Долгие вечера для ссыльных были особенно мучительны. Острее чувствовалось безденежье, отсутствие деле тоска по свободе и родному дому.
Свобода, равенство, братство, революция — все это некоторым ссыльным начинало представляться прекрасной, но далекой и, увы, несбыточной мечтой.
Но был в этом неуютном городишке светлый уголок, где ссыльные собирались, спорили, пели, пили чай и, наконец, просто могли поговорить по душам о делах житейских, ближе узнать друг друга. Словом, дать разрядку своим мыслям и чувствам, укрепить свои нравственные силы.
Таким уголком была маленькая светелка в доме Калитина по Яранской улице, где жила Маргарита Федоровна Николева. Курсистка-бестужевка, она была сослана в Нолинск за участие в студенческих беспорядках. У нее-то по средам и собирались ссыльные.
Сегодня среда. Раньше других к Николевой пришла ее подруга Катя Дьяконова, тоже ссыльная. Уже здесь, в ссылке, Дьяконова вышла замуж за ссыльного социал-демократа, родила ребенка. Но чтобы «не закиснуть», Катя редкую среду не бывала у Николевой. Разве только заболеет кто-либо из близких.
Так повелось: кто оказывался при деньгах, приносил к Николевой фунт дешевой колбасы, связку баранок или кулек конфет. Бывало, что какой-нибудь «богач» с гордым видом вытаскивал из кармана и бутылку вина. Но так как никто этих приношений заранее не заказывал, то иногда получалось, что не хватало заварки или сахару. А без хорошего чая и вечер не в вечер. Хозяйственная Катюша Дьяконова решила эту заботу взять на себя.
В дверь постучали. Вошел, зябко потирая руки, Александр Иванович Якшин.
— Ну, великий народник, — смеясь, обратилась к нему Дьяконова, — теперь вам несдобровать. Сегодня мы, социал-демократы, получили подкрепление. Придет Дзержинский. Он вам покажет, где раки зимуют!
— Не пугайте, Катенька, — так же шутливо отвечал Якшин, — русский мужик все выдюжит. Посмотрим, что за птица ваш Дзержинский. С тех пор как он появился в Нолинске, только и разговору что о нем. — А впрочем, — добавил он уже серьезно, — рад буду познакомиться с интересным человеком.
Комната постепенно наполнилась. Стало шумно. Женщины накрывали на стол.
Все уже расселись, когда в дверях появился молодой человек. Его воспаленные глаза щурились от света лампы.
— Господа, позвольте представить вам нашего нового товарища: Феликс Эдмундович Дзержинский, — говорила Николева, усаживая Феликса рядом с собой. — Почему вы опоздали? Что с вашими глазами? — спрашивала Маргарита Федоровна, наливая ему чай.
— Проклятая грязь, — отвечал Феликс, — не чаял, как добраться до вас. А глаза… Профессиональная болезнь табачников. Глаза чешутся от табачной пыли, рабочие трут их грязными руками. И вот результат: большинство рабочих нашей фабрики больны трахомой.
— Бог знает, что вы говорите. Зачем же вы пошли на эту фабрику?
— Ну, во-первых, надо где-то хлеб зарабатывать, а вы знаете, что в Нолинске найти работу трудно, а во-вторых, там я среди рабочих и могу хоть чем-нибудь быть им полезен.
Постепенно мирная беседа стала переходить в споры.
Обсуждали главным образом волновавшую весь город новость — проект постройки железной дороги. Вскоре эта тема захватила всех, и разговор стал общим.
— Дорога выгодна только купцам да лесопромышленникам. Они уже заранее подсчитывают барыши! — слышался молодой запальчивый голос.
— Не скажите, окрестные крестьяне тоже надеются на хорошие заработки, — отвечал ему другой.
— Железная дорога — бич для здешних мест, — услышал Дзержинский за своей спиной. Обернулся и увидел Якшина. — Она приведет к развитию промышленности, а значит, и к разорению крестьянства, — продолжал Якшин.
— Нельзя видеть в железных дорогах только отрицательную сторону, — вмешался наконец Дзержинский. — Промышленность объединяет людей, дает возможность рабочему бороться, придает ему силы и несет свет на смену забитости.
Тут в спор, кажется, включились все разом.
— Но почему, Дзержинский, вы говорите только о рабочих? — спросила Катя.
Дзержинский досадливо махнул рукой.
— Я не вижу, чем мы можем сейчас помочь реально крестьянской бедноте. Крестьянство в массе своей консервативно. Это наша Вандея. Правда, в деревне идет расслоение, бедняка эксплуатируют лесопромышленники, ростовщики, купцы… В существующих условиях даже организация крестьянских товариществ не исключает эксплуатации… Несостоятельны народники со своими «устоями». Пусть же капитализм шагает как можно быстрее и усилит нашу рабочую армию!
Ответить Кате не удалось. Раздались звуки гитары, сильный приятный голос перекрыл голоса спорщиков.
Замучен тяжелой неволей,
Ты славною смертью почил.
В борьбе за народное дело
Ты голову честно сложил…
Грустная и торжественно-волнующая мелодия наполнила комнату. Феликс впервые услышал эту песню и старался не пропустить ни одного слова. Хор молодых голосов звучал все мощнее.
— Понравилось? — спросила Катя.
— Очень! Чья это песня?
— Автора, честно говоря, не знаю. А запевал и аккомпанировал мой муж, Иван Яковлевич Жилин.
— А ну, ребята, что приуныли? — раздался голос Жилина. Он лихо, с перебором ударил по струнам и запел «Камаринскую».
Иван Яковлевич оказался прекрасным певцом и музыкантом. За «Камаринской» последовали другие песни. Революционные и народные. Пели все с увлечением. Захваченный общим порывом, пел и Дзержинский. И на душе у него было радостно.
Стоял в центре Нолинска двухэтажный дом, окрашенный в желтый цвет, традиционный для царских государственных учреждений. Возвышавшаяся над крышей каланча лучше всякой вывески говорила о том, что здесь помещается пожарная часть. В другом крыле здания размещалась полиция: канцелярия нолинского уездного исправника и околоток.
Пожарный на каланче смотрел, чтобы огонь не охватил дома и сараи нолинских обывателей, а недреманное око господина исправника, коллежского асессора Золотухина бдительно следило, чтобы в их головы не запала искра свободомыслия.
Ссыльные, за которыми исправник по долгу службы обязан был осуществлять гласный и негласный надзор, вели себя Довольно мирно. Положение изменилось с появлением в городе Дзержинского. Этот «вредный полячишка», как именовал его господин исправник, сломал невидимую стену, отделявшую ссыльных от жителей Нолинска. Поступил работать на махорочную фабрику и сразу оказался в гуще рабочих, заделался их другом-товарищем.
В последний приезд исправника в Вятку начальник канцелярии губернатора в ответ на жалобы исправника дал понять, что его превосходительство губернатор Клингенберг не прочь будет запрятать этого смутьяна куда-нибудь подальше.
Уже пожилой, поднаторевший в полицейском сыске исправник сразу смекнул, чего от него ждут. Его превосходительству нужны «основания». Поразмыслив в дороге, он даже обрадовался. Представлялся случай убить двух зайцев: избавиться от беспокойного ссыльного и угодить его превосходительству.
Вернувшись в Нолинск, Золотухин немедленно вызвал к себе околоточного надзирателя Кандыбина. В его околотке находилась махорочная фабрика и жил Дзержинский.
Кандыбин, или попросту Кандыба, обладал типично полицейской внешностью: одутловатое лицо, острые глазки, буравящие собеседника, порыжевшие прокуренные усы.
— Здравия желаю, ваше благородие! — отчеканил Кандыба, вытягиваясь у порога и щелкая каблуками огромных яловых сапог.
— Садись, Кандыбин. Докладывай, как Дзержинский? Забыл, что я тебе говорил? — строго спрашивал исправник.
— Имею сведения, верные люди говорят, — понизив голос почти до шепота, хрипел Кандыбин, — мутят они фабричных. Бастовать, говорят, надо, а царя… Извиняюсь, невозможно даже вслух произнести.
— Что царя? Что ты тянешь? — прикрикнул капитан.
— Спихнуть надо! — выпалил Кандыба и опасливо оглянулся на закрытую дверь.
— А еще, — продолжал околоточный, — в среду у госпожи Николевой они, то есть господин Дзержинский, всех ругали. Хватит, мол, болтать попусту. Народ подымать надо. Против властей, значить…
— Ого! А это откуда тебе известно? — спрашивал исправник, удивляясь неожиданной осведомленности такого неуклюжего и туповатого на вид околоточного.
— Так что, ваш бродь, кухарка господина Калитина слышала. Я и то говорю: «Дуреха, может, не он ето говорил?» А она мне: «Точно, — грит, — он. Я ево еще, как пришел, приметила. Новенький. Да и слова вроде бы русские, а произносит как-то по-особенному, не по-нашему».
Отпустив Кандыбу, исправник закурил и принялся ходить по кабинету. Постепенно в его голове сложился план, с помощью которого он надеялся упрятать Дзержинского, «куда Макар телят же гонял».
— Вас просят зайти к их благородию, — сказал Дзержинскому делопроизводитель, когда Дзержинский и Якшин пришли в канцелярию исправника. С недавних пор они поселились вместе, в том же доме, что и Николева, только на первом этаже. Как лица, состоящие под надзором, они обязаны были в установленные дни отмечаться в полиции.
Отметка в полиции сводилась обычно к чисто формальной процедуре, и занимались ею делопроизводитель или писарь, а тут вдруг к исправнику.
— К чему бы такая честь? — Феликс вопросительно посмотрел на Якшина.
— Сейчас узнаем. — Александр Иванович решительно открыл дверь, пропустил вперед Дзержинского и сам вошел вслед за ним.
Появление Якшина не входило в планы исправника. Он совсем уже собрался попросить его из кабинета, но потом мелькнула мысль: «Пусть останется, лишний свидетель, да еще сам из ссыльных, не помешает».
— Позвольте узнать, господин Дзержинский, — лицо исправника сохраняло учтивость, — с какой целью вы устроились работать на махорочную фабрику?
— Это что — допрос? — запальчиво спросил Феликс.
— Пока нет. Вы же знаете, что состоите под надзором полиции. Вот я и интересуюсь, как живут, чем дышат мои подопечные. По долгу службы, так сказать.
— Извольте, господин исправник. Цель простая — заработать на свое существование, — пожимая плечами, ответил Дзержинский.