Утром в Финдлэтер уехал гонец, а вечером прибыл другой, из Абердина, в королевских цветах. Ее Величество отклоняла предложение погостить в Хантли, отклоняла вежливо и осторожно, разве что прямо не ссылаясь на опасения своего совета и свиты. И просила оказать ее именем гостеприимство альбийскому посланнику, приехавшему обсуждать условия будущей встречи между правительницами севера и юга — Мария умудрилась не упомянуть ни одного титула — ибо из-за переизбытка желающих получить доступ к ее особе посла не удалось бы разместить в Абердине с подобающим почтением…
Джордж тогда подумал, что эта затея пришла в голову Мерея, Мэйтленда или кого-то из стервятников размером поменьше, но смысл ее очевиден: обвинить Гордонов в сговоре с альбийским посланником. Чтобы появились улики, посланника попросту послать к Гордонам. Действенный способ, трудно поспорить. А откажешься принимать — обвинят отнюдь не в непочтительности, а в том, что готовили ловушку и засаду на Ее Величество, потому и испугались. На самом деле могли хотеть именно этого. Впрочем, выигрывали и так, и так.
Рассчитывать на то, что посла здесь обидят, не могли даже стервятники…
Вот тогда, вот тогда Джордж ошибся снова — собрался в дорогу и испросил у отца разрешения все же отправиться к тестю. Мария, подумал он, потратит на объезд северо-востока не менее трех недель, потом вернется в Абердин отдохнуть. И станет отдыхать дней десять, а то и двадцать, будет уже середина или конец октября. Даже если Мерей примется собирать вокруг себя недовольные Гордонами кланы — много ли он успеет за месяц? Да и они будут осторожничать. Да и у нас перевес, а Мерей — не самоубийца. А если он вызовет с юга войска, отец об этом узнает раньше. Еще есть время. Уговорить Аррана, уговорить Сазерленда — он родич, ему немного нужно. Поговорить с младшим Стюартом — он женат на сестре Джеймса, он связал себя с умеренными. И предъявить Мерею единый фронт. Слишком большую силу.
— Кстати, альбийскому посланнику не удалось стать союзником Ее Величества, — усмехается Лесли. Морщины у глаз кажутся трещинами в старой коже. — Его отзывают в Лондинум, не дожидаясь весны и не позволив встретить Рождество в Дун Эйдине.
Новость гораздо больше — просто комендант режет ее ломтиками и скармливает узнику понемногу. Он может делиться новостями долго, с удовольствием. Их хватит на целую вереницу еженедельных визитов. Так и до Пасхи можно дотянуть. Но первый кусок он наверняка нашинкует и подаст целиком. Прямо-таки пир.
— Чем он так прогневал Ее Величество Маб?
— Ха! — широко улыбается Лесли. — Вы лучше спросите, чем он ее не прогневал! Ну, для начала — кто же, по-вашему, спроворил Ее Величеству портрет и письмо Рочестера?
— Позвольте… но разве можно сделать такое без прямого приказа?
На самом деле — можно. Не менее четверти неприятностей с Альбой — результат даже не политики Маб, а частных затей частных же лиц, действующих в своих частных интересах или в интересах государства, как они их понимают. Только Томас Рэндольф не был похож на человека, способного так решительно и бесповоротно действовать от своего имени. За такую ошибку, если это ошибка, не только должность отберут, голову снимут. А Рэндольф не трус, но и не герой.
— Уж не знаю, — качает головой комендант, — только я еще думаю, что посланник о себе возомнил лишнего, как с Ее Величеством на север съездил и в большую милость вошел. Он ведь там и повоевать успел, чтобы не скучать в сторонке, пока прочие заняты. Ну и глаза Ее Величеству открыл… на многое.
Судя по интонации, Лесли кого-то передразнивал. Возможно, самого Рэндольфа. Актером коменданту не бывать. Но интересно будет узнать, не погостил ли посланник и под Инвернессом.
— Ну а во-вторых, как я понимаю, до королевы альбийской дошло, каким соловьем он разливался, гостя у вашего покойного батюшки. Наша королева ему выговорила, но не разгневалась, а в Лондинуме, говорят, иное мнение. Ее Величество Маб очень бранилась и обещала засунуть язык Рэндольфа туда, где… в общем, где он сможет приносить пользу. Очень не хотел господин посланник уезжать! — хохочет комендант.
— А он так уж разливался? — как бы между делом интересуется Джордж. — Я к тому времени был в отъезде, кажется.
— Ах да, — как бы вспоминает Лесли, — ваша матушка, когда пыталась добиться у Ее Величества помилования для вашего брата, очень громко рассказывала, что его милость посол, будучи гостем в вашем доме, жаловался, что лорд-протектор помыкает Ее Величеством как господин — и что немногие этим довольны, а более всех недовольна сама королева, которая рада бы избавиться от столь внимательной опеки… ну и все тому подобное.
Джордж думает, что Лесли был бы ему большим другом, если бы поделился этим ломтем пирога на год-другой раньше. Впрочем, комендант мог считать, что Джордж знает. Неважно. Важно, что еще один кусочек мозаики упал на место.
— И господин посол…
— Не стал утверждать под присягой, что он такого не говорил.
Королева, скорее всего, и не требовала от него подобного. Пригодится против Мерея, как и все прочее. Альбийский посол — хороший свидетель, как бы посторонний. Как бы. Маб, наверное, решила, что он с самого начала вел интригу в пользу Рочестера. Могла решить. Хотя вряд ли на самом деле Рэндольф этим занимался… а Мария не могла поручить ему вести подобные речи. Туман. Тут и на месте далеко не всегда понятно, кто что делает, а издалека, из-под замка…
— Господин посол, должно быть, жаловался на коварство Бахуса?
— И щедрость покойного графа, а как же. Ну вы же помните: «Дом лорда Хантли обставлен краше всех, что я видел в этой стране, хозяин его поразительно весел и приветлив.»..
— «…а мысли его в отношении его монарха таковы, какими и должны быть у доброго подданного, лучшего нельзя и пожелать». - продолжает Джордж. Да. Он помнит. Дословно.
Это письмо Рэндольфа — копию, конечно — ему дал почитать тесть. Потом. Письмо следовало использовать как аргумент защиты. Мол, в то время, когда Джордж уехал, граф Хантли еще не замышлял измены, вот и свидетели имеются… Тесть во всем этом деле проявил несвойственную ему наивность. Он думал, что Джорджу кто-то позволит защищать себя, предъявлять доказательства… А может быть, и не думал, а просто предпочитал в это верить — для успокоения совести.
Джордж раньше не предполагал, что у Аррана есть такая вещь как совесть.
Жили-были вдова с сыном, и была у них отличная ферма на берегу озера, на которой родилась лучшая пшеница в округе. Но каждую ночь пшеницу топтали сотни конских копыт. Сев в дозор, сын вдовы увидел, как волшебные кони выходят из озера попастись в пшенице; на следующую ночь вдова созвала всех соседей с уздечками, и они попытались набросить их на лошадей. Они поймали только одного коня — лучшего в табуне — и поставили его в свое стойло; с тех пор кони их больше не тревожили. Но прошел год, и вдова стала подумывать, что надо бы извлечь из волшебного коня какую-нибудь пользу; ее сын оседлал его, взнуздал и поехал на нем на Охоту. Конь ровно нес его, и все восхищались конем; но на обратной дороге, поравнявшись с озером, конь сбросил седока, тот застрял ногой в стремени, и конь потащил его так, что того разнесло на куски. Окончательно избавившись от наездника, конь нырнул в озеро. Волшебные кони больше не возвращались, но на берегах озера часто слышат топот копыт и вопли гибнущего всадника.
Когда он ехал на юг, догоняя кортеж супруги, то нимало не сомневался, что у герцога Шательро совести нет, быть не может, запретна ему совесть, как вино еретику-магометанину, и даже строже, поскольку пьяных еретиков видали, а совестливого Аррана никому не доводилось.
Да и зачем ему, если вдуматься, это совершенно лишнее для каледонского вельможи дополнение? Будет грызть, кусаться, придется с ней бороться. Завести совесть — все равно, что блох в плащ напустить: пользы никакой, одно неудобство.
Зато у тестя в изобилии имеются более простые и уместные чувства: тщеславие, алчность, гордыня. Они же по совместительству смертные грехи и пороки, губящие человека — но зато не кусают, не шепчут на ухо всякие гадости, а способствуют возвышению и славе. Ну, хотя бы обогащению. Хотя бы спасению своей шкуры.
Странное дело, должно же быть наоборот?
Он думал, и мысли летели за спиной, трепетали на ветру как флажки, но чаще Джордж размышлял о том, что именно скажет Сазерленду, а что — тестю.
Сазерленда он поймал в двух днях от Абердина, на дороге.
Дул мокрый ветер с юга, они стояли на гребне холма, далеко от свиты, стояли выше по ветру, чтобы нельзя было слышать — и дальний родич как из рождественского мешка сыпал на Джорджа его собственными доводами, примерами, прикидками, а ветер честно подхватывал каждое слово и уносил невесть куда.
Джордж смотрел на не по-осеннему зеленую траву в трещинах между камнями — щели и влага, вот ей и тепло, — слушал и удивлялся. Граф Сазерленд был тоже Гордон, по дальней младшей ветке, а потому с отцом не ссорился, но и не союзничал. Держался подальше, как от водоворота на реке. Слишком подберешься, всосет и поминай как звали, был владетель с именем, стал орудием чужой воли.
— Мы должны показать силу сейчас, — говорил Сазерленд и его темно-коричневый рукав двигался в такт речи. — Все вместе, пока время не ушло. Мерей и его свора уже надоели Ее Величеству, но какое-то время она еще будет терпеть, а когда решит избавиться, будет поздно. У нее уже не найдется в королевстве силы, способной оттеснить от власти ее же Тайный Совет. Ее мать могла положиться хотя бы на север, но она сама дала Джеймсу Стюарту графство Мерей. А теперь ходят слухи, что его дяде, Джону Эрскину, будет пожаловано графство Мар… и его уже сделали комендантом Стирлинга.
— Вот как… — протянул Джордж.
Дождался конца разговора, спустился к свите, выбрал надежного человека, набросал несколько слов — только новость, ничего больше. Повторил их для гонца. Сделал все то же самое еще раз. Одного в Финдлэтер, другого в Абердин, а новость одна, а приказ общий: догнать Джона Гордона и передать ему записку и известие на словах. Любой ценой. Лошадей и золота не жалеть. Что не жалеть себя, он даже не говорил: лишнее.