– Мы ненадолго, monsieur Пассарелль, – вмешался я. – Может быть, неделю. Потом, я обещаю, что привезу ее сразу назад.
Жак потер свой гладко выбритый подбородок.
– Я не знаю, что сказать. Все, что связано с этим танком – это, кажется, неприятности и еще раз неприятности.
– Поверьте мне, monsieur, на этом все должно закончиться. Как только мы вернемся из Англии, вы никогда больше не услышите об этом танке. Никогда.
Жак Пассарелль хмыкнул. Казалось, что его не особенно впечатлили мои слова. Он повернулся к Мадлен и спросил:
– Почему это должно касаться тебя? Мистер Мак-Кук один не может? Кажется, что тебе всегда нужно делать работу, которую должны делать другие. И что насчет отца Энтона?
Мадлен умоляюще посмотрела на меня. Я знал, что она не хочет оставлять отца одного в разгар зимы. Но я покачал головой. Чего я не собирался делать, так это перечить дьяволу. Мое волосяное колечко будет защищать меня лишь до захода солнца, а затем я стану таким же уязвимым, как и Мадлен.
– Monsieur, – сказал я. – Мы действительно должны ехать, оба. Простите.
Фермер вздохнул.
– Ну, хорошо, если вы так должны это сделать. Я позвоню Гастону Джумету и спрошу у него, не сможет ли приехать Генриетта. Вы сказали неделю, не больше?
– В районе недели, – ответил я ему, хотя не имел ни малейшего представления о том, как долго мы будем раскапывать гнусных братьев Элмека.
– Ну, хорошо, – сказал он. Затем поцеловал дочь и пожал мне руку. – Если это что-то действительно важное. Может быть, вы хотите немного кальвадос или кофе?
Пока Мадлен упаковывалась, я сидел вместе с Жаком и Элоиз за кухонным столом. На улице снова пошел снег, – слабый, мокрый снег, медленно опускавшийся на оконные стекла. Мы говорили о сельском хозяйстве, коровах и о том, что делать, когда репа начинает гнить в земле.
Через некоторое время Жак Пассарелль опустошил свой бокал с кальвадос, протер рот покрытым пятнами платком и сказал:
– Мне пора на работу. К концу недели надо вспахать два поля. Желаю вам bon voyage.[39]
Мы пожали друг другу руки, и он вышел в прихожую, чтобы натянуть свои болотники и толстую куртку. Ожидая пока он выйдет за пределы слышимости, я осторожно помешивал свой кофе.
– Элоиз? – позвал я наконец.
Старая женщина кивнула.
– Я знаю.
– Вы знаете? Откуда вы знаете?
Она молча достала из кармана своего фартука потрепанную, синеватую фотографию молодого священника; щурясь на солнце, он держал в руках большую соломенную шляпу.
Я продолжительное время смотрел на фотографию, потом сказал:
– Это отец Энтон.
– Да, monsieur. Я знала его долгие годы. В молодости мы были близкими друзьями. По сути дела, настолько близкими, что вряд ли нам было необходимо говорить, чтобы знать, что каждый из нас думал. Ну, отец Энтон прошлой ночью каким-то образом связался со мной. Я проснулась и почувствовала, что потеряла его; а когда я увидела сегодня утром вас, я поняла, что он мертв.
– Вы не сказали Жаку?
– Я никому не сказала. Я не совсем была уверена, что это правда. Я надеялась, что это не так. Но потом я увидела вас и все поняла.
Я достал колечко волос, которое она мне дала.
– Послушайте, Элоиз, – сказал я, – у вас больше нет такого?
Она подняла свою седую голову и внимательно посмотрела на меня сквозь очки, с прилипшими к линзам точечками муки.
– Вам нужно еще? Зачем?
– Дьявол на свободе, Элоиз. Это дьявол убил отца Энтона. Вот почему мы едем в Англию. Дьявол требует.
– Требует?
– Если мы не будем делать, что он говорит, он зарежет нас. Мадлен и меня. Его зовут Элмек. Дьявол ножей.
Элоиз дрожащими руками забрала у меня фотографию отца Энтона. Она была так взволнована, что поначалу не могла говорить, и я налил ей маленькую рюмку кальвадос. Она отпила половину, закашлялась; потом снова посмотрела на меня; лицо ее было настолько страшным от напряжения, что я и сам почувствовал страх.
– Он страдал? – прошептала она. – Он страдал, бедный отец Энтон?
– Я не знаю. Я не думаю. Но я видел, как умерла Антуанетта, его домохозяйка: она ужасно мучилась.
– Что же будет? Что вы собираетесь делать?
– Мы мало что можем сделать, кроме того, что нам приказывают. Дьявол собирается сжечь дом, чтобы никто не узнал, что произошло, – и, Элоиз, страшно важно, чтобы вы не говорили никому.
Элоиз плакала.
– А что с Мадлен? – пробормотала она, вытирая фартуком свои глаза. – Он не причинит Мадлен вреда, ведь правда?
– Этого не произойдет, если мы будем делать то, что он нам говорит. Я должен узнать, как первым его уничтожить, как изгнать его. Тем не менее, мы должны подчиняться ему и помогать искать двенадцать его собратьев.
– Я могу сделать лишь одну вещь, чтобы помочь вам. Подождите минутку.
Она с трудом поднялась со своего стула и побрела по кафельному полу, к кухонному шкафу. Открыв дверцу, она пошарила среди консервных банок, кувшинов и коробок и наконец достала маленькую баночку с напечатанной на ней известной маркой французских таблеток от кашля. Она принесла ее к столу и аккуратно открыла крышку.
Я заглянул внутрь. Там не было ничего, кроме кучки серого порошка.
– Что это? – спросил я ее.
Она закрыла крышку и передала баночку мне.
– Говорят, что это пепел одежды, которая была на Христе, когда его распяли. Это самая сильная реликвия, которая у меня есть.
– Что она сделает? Она защитит нас?
– Я не знаю. Некоторые реликвии имеют действительно магические свойства, а некоторые – просто обман. Это все, что я могу сделать. Это все, что я могу вам дать.
И она отвернулась; глаза ее были наполнены слезами. Я не знал, как ее успокоить. Опустив в карман баночку с пеплом, я допил свой кофе. Часы пробили восемь; я знал: если мы хотели успеть на утренний паром в Нью-Хейвен, мы должны были спешить.
На лестнице, с чемоданчиком в руке, показалась Мадлен. Я встал из-за стола, взял у нее чемоданчик и на прощание нежно похлопал Элоиз по плечу.
– В чем дело? Почему Элоиз плачет? – спросила Мадлен.
– Она знает об отце Энтоне. И она боится, что то же самое случится и с тобой.
Мадлен склонилась над старой женщиной и поцеловала ее.
– Не беспокойся, – сказала она. – Мы ненадолго. Мистер Мак-Кук за мной последит.
Элоиз печально кивнула.
– Поедем, – сказал я, – а то можем опоздать.
Мы вышли на двор, и я погрузил чемоданчик Мадлен в багажник «Ситроена». Как мокрая вуаль, на нас опускался слабый снег. Нам оставалось забрать еще лишь один предмет багажа – средневековый сундук из подвала дома отца Энтона. Мы с Мадлен залезли в машину, и я завел двигатель. По узким и заледеневшим дорогам, сопровождаемые назойливым гудением печки и писком ерзавших взад-вперед дворников, мы направились обратно.
Хотя французы поднимаются рано, к тому времени когда мы добрались до дома отца Энтона и остановились на переднем дворе, деревня все еще казалась необитаемой. Выйдя из машины, я открыл дверь для Мадлен.
– Зачем мы здесь? – спросила она.
– За дьяволом, – ответил я хмуро. – Мы забираем его с собой.
– Забираем его с собой? Я не понимаю.
– А ты просто иди и помогай мне. Я попозже расскажу тебе, что все это значит.
Мадлен подняла голову и посмотрела на дом. Она могла видеть разбитое окно спальни отца Энтона, развевавшиеся с хлопаньем шторы.
– Отец Энтон там? И Антуанетта?
Я кивнул.
– Мы должны спешить. Как только мы уедем, дьявол подожжет дом.
Мадлен перекрестилась.
– Мы должны вызвать полицию, Ден. Не можем же мы допустить, чтобы это произошло.
Я схватил девушку за запястье и потащил к дому.
– Ден, мы обязаны! Я не могу позволить оставить отца Энтона вот так!
– Слушай, – сказал я резко. – У нас нет другого выбора. Если мы не будем делать то, что говорит нам Элмек, то умрем, как и они. Ты можешь это понять? И, кроме того, это и у отца Энтона единственный шанс выжить.
Открыв ключом тяжелую парадную дверь я толкнул ее внутрь.
– Что ты имеешь в виду? – произнесла девушка. – Он мертв. Какой у него может быть шанс?
Я посмотрел ей прямо в лицо.
– Потому что я заключил сделку. Если мы поможем Элмеку найти двенадцать его собратьев и все они вызовут демона Адрамелека, тогда Элмек попросит у него воскресить отца Энтона и Антуанетту к жизни.
– Ты, конечно же, этому не веришь? – Мадлен пристально смотрела на меня.
– А чему мне еще верить? Я видел дьявола, Мадлен. Я видел его собственными глазами. Я видел Антуанетту, утыканную ножами. Я видел отца Энтона, распотрошенного, как говяжья туша.
– О, Господи, – сказала она тихим, тревожным голосом, – я не могу этого вынести.
– Ты должна. Ну же, пошли.
Мы прошли по полированному паркету гулкой передней. Я снял с крючка ключ, открыл подвальную дверь и провел Мадлен вниз, в пахнувшую плесенью темноту. Возле нижней ступеньки лестницы я наткнулся на фонарь и включил его.
Обшитый медью и свинцом сундук ждал нас. Это был старинный, с поблекшей краской прямоугольный ящик, запертый на три медных крючка. Наверное, ему было сотен шесть или семь лет; он был украшен медными инкрустациями, изображавшими лошадей, всадников в шлемах и геральдические лилии.
– Это он? Дьявол там? – прошептала Мадлен.
Я кивнул.
– Тебе придется помочь мне его поднять. Как ты думаешь, ты справишься?
– Я многие недели дою коров и убираю навоз. Думаю, что я достаточно сильная.
Полные дурных предчувствий, мы приблизились к сундуку и встали рядом с ним. Затем обеими руками взялись за изогнутые ручки и медленно оторвали его от пола подвала. Он был ужасно тяжелым, – весил, наверное, фунтов сто двадцать, – и нам пришлось тащить его к ступенькам волоком. Потом, ступенька за ступенькой, мы поднимали сундук вверх, пока не достигли передней.
Нам потребовалось минуты три или четыре, чтобы выволочь эту тяжесть из дома на двор. Я открыл заднюю дверь «Ситроена», но не успел передвинуть свои собственные ящики, чтобы поместился сундук, когда услышал голос Мадлен.