросил он.
— Том. Хэнли Миддлтон творил с ним свои черные дела. Животина мучилась, вот Томми ее и убил.
— Культ плодородия, связанный с почитанием Исиды, был занесен в эти края во втором веке римскими легионерами, — сообщила миссис Брэдли. — Видимо, Миддлтон с ним как-то экспериментировал. Я думаю, кот был одним из первых симптомов, что период просветления у Хэнли Миддлтона закончился. Миссис Флюк, расскажите о том вечере, когда произошло убийство Теббаттса.
— Нечего тут рассказывать. Вы и так все лучше меня знаете, хотя как это у вас получается, ума не приложу, — ответила старуха. — Вот и верь после этого пастору, что нет ведьм. Теббаттс и Элиза привезли Хэнли Миддлтона обратно в Саксон-Уолл и спрятали в доме, но мы быстро все выяснили. Тогда мы с Мартой и решили, что тут что-то неладно. Этот Теббаттс — ушлый, он все крутил да хитрил. А вот мальчонка их — мне его жаль.
— Теббаттс шантажировал Хэнли Миддлтона, зная, что тот убил свою жену? — уточнил Джонс.
— Кто же это знает? — ответила старая миссис Флюк, кокетливо поправив чепец. — Теббаттс всю жизнь работал в «желтом доме», еще раньше, чем женился. Считал, что обращаться с сумасшедшими — дело плевое: веди себя с ними пожестче, вот они и будут делать все, что надо. Наша Марта была с ними заодно: знала про Пайка и могла припугнуть Хэнли. А я знала, да не сказала, что он еще раньше пытался убить бедную миссис Констанцию с помощью черной магии, когда они только поженились. Но они не взяли меня в долю, даже Марта, — да сгниет ее жадная утроба, так обращаться со старой матерью, которая родила ее! Короче, однажды, после того как сюда приехал мистер Джонс, Хэнли накинулся на Теббаттса и заявил, что он Моисей и будет жить в доме у викария. Я, говорит, буду сорок лет водить свой народ по пустыне, а потом исчезну. Ну и этот Пэшен, за которого вышла наша Марта, пришел и помог Хэнли и Теббаттсу спрятать пастора в том подземелье, что под развалинами. А сделал он это потому, что слышал, как пастор назвал его дурачком, — хотя дурачок он и есть. И вот эта нехристь, что служит у пастора, его чуть не убила. Япошка набросился на него как дьявол — Пэшен нам рассказывал, — и заставил показать, где они его спрятали. А Пэшен помог ему вызволить пастора.
— Из подземелья под руинами? — спросил Джонс.
— Да. А что до пастора, то он ездил в Неот-Хаус выяснить насчет воды и попросить Теббаттса, с глазу на глаз, чтобы тот уговорил хозяина. Но Хэнли решил занять место пастора — может, его сам Теббаттс надоумил. Знаю только, что Теббаттс хотел убить его, потому что они уже не могли удержать Хэнли и боялись, что он выдаст их полиции.
— За то, что они его шантажировали?
— Да. И еще вели себя с ним жестоко.
— Так вот почему у всех были алиби! — воскликнул Джонс.
— Да, друг мой, — вставила миссис Брэдли. — Помните, что для убийства Теббаттса все алиби немного запаздывают? А для убийства Миддлтона — в самый раз.
— Понимаю.
— Так вот, — продолжила миссис Флюк, не собираясь уступать свое место другой рассказчице, — а вскоре наша Элиза стала нашей Мартой, — она хихикнула, видимо, вспомнив миссис Теббаттс в сапогах и шляпе, — да и вообще, она всегда была смелой и знала, как устраивать свои дела! Ну а Марта слегка опоздала на веселье, поскольку поила своего дурачка зельем…
— Да-да, — кивнула миссис Брэдли. — Мне это кое-что напомнило. Тот больной человек в постели, которого не могла арестовать полиция…
— Пэшен, — подтвердила миссис Флюк. — Мы поили его настоем наперстянки.
— Разве его не осматривал доктор Мортмэйн?
— Нет. Он приходил к нам, но мы не пускали его в комнату. Только показывали вены у нашей Элизы.
— Помните, я вам говорила, что сад у викария давно не полот? — обернулась к Джонсу миссис Брэдли.
— Пэшен — крепкий человек, — заявила миссис Флюк. — Он так и не помер. Мы его потом отпустим. У него есть свои достоинства, хотя по нему этого не скажешь.
— А как же алиби Хэллема, который не Миддлтон? Насчет того, что он вытаскивал стекло? — спросил Джонс.
Миссис Флюк покачала головой:
— Хэнли не вытаскивал окно. Это был пастор. Он боялся, что, когда начнется сильная гроза и дождь, стекло может пострадать. Хэнли только карабкался наверх!
— Карабкался?
— Да.
— На церковь?
— Да.
— Чему вы удивляетесь? — обратилась миссис Брэдли к Джонсу. — Хэнли только что убил Теббаттса. Что он еще мог делать, как не карабкаться наверх?
— А, Зигмунд Фрейд! — облегченно вздохнул он.
— В тот вечер они просто погнались за пастором, поймали его и заткнули ему рот, — продолжила миссис Флюк, снова пресекая попытки вытеснить ее из разговора. — Теббаттсы понимали, что он может испортить им игру, если догадается, что к чему. Они могли убить его, но не посмели, потому что вы стали его другом!
— А это тут при чем? — спросил Джонс.
Старая миссис Флюк покачала головой. Тень ее чепца исполнила на стене дьявольский канкан.
— Мы, как только вас увидели, мистер Джонс, сразу догадались. Мы вас давно тут ждали, тысячу лет и даже больше. И когда вы появились — такой приветливый, дружелюбный, — мы стали просто смотреть и ждать. Мы уже все знали. Теббаттс не знал, но мы ему сказали.
— Не понимаю, о чем вы.
— Я, наша Марта и другие тоже просто смотрели на вас во все глаза и видели то, что мы видели.
— Что именно?
— Долговязый парень и его тень! Долговязый парень и его тень, вот что, мистер Джонс.
— Но я не Долговязый парень! Долговязый парень — миф. Деревенская сказка. Его не существует!
Миссис Флюк подняла взгляд к потолочным балкам.
— Я чувствую запах дождя. Вы сами не знаете, кто вы такой, мистер Джонс. Завтра люди пойдут в церковь. Да, пойдут! И дождь очистит их от грехов! Он их очистит, вот увидите.
После полуночи Джонс и миссис Брэдли вернулись в дом викария.
— Нао, наверное, уже лег спать, — произнесла миссис Брэдли.
— Пока нет, — ответил японец откуда-то из-под ног.
От неожиданности Джонс вздрогнул, но она сохранила невозмутимость.
— Ну что, для главного констебля все готово? — поинтересовалась миссис Брэдли.
— Полный порядок, достопочтенная леди, — вежливо промолвил японец.
Лицо Нао было, как всегда, непроницаемо, но, вглядевшись в него внимательнее, Джонс понял, что под этой неподвижной маской бурлит смех.
— Что тут смешного? — спросил он.
— То, что ожидаемое оказалось правдой, а существовавшее — исчезло. И кто знает, что нам принесет эксгумация покойника? — ответила миссис Брэдли веселым тоном, который, как недовольно заметил Джонс, звучал легкомысленно.
— Что случилось с деревенскими? — добавил он. — Они утрясли свои разногласия с мистером Хэллемом?
Нао улыбнулся.
— После прискорбной кончины Миддлтона… — начал он.
— Что, что? — перебил Джонс.
— Хэнли Миддлтон недавно умер, — сообщила миссис Брэдли.
— После смерти этого законченного негодяя, — вежливо продолжил японец, — я вытащил Теббаттса из гроба и заменил его телом человека, указанного на табличке. Гроб снова на месте, и завтра утром главный констебль найдет в нем труп самоубийцы. Собаке собачья смерть, — с удовлетворением заключил Нао.
— Это был самый лучший вариант, — пояснила миссис Брэдли, когда японец ушел. — Полиция откопает тело Миддлтона и вызовет мать покойной миссис Миддлтон, которая опознает его. Она не заметит, что труп выглядит более «свежим», чем положено.
— А как же Теббаттс?
— Главному констеблю кое-что известно. Он не станет никого арестовывать и обвинять в убийстве, поскольку будет неопровержимо доказано, что Миддлтон убил Теббаттса, а затем покончил жизнь самоубийством.
— Кстати, — заметил Джонс, — я до сих пор не знаю, что случилось с Миддлтоном.
— Он сбежал в ту ночь, когда подожгли дом викария.
— Куда он отправился?
— На развалины замка, друг мой. А жители деревни бросились за ним.
— Вот оно что. — Возникла долгая пауза, а потом Джонс с тревогой спросил: — Но вы об этом тогда не знали, правда?
— Разумеется, знала, — ответила миссис Брэдли.
— Но… но мы могли бы остановить их! Помните тот момент, как мы услышали на холме какой-то громкий шум?
— Я прекрасно понимала, что это за шум. Они гнались за Миддлтоном до развалин, чтобы наброситься на него и забить дубинками.
— Охота на гадюк! — вырвалось у Джонса.
— Старый сатана, — напомнила миссис Брэдли.
— Но вы же не могли позволить забить человека до смерти? Он был беззащитен!
Писатель с ужасом посмотрел на нее. Миссис Брэдли кивнула.
— Он был беззащитен, — подтвердила она. — Первый же человек, который до него добрался, нашел его мертвым.
— Откуда вы знаете?
— Нао сбросил Миддлтона со стены замка, он ударился головой и погиб. Когда остальные подбежали к нему, он был уже мертв. Не забывайте, Миддлтон был жестоким. Уверена, он очень скверно обходился с Нао, изображая его хозяина. Нао попросил у меня разрешения убить его, и это был самый простой способ решить все проблемы. Местные жители в любом случае расправились бы с ним после того, как лишились воды и у викария, и в Неот-Хаусе.
— Но если он был мертв, как они могли гнаться за ним?
— Они гнались за Нао. Я объяснила ему ситуацию, и он сразу понял, что людям надо как-то разрядиться. Его брат служил камердинером у одного маркиза, увлекавшегося охотой на лисиц. Нао известно, что англичане любят охотиться.
— Значит, он вел их за собой, пока они не наткнулись на тело Миддлтона?
— Да, друг мой, и все выглядело так, словно тот покончил с собой, бросившись со стены.
— У вас очень своеобразные представления о морали, миссис Брэдли, особенно для особы вашего пола, — пробормотал Джонс.
Дождь собирался с самого утра. В потемневшем небе мрачно громоздились грозовые облака, и ближе к вечеру, когда на землю не упало еще ни капли, в маленькой церкви собралась огромная толпа. Позднее в тот же день миссис Брэдли попросила Джонса проводить ее в деревню. Она подвела его к дому, где он жил, и попросила постучать в дверь. Джонсу показалось, будто в доме никого нет. Однако он постучал снова, но с тем же результатом.
— Что дальше? — спросил он, обернувшись к миссис Брэдли.
— Давайте еще разок.
В доме царила темнота. Джонс опять громыхнул кулаком по двери. На сей раз она открылась.
— Входите, — хмуро буркнула миссис Пэшен. — Я уже целый час вас жду.
Подталкиваемый сзади, Джонс переступил через порог. Миссис Брэдли вошла за ним. Миссис Пэшен со свечой в руке проводила их в гостиную. Джонс огляделся в поисках сахара, но в комнате не было ни одного кусочка.
— Гроза близка, — обронила миссис Пэшен.
Действительно, яркая луна уже пропала в наползавших тучах. В наэлектризованном воздухе потрескивали искры. Внезапно над холмом одна за другой полыхнули две молнии, острым зигзагом воткнувшись в вершину Гутрум-Даун и ярко озарив комнату. На мгновение Джонс замер, вытаращив глаза на миссис Пэшен.
— Где Миддлтон? — крикнул он.
Женщина хихикнула:
— Хэнли Миддлтон уже в аду. Ваш японец сломал ему шею. Как там мой маленький Ричард? Как у него дела?
— С ним все в порядке, — ответил Джонс. — Вы сможете приезжать к нему на день рождения.
— Нет, — возразила миссис Пэшен, покачивая головой. — Я больше не буду стоять на его пути.
Ее слова потонули в оглушительном грохоте и треске. Ослепительная вспышка света превратила их лица в гипсовые маски, возвестив о новом, еще более сокрушительном ударе грома.
— Небо рушится на дом! — воскликнул Джонс.
— Да, да! — с неожиданной силой подхватила миссис Пэшен. — Это дьявол вырвался на волю! Он несется на семи ветрах! Но архангел Михаил низверг его на землю! Михаил — предводитель небесных воинств! Слава Всевышнему! Слава Господу небес!
Скоро воздух наполнился мощным гулом и свистом. Это был дождь — плотный, секущий, почти отвесный ливень. Закипев мутными потоками на запекшейся земле, насыщая долгожданной влагой травы и деревья, срывая плоды с согнувшихся ветвей и колотя тяжелыми каплями по лепесткам цветов, он с неистощимой силой обрушился на деревню, словно где-то наверху опрокинулось целое море и Ноев потоп снова хлынул на беззащитную долину, грозя поглотить в ней все живое.
Никто из них в жизни не видел такого дождя. Он напоминал ревущий водопад, низвергавшийся с неба с гневным торжеством; и они стояли, молча глядя на него, в благоговении перед этой разбушевавшейся стихией, явившей им чудо щедрой и неистовой милости Божьей.