Синьор де Корелла парой фраз описал, как столкнулись два упрямства — Папы и Его Светлости, — и выражения были самые почтительные, но Джанни сразу представил себе двух быков на мостике над горной рекой, старого и помоложе. Ни один не уступит. Да что там быков — африканских слонов.
Асторре сразу больше пришелся по душе Его Светлости — и не только потому, что старший из двоих, просто у них нашлось много общего, и вот упрямство это — тоже. И во время осады столкнулись почти так же. Немудрено, что герцог хотел бы видеть Асторре доверенным помощником, людям ведь всегда нравятся те, кто на них похож. И доверять проще, и долго мучиться, чтоб понять друг друга, не нужно.
— Нет, — качает головой Асторре, — это не обязательно.
Потом фыркает.
— Я тут по дороге думал, Джанни, что, в отличие от Его Светлости, вполне мог бы стать кардиналом, а то и Папой. Воевать и править мантия не мешает, всему прочему — тоже, а что до наследников, так у меня есть ты. Знаешь, что меня напугало? Я потом так смеяться хотел всю драку напролет, чуть не подавился. А что, если я призвание почувствую? Вот, по-настоящему захочу служить Богу. Ты представляешь, что бы это было…
— Хорошо было бы. Не хуже, чем сейчас. У Его Святейшества разве не призвание?
Самое настоящее призвание. Со злоупотреблениями в Церкви он борется без пощады, тратит множество сил и денег на проповедь и несение Слова в языческие земли, и все это не напоказ и не из тщеславия, а потому что уверен: так и надо. И земли Полуострова он собирает не только из властолюбия, тоже уверен, что именно под рукой Церкви все будут процветать, а Ромская Церковь воссияет во славе. А что каждый дукат обращает в четыре и еще пять к рукам сами собой прилипают, ну так и это неплохо. И из Асторре бы вышел Папа, ему бы только честолюбия и рвения побольше…
— Ладно, — смеется Асторре, — ладно, уговорил.
И тут Джанни понимает, что стало тихо.
Двое поднимаются со стороны оврага, шатаясь, как пьяные. Вернее, нет, шатается один. Второй просто держится рядом, чтобы вовремя подхватить, если что.
— Ваша идея с допросом, мессер Асторре, оказалась отменно хороша, — громко говорит Оливеротто да Фермо. — Теперь мы сможем рассказать Его Светлости, кто и почему осмелился не просто напасть на него на северной дороге, но и сбежать, не представившись.
— Как это могло выйти? — спрашивает брат. Джанни слышит разницу. Раньше бы Асторре спросил из вежливости, а теперь спрашивает, потому что неважно, кто сказал, неважно, что от двух выродков за пять шагов несет кровью, дерьмом и смертью. Важно, что помянули Его Светлость. А звучит совершенно одинаково. Нужно хорошо знать Асторре, чтобы понять отличие. Вот это у него от герцога, наверное, завелось.
— Его Светлости тоже будет интересно. Кто-то написал Карло Бальони, что его неуместно живой кузен на днях поедет в Перуджу по северной или по восточной дороге. В компании четверых друзей. Карло, увы, мы спросить уже не можем — о нем так трогательно позаботились.
Джанпаоло больше не спит — но по нему не догадаешься. Дышит так же — слегка посапывает, щекой во сне дергает, глаза под веками бегают. Сам же учил: если хочешь притвориться спящим, и чтоб сразу же не раскусили, не застывай, не замирай как мертвый, но и не храпи, не перестарайся. Поди теперь по нему догадайся, как давно он проснулся. Может, когда подошли, а может и во время разговора. Вот ведь котяра хитрый…
— А дальше они напали, поняли, что обознались, и удрали, — даже не спрашивает брат: Оливеротто любит, когда вслушиваются в каждое его слово, а он уже все рассказал: и что напали, и что сбежали. Очень ему нравится быть значительным, но у Его Светлости все выходит само собой, а Оливеротто, он как «спящий» сейчас Бальони — чуточку ненастоящий.
— Чем очень расстроили Его Светлость. Он надеялся на продолжение.
— Мессер Джанпаоло, — спокойно спрашивает Асторре, — а кто писал вам?
— Джанмария Варано, средний сын нашего удавленника — тот, что в Венеции сидит, — несонным голосом отвечает Джанпаоло. — Он очень хочет вернуться в Камерино. Венеция дает деньги, но людей не даст, а у меня еще нет соглашения с Его Светлостью на следующую кампанию и формально я свободен. Вот он за мной и ухаживает. Мол, отец мой был неправ, а я руки к Кровавой свадьбе не прикладывал. Хотите изменников получить — всех отдам…
На месте мессера Оливеротто, думает Джанни, я поберег бы голову.
— Жаль, — говорит Асторре, — что они сознались в попытке нападения, когда их уже поздно было передавать в распоряжение Его Светлости. Ошибка с дорогой могла быть случайной, а могла…
А могла быть и покушением на герцога. Кому бы потом Карло доказывал, что обознался в темноте?
— Если бы мы не спросили их как следует, здесь и сейчас, они бы нам вовсе ничего не сказали! — рявкает де Лорка, — Всякий ще…
Джанни встает. И знает, их тут не двое против двоих. Их трое.
— Что вы, мессер Рамиро, — шелковым голосом отзывается Асторре, — мне доводилось делать вещи, которые, наверное, заставили бы задуматься даже вас.
Вот этого, с азартом отмечает Джанни, Рамиро де Лорка не снесет уж тем более. Ему надо быть во всем вторым, потому что первый — Его Светлость, а дальше все Рамиро, везде и во всем Рамиро. Этот похвастается и что дешевле всех Сатане душу продал.
— Но это пока еще не принесло вам славы мессера Рамиро, — Оливеротто галантно склоняет голову. — Все-таки есть свои неудобства в путешествиях без слуг. Джанэванджелиста, друг мой, если уж вы стоите рядом с поклажей, передайте мне бурдюк с вином?
— Да, — говорит Джанни, — конечно же. — И не двигается пока, потому что уверен: Рамиро услышит не о славе, а «пока что», и еще уверен — Оливеротто того и добивался. Считает себя кукловодом, ну надо же.
— Дон Рамиро, как христианин и человек, волей случая и Его Светлости находящийся в одном с вами лагере, — чем, чем может быть так доволен Асторре? — я хотел бы предостеречь вас. Вы умеете заливать огонь кровью. Но если вы не научитесь делать это как-то иначе, ваш господин до исхода года тоже зальет чье-то недовольство кровью. Вашей, дон Рамиро. В строгом соответствии с законом.
Рамиро давится воздухом на полувздохе, таращит глаза и тянется к мечу, до того смешной, просто полупритопленный вол какой-то. Рассмеяться сейчас — устроить драку, злую и насмерть, и пусть на их стороне перевес, все равно выйдет слишком дорого. Хотя мессер Рамиро уже не тот, что раньше — много пьет, много ест. Больше пытает, чем сражается. Зато Оливеротто… если только Оливеротто полезет в свалку.
Смешинка щекочет горло.
— Брат мой и господин, из вас точно выйдет отличный Папа. Проповеди вы уже читаете… — и только тут Джанни соображает, как его можно понять. Но поздно. Слово вылетело.
— Да, душеполезные и назидательные, аж плакать охота, — Джанпаоло коротко смеется, и словно подсказывает Оливеротто, что делать.
— Ну и аппетит, — одобрительно хохочет рыжий.
— Величайшим правителем своего времени мне уже не быть, это место занято, — улыбается Асторре. — Полководцем тоже. Остается стать святым.
— Пойду умоюсь, — говорит наместник Романьи. — И вам, синьор да Фермо, тоже советую.
«В один из дней Великий Капитан, как обычно, выслушивал прошения и жалобы недоброжелателей и обиженных, изгнанных из владений, которые Ромская Церковь возвратила себе, к Их Величествам, а в зале, тоже обычным образом, происходил шум и негодование по поводу Его Светлости герцога, от действий коего многие присутствующие ущемлены были, а остальные приходились им родственниками или зависимыми. Такое действо продолжалось уже не менее двух недель, и многие изгнанники похвалялись, что готовы в любой момент идти на север, чтобы с оружием в руках возвратить себе владения, была бы только на их стороне помощь королевства Толедского. Дон Гонсало де Кордуба не говорил им ни „да“, ни „нет“, а только выслушивал каждого с сочувствием.
Более всех прочих негодовал адмирал неаполитанский Бенедетто дель Искъя, обвинявший герцога в похищении и удержании в монастыре Богом данной ему жены, досточтимой монны Доротеи. На севере же поговаривают, что адмирал был так груб и несдержан со своей супругой, что та предпочла общество галантного капитана родом из Галлии или Аурелии брачным узам.
В это время прибыл гонец, возвестивший о приближении герцога Беневента и Романьи. Великий Капитан пожелал узнать, где находится Его Светлость, и, услышав, что в настоящее время тот с малой свитой въезжает в город, сначала приказал коня и уж потом просил прощения у гостей, говоря, что долг хозяина требует от него не ждать столь высокого и желанного гостя на месте, но встретить его хотя бы на полдороге.
Из-за этого в большой приемной Великого Капитана воцарилось смятение и многие покинули ее, а через небольшое время дон Гонсало вернулся, сопровождая Его Светлость и под руку с ним, как с лучшим другом, после чего те, у кого достало смелости остаться в приемной, принуждены были любезнейше и почтительно приветствовать того, кого еще с утра проклинали и кому грозили смертью.
Адмирал же, не желая, чтобы кто-то мог сказать, что он стерпел присутствие владетеля Романьи, но и опасаясь нарушить прямое распоряжение своего повелителя, немедля покинул дом Великого Капитана, не удосужившись даже попрощаться с хозяином.
Великий Капитан же во всеуслышание говорил, что не будет для него большего счастья, чем добиться примирения между родичем его сеньоров, королем Неаполитанским, и ближайшим союзником Их Величеств — владетелем Беневента и Романьи.
Слова эти были донесены до короля Федериго едва ли не быстрей, чем они были сказаны, ибо дон Гонсало, будучи человеком разумным, не отставил от себя ни единого человека из числа прислуги, которой по щедрости своей снабдил его король. Таким образом, благодаря их взаимному вежеству и осторожности, Его Величество всегда был извещаем заранее обо всех действиях и желаниях Великого Капитана и мог сообразовываться с ними загодя, не рискуя войти в противоречие с волей своих старших родичей и покровителей. Так поступил он и в этом случае, и среди прочих решений повторно запретил адмиралу своего флота ссориться с Его Светлостью.»..