.
— Теперь вы переходите в мое подчинение. Я начальник штаба размещенной в этом районе дивизии. Приказываю немедленно подтянуть сюда вашу роту. Отказ попахивает трусостью.
— Герр оберст, я не могу выполнить ваше приказание.
— Арестуйте этого человека! — яростно заорал оберст. Никто из нас не шевельнулся. Он указал на Легионера.
— Слышал? Взять этого человека!
Легионер устало щелкнул каблуками.
— Je n'ai pas compris, mon commandant[35].
Багровый от гнева вояка изумленно раскрыл рот.
— Что это, черт побери? — И повернулся ко мне. — Арестуй этого офицера!
Его изумление лишь усилилось, когда я ответил по-датски, глядя на него с непонимающим видом. Он едва не вышел из себя от ярости и пнул валявшийся камень; когда снова повернулся к лейтенанту Фрику, крик его превратился в пронзительный писк, а слова стали неразборчивыми.
— Лейтенант, прикажите своим пугалам арестовать вас! Черт возьми, сделайте что-нибудь.
Он бранился, проклинал, угрожал.
Лейтенанту Фрику это вдруг надоело. Он взял автомат под мышку и приказал:
— Разведгруппа, колонной по одному за мной!
Оберст выхватил из кобуры пистолет и громовым голосом заорал:
— Стой, стреляю!
Этот крик мог бы остановить дивизию во время бегства. И нас остановил на секунду. Потом мы, не оглядываясь, пошли дальше.
Последовал ряд пистолетных выстрелов.
— Il est fou[36], — проворчал Легионер, когда пули просвистели мимо наших голов.
Полковник позади нас яростно ревел. Снова нам вслед раздались выстрелы.
Я оглянулся. Оберст вышел из себя. Он пинал свой автомобиль; потом вскочил в него, попытался завести мотор, но тот заводиться отказывался. Он выскочил снова с пистолетом в руке.
— Берегись! — крикнул я и бросился в ров. Через секунду Легионер и лейтенант Фрик лежали рядом со мной.
Броситься в укрытие не успел только незнакомый фельдфебель, и все пули вошли ему в спину. Он повалился, изо рта хлынула кровь, каска сиротливо покатилась по дороге.
— Jamais vu si con[37], — выругался Легионер. — Свен, прикончи его!
Я опустил ножки ручного пулемета.
— Нет, — негромко сказал лейтенант Фрик. — Это убийство.
— Закройте глаза, герр лейтенант, — посоветовал Легионер, — или утешьте нашего умирающего приятеля.
Я упер приклад в плечо, установил прицельную планку, зарядил пулемет и навел. Полковник вставил в пистолет новую обойму. Вокруг нас заплескались пули. Его большая фигура слегка колебалась в моем прицеле.
— Отличная мишень, — усмехнулся я Легионеру, но взял слишком близкий прицел. Пули прострочили дорогу метрах в двух перед оберстом, тот завопил и бросился прятаться за машиной, крича:
— Бунт!
Пронзительный свист едва не разорвал нам барабанные перепонки, над нами пронеслась какая-то тень, и мы скатились в ров, прячась от обстрела «джабо». Пушка его громыхнула, и несколько снарядов угодили в машину оберста; она отлетела к деревьям, где ее охватил огонь, оставив лишь обугленную мумию от человека, который только что был оберстом.
Лейтенант Фрик поднялся на ноги и приказал:
— Следуйте за мной.
Мы подкрались к деревне, на окраинах которой наши пехотинцы и артиллеристы все еще бежали со всех ног, а их азартно преследовали опьяненные победой американцы.
Какой-то гауптман[38] угодил буквально нам в руки, всхлипывая:
— Конец. Полк уничтожен. Они смяли все наши противотанковые пушки. Я ухитрился в последнюю минуту выскочить в окно из комнаты, где сидел со своим унтер-офицером. Мимо нас пролетали ручные гранаты. Уцелел я один. Вся ротная канцелярия уничтожена.
— А дозор вы не выставили? — с удивлением спросил лейтенант Фрик.
Гауптман сорвал с головы фуражку.
— Мы чувствовали себя в полной безопасности. Вчера вечером американцы находились в ста пятидесяти километрах. Несколько их полков были оттеснены. Мы взяли несколько пленных из Сто сорок второго американского пехотного полка, ничего особенного они собой не представляли. Мы готовились праздновать победу, и я выставил только обыкновенных часовых. Наши противотанковые орудия стояли зачехленными за домами, снаряды лежали в автомобильных прицепах.
— А что часовые? — спросил лейтенант Фрик.
— Американцы задушили их проволочными удавками.
Гауптман устало сел между нами. Он был старым, седым, верившим в непобедимость немецкого солдата до той минуты, когда американские «шерманы»[39] смяли его полк; был профессором или кем-то вроде того в университете Фрайбурга, смотрел на каждого моложе тридцати, как на ребенка. Но двадцатилетние американские танкисты доказали ему, что он был неправ. Он видел, как четыре тысячи солдат и офицеров за двадцать минут погибли в огне. Теперь он сидел на дне рва, его расспрашивал еще один двадцатилеток, юнец в черном мундире танкиста с Рыцарским крестом на шее и объяснял ему, что нужно было делать.
— Нельзя чувствовать себя в безопасности, — улыбнулся лейтенант Фрик. — Я не расстаюсь с автоматом даже во сне. То, что произошло с вами, постоянно случалось в России. Война — это сплошная хитрость и нечестная игра.
Гауптман взглянул на свой Железный крест с Первой мировой войны.
— В четырнадцатом — восемнадцатом годах было не так. Я служил в уланском полку, приданном графу Хольцендорфу[40]. Меня снова призвали всего три месяца назад. Это отвратительная война. — Лейтенант Фрик кивнул. — И я думаю, что мы ее проиграем, — прошептал гауптман.
Лейтенант Фрик не ответил. Он несколько секунд разглядывал разыгрывающийся перед нами жуткий спектакль, потом опустил бинокль на грудь.
— Гауптман, что там произошло? Расскажите вкратце, мы очень спешим.
Легионер зажег сигарету и сунул ее в губы Фрику.
Гауптман удивленно разинул рот.
— Американцы появились совершенно внезапно, — подытожил он.
Лейтенант Фрик засмеялся.
— Это я понимаю.
Гауптман укоризненно посмотрел на смеющегося лейтенанта. Взял палочку и стал чертить на песке.
— Должно быть, они появились отсюда.
Фрик кивнул.
— Очевидно. Я бы тоже вклинился здесь. Потом они уничтожили ваши орудия по всем правилам.
— Видимо. — Гауптман закрыл лицо руками в перчатках. — Не могу понять, как я уцелел. Мой заместитель с громадной раной в спине упал грудью на стол. Он был очень многообещающим. Мы как раз говорили о том, что ему нужно во Фрайбургский университет. Он знал все о Канте.
Лейтенант Фрик иронично засмеялся.
— Было б лучше, будь он специалистом по автоматическим орудиям и фланговому охранению. Сейчас нам нужны солдаты, а не философы.
Гауптман поднял взгляд.
— Наступает иное время, молодой человек.
— Несомненно. Только, скорее всего, вам его не увидеть, как и вашему заместителю-философу.
— Вы хотите донести, что я нарушил воинский долг? — обеспокоенно спросил гауптман-.
— И в голову бы не пришло, — пренебрежительно ответил лейтенант Фрик. — Как, по-вашему, сколько там танков?
— По меньшей мере батальон.
— Хмм. Трудно поверить, но вы должны знать, что видели. Однако представляете, сколько места занимает танковый батальон? От восьмидесяти до ста танков плюс все вспомогательные службы[41]. Это такое движение, что даже у французского регулировщика волосы бы встали дыбом.
— Там была сущая бойня, — сказал, оправдываясь, гауптман. — Я видел, как моего денщика раздавили гусеницы «шермана». Он был студентом-юристом, происходил из хорошей венской семьи. У нас в батальоне было много молодых людей, подающих надежды, я имею в виду, в академическом отношении. Теперь они все убиты. Мы слушали своего рода курс лекций. Командир полка был университетским профессором. У нас царил академический дух.
— Ничего не могу сказать по этому поводу, — сухо заметил лейтенант Фрик. — Но, мне кажется, было бы лучше, если б вы были настроены на военный лад. Тогда вы смогли бы спасти половину своего батальона. — Смахнул воображаемую пылинку с блестящего Рыцарского креста. — Философский подход командиру батальона ни к чему.
— Лейтенант, вы солдат, награждены за храбрость — и очень молоды.
— Да, солдат, с тех пор, как окончил школу. Очевидно, в ваших глазах я еще ребенок, но теперь этому ребенку приходится таскать каштаны из огня для вас и прочих интеллектуальных аристократов. Позади меня лежит человек, который тридцать лет пробыл солдатом, хорошо изучив свое дело во французском Иностранном легионе. А этот фаненюнкер с пулеметом — один из тех, кого вы презираете. В ваших глазах он всего-навсего выходец из трущоб. Оба понятия не имеют о Канте и Шопенгауэре, зато знают жестокие законы Марса[42].
Гауптман спокойно посмотрел на молодого лейтенанта. Устало улыбнулся.
— Убили бы вы свою мать по приказу начальника?
— Конечно, и переехал бы, если б она стояла на пути моего танка.
— Несчастный мир, — прошептал ученый в мундире. Поднялся на ноги, бросил пистолет с фуражкой на дно рва и одиноко пошел по дороге.
Легионер прикурил от окурка новую сигарету, глядя ему вслед.
— С этим наивным идиотом исчезнет целое поколение. C'est fini[43].
Лейтенант Фрик поправил на ленте орден, полученный за уничтожение батальона русских танков.
— Он верит в свои идеи. Пусть сохраняет иллюзии, пока не сыграет в ящик. Когда он вернется, мы напишем о нем превосходный рапорт: изобразим его, единственного уцелевшего из батальона, стреляющим из противотанкового орудия.
Мы вернулись по тропинке, шедшей по сухому руслу ручья.