Лужа действительно была очень большая. Один её край упирался в стену дома, другой терялся за забором, а дно не просматривалось из-за грязной воды.
– Ну, вот ещё один! – недовольно поморщилась она. – Все хотят попасть в самую большую лужу, а мне самой едва хватает места.
– Нет, она не похожа на море, – решил ручеёк и, нырнув под забор, обежал лужу стороной.
Вокруг вперегонки катились по склонам ручьи, шумели, перекликались друг с другом:
– Сюда! Сюда! Здесь для нас прорыты специальные канавки, по ним так легко и приятно бежать.
Но наш ручеёк намывал собственную дорожку.
– Я ищу море! – говорил он всем, кто звал его с собой.
– А какое оно?
– Оно похоже на небо и в ясные дни всё сияет от солнца!
– Там у дороги есть рытвина, наполненная водой. Она тоже вся сияет и переливается!
Рытвина переливалась от бензиновых разводов – в ней недавно забуксовала машина.
– Нужно быть современной, – учила она. – Сегодня, если в тебе одна вода, ты уже никому не неинтересна.
– Она тоже не похожа на море! – сказал ручеёк.
Он вновь побежал навстречу южному ветру, напевая:
– Море – как на небо! И, как облака, в нём плывёт лёгкая белая пена.
– Там впереди сточная канава, по ней чего только не плывёт! – подсказали ему.
Канава собирала всё подряд: прошлогодние листья, сосновые иголки, клочок газеты.
– А что принес ты? – спросила она. – Бери пример с меня, вон сколько я накопила добра!
Ручеёк подхватил обгоревшую спичку, но она вертелась, цеплялась за камешки и прошлогоднюю траву, мешая мечтать о море. Бросив её, он поспешил выбраться из города.
На вольном просторе было куда интереснее. Здесь яснее различались голоса птиц и дуновение ветра, а встречные ручьи были чище и веселей.
Маленький родничок присоединился к нему, но скоро стал отставать.
– А есть ли оно – море? – запыхавшись, спросил он.
– Конечно! Мне рассказал о нём скворец.
– Кто же верит скворцу, поющему с чужого голоса?! – удивился родничок и, скатившись с пригорка, разлился в низинке.
А ручеёк пустился дальше. Он бежал без устали.
– Вот стану большим и сильным, тогда можно будет передохнуть, – успокаивал он себя.
Скоро дорожка круто пошла вниз – впереди показалось лесное озеро. Оно было гораздо больше любой лужи, а берега терялись в зарослях прошлогодних камышей и осоки. Но оно тоже не походило на море – оно было мутным, безжизненным.
И ручеёк пробежал мимо.
– Даже если ты большой и сильный, всё равно нельзя останавливаться, – думал он, – иначе вода в тебе может испортиться, и ты превратишься в обычное болото.
Он бежал днём и ночью, набираясь сил от тающих снегов и первых весенних дождей. Он становился всё сильней, всё уверенней в себе.
И наконец, перед ним открылся широкий водный простор. Это была река. Она свободно прокладывала себе дорогу, бурлила, пенилась, увлекая за собой встречные ручьи и небольшие речушки.
– К морю! К морю! – шумели речные струи. И ручеёк с радостью слился с ними.
Мир разом вырос, расширился. Прежде его берегами были мелкие камушки и травинки, а теперь – горы и деревья. По утрам берега скрывались в тумане, и казалось, река вливается прямо в небо…
Здесь всё говорили о море.
– К морю! – гудел влажный ветер.
– К морю! – кричали чайки.
По воде плыл большой белый теплоход, играла музыка, нарядные люди смеялись и говорили:
– К морю! К морю!
И чувствовалось, что море уже близко.
Как червяк на небо ползал
У дождевого червяка нет ни рук, ни ног – движется он весь, всем телом. Видит и слышит он тоже весь. И чувствует весь. Поэтому, влюбившись, он влюбился весь – всей кожей и всеми внутренностями. Случилось это так…
Жил он себе в земле, богатой жирным перегноем, пил дождевую воду, ел стены, пол и потолок собственного дома. Причём, чем больше ел, тем просторней и удобней становилось его жилище.
В общем, жизнью он был вполне доволен и на поверхности показывался редко – чтобы полакомиться свежесопревшим листочком. Или после обильного дождя, когда все его подземные переходы затопляло водой.
Как-то раз, выглянув из норы, он заметил гусеницу. Она покачивалась на молодом листе смородины и томно смотрела куда-то вверх. Червяк прополз мимо, но тут же вернулся. Забрался под землю, но и там не нашёл себе места.
Можно было сказать, что он потерял голову, если бы у него была голова. Скорее, в нём завелась червоточина – хотелось растянуться во всю длину и предаться мечтам, что не престало порядочному червяку.
Спасение от грёз было одно – жениться.
– Выходи за меня, – решительно предложил червяк.
Красотка бросила сверху недоумённый взгляд.
– Замуж? За червяка?! Об этом ли я мечтаю?! Я мечтаю о небе!
– Небо – это та дыра, в которую проваливаются бездомные птицы, жуки и мухи? – уточнил червяк.
– Ах, небо! – пролепетала она. – Сколько там простора и света!
– Но там негде жить! А у меня под землёй собственный дом с длинными коридорами и удобными комнатами.
– Не хочу под землю, – заупрямилась гусеница.
В этот момент мимо пролетел большой чёрный грач. Червяк спешно скрылся в норе и принялся грызть землю. Он всегда грыз землю, когда задумывался. Ему было непонятно, чем зыбкий непрочный свет лучше его устойчивой надёжной тьмы.
Мир для червяка делился на две части: одна подземная – где темно днём и ночью, другая надземная – где темно только ночью. Таким образом, даже безголовый мог бы подсчитать, что тьмы в мире ровно в три раза больше, чем света. Поэтому к той малости, которую занимал свет, червяк относился снисходительно – как к чему-то временному, не стоящему внимания.
Но с тех пор, как он увидел гусеницу, ему уже не сиделось в тёмной норе. Он всё чаще выползал наружу: то без толку лежал под кустом, то ползал мимо него взад и вперёд, то сворачивался колечком, то делал стойку на хвосте, изгибаясь вопросом.
Но гусеница на все его ухищрения не обращала внимания. Однажды червяк увидел, что она обложилась какими-то белёсыми ниточками и примеряет их на себя.
– Готовлю новый наряд, – объяснила она. – Ах, я чувствую, скоро со мной случится что-то необыкновенное.
Говоря это, гусеница без устали наматывала на себя нитку за ниткой, становясь всё толще, пока не раздулась до неузнаваемости.
Её нелепое одеяние несколько разочаровало червяка. Он уполз под землю и долго не показывался на поверхности.
И всё же не так просто было заставить его отказаться от своих намерений. Поразмыслив, он решил, что в подземном мире внешность не имеет решающего значения. Но, вернувшись обратно, вместо гусеницы нашёл лишь пустой кокон.
– Не проглотила ли её какая-нибудь птица? – забеспокоился червяк и вдруг услышал весёлый голос.
– Вот и я! – Неподалёку, обмахиваясь новенькими, едва просохшими крылышками, сидела бабочка. – Не правда ли, теперь я гораздо красивее?
Червяка трудно было чем-нибудь удивить, ведь он прекрасно обходился не только без крыльев, но без ног, без рук и даже без головы. Тем не менее, он понял, что теперь его избранница вряд ли согласится жить под землёй.
– Счастливо оставаться! – помахав крылом, она скрылась из виду.
Червяку захотелось оторваться от земли и лететь вслед.
– Может, и у меня отрастут крылья, если я буду лежать без дела и таращиться вверх? – подумал он и решительно вполз на смородиновый куст.
Сидеть на качающемся от ветра листе было неудобно – того гляди свалишься. Солнце жгло так, что червяк и вправду почувствовал себя в душном коконе. От жары он то и дело погружался в дремоту, и ему казалось, что он уже преобразился и порхает в небесах вместе с бабочкой. Так он просидел до позднего вечера, но никаких изменений с ним не произошло.
Его охватило отчаяние. Охватило всего без остатка. Смородиновый лист дрожал, а ему казалось, это дрожит и рушится весь мир, бывший прежде таким надёжным и понятным.
Скоро из-под земли выползла ночь, слопав остатки света. Какое-то время в вышине ещё болтался светящийся червячок месяца, но потом и его затянуло тучей. Стало так темно, что не осталось никакой границы между небом и землёй.
И тогда к червяку пришла удивительная мысль: «Если нет границы, значит можно без всяких крыльев заползти на небо!»
Мысль эта, как всегда, захватила его целиком. Он тут же перебрался с листа на сучок, с сучка на ветку. Он поднимался всё выше, преодолевая преграды, так как любому делу привык отдаваться полностью. И наконец решил, что заполз достаточно высоко.
Он огляделся. Вокруг была всё та же непроглядная тьма, только впереди, совсем рядом, светились бледные зеленоватые огоньки.
– Кто вы? – крикнул червяк. – Может, вы звёзды?
– Да, – ответили польщённые огоньки.
На самом деле это были обычные светлячки, но как же приятно, когда принимают за звезду!
– Значит, я и в самом деле на небе, – обрадовался червяк. – Оказывается, добраться до него – пара пустяков. А скажите, есть ли у вас здесь собственное жильё? Где вы, к примеру, ночуете?
– Да так…– честно признались светлячки, – где придётся: в ямках, на бугорках, на листочках и в разных гнилушках.
– Так я и думал, – усмехнулся червяк. – Нет, всё это не для меня. Уж я бы ни за что не променял собственный дом на какие-то ямки и гнилушки только потому, что они находятся на небе. Поползу-ка я обратно, пока не закрылась небесная граница.
Утренняя суматоха застала его уже на земле. Словно пепел сгоревшей ночи, в воздухе беспорядочно кружили мухи. Весь в пыльце, покачиваясь, пролетел пьяный от цветочного дурмана шмель. Заспанная стрекоза, прихорашиваясь, рассматривала своё отражение в капле росы, а бабочки, лениво порхая над цветами, рассказывали друг другу ночные сны.
Одна из них окликнула его.
– Ты всё ещё здесь, бедный червяк? Знал бы ты, где я была, сколько всего повидала! Как приятно порхать и резвиться в небе!
– Видел я ваше небо! – проворчал червяк. – Там даже у звёзд нет собственного жилья, и они ютятся где попало.