али, обычному университетскому профессору было и ни к чему). С 1741 г. Вико окончательно удаляется от дел, но не прекращает работы над главной своей книгой, перерабатывая текст для нового издания. В ночь на 23 января 1744 г. его не стало. Спустя несколько месяцев вышла в свет «Третья Новая наука».
В «Автобиографии» философ со спокойной уверенностью, как будто речь шла о самоочевидной истине, написал: «Вико несомненно родился для славы своего родного города и, следовательно, Италии». Вот уже больше ста лет, как на его родине никому не приходит в голову в этом сомневаться.
Глава IIНАСТАВНИКИ, ДАЛЕКИЕ И БЛИЗКИЕ
теоретических источниках своей доктрины Вико рассказал сам и в «Автобиографии», и на страницах «Новой науки». Поэтому процитируем для начала нашего автора: «…Вико преклонялся больше, чем перед всеми другими, перед двумя учеными — Платоном и Тацитом, так как благодаря своему несравненному метафизическому уму Тацит видит человека таким, каков он есть, а Платон — таким, каков он должен быть; и как Платон посредством своей всеобщей науки проникает во все области добродетели, которые образуют человека мудрого по идее, так и Тацит нисходит во все те установления пользы, которые среди бесконечных и иррегулярных случайностей, среди коварства и удачи могут создать человека практически мудрого… Таким образом, Вико становился мудрецом одновременно и в тайной мудрости (какова мудрость Платона) и в простонародной мудрости (какова мудрость Тацита). В конце концов ему пришлось познакомиться с Фрэнсисом Бэконом Веруламским, человеком в равной мере несравненно мудрым и в тайной и простонародной мудрости, так как обе они вместе образуют человека универсального… И Вико решил всегда иметь этих трех выдающихся авторов перед глазами и при размышлении и при письме» (3, 489). Впоследствии к этим трем светилам-руководителям он присоединил и четвертого — Гуго Гроция и даже собирался написать комментарий к его знаменитому трактату, «но потом бросил эту работу, поразмыслив, что не подобает католику украшать примечаниями произведение еретика (т. е. протестанта. — М. К.)» (там же, 491). И все же католическое благочестие не помешало Вико высоко оценить самый труд «еретика». Похвальный пример научной добросовестности в те времена, когда очернить приверженца иного вероисповедания считалось нравственной заслугой и гражданской добродетелью одновременно.
Теперь постараемся выяснить, какова роль каждого из названных мыслителей в формировании собственных воззрений Вико. Сделать это в общем далеко не просто, даже располагая сведениями, сообщенными самим автором. С подобного рода ситуацией сталкиваешься всякий раз, когда пытаешься найти компоненты какого-либо творческого синтеза идей. Можно отчетливо сознавать смысл каждой из синтезированных идей до того, как они совершенно непредсказуемым образом соединились в голове творца в новое смысловое единство, и все же этого совершенно недостаточно для уяснения действительной роли каждой из них в новом целом. Необходимо принимать во внимание не только исходные данные (компоненты синтеза), но и конечный результат. В новом смысловом единстве традиционные идеи преобразованы, переосмыслены и по крайней мере частично изменили свое значение. Сравнивая новое их значение с первоначальным, мы получаем представление о том, в каком направлении был преобразован исходный материал. Применим это правило к нашему случаю. Начнем с оказавших на Вико влияние идей Платона и Бэкона. Хрестоматийное знание о доктринах этих философов недостаточно для понимания того, какую помощь они оказали автору «Новой науки», собственные же его разъяснения хотя и проливают некоторый свет, но сами по себе требуют истолкования.
Из процитированного выше отрывка следует, что Бэкон стоит выше Платона (или «тайной мудрости философов», т. е. абстрактно-теоретической философии) и Тацита (или «простонародной мудрости», т. е. практического опыта активного деятеля, находящегося в гуще жизни), ибо соединяет в своем учении, как бы мы сказали теперь, «теорию с практикой». Сочетание имен Платона и Бэкона может поставить в тупик исследователя. Но стоит как следует вчитаться в главный труд Вико, как всякое недоумение рассеивается. Рассмотрим предварительно, как определяет наш автор предмет и метод «новой науки об общей природе наций», ибо здесь и содержится разгадка противоестественного на первый взгляд соединения идей крупнейшего идеалиста античности и основоположника новой философии, вставшей в резкую оппозицию к схоластической традиции, безудержно эксплуатировавшей наследие платонизма.
Общая природа наций — «это как раз и есть собственный предмет нашей Науки», — пишет Вико (3, 103). Но каким образом можно проникнуть в эту «общую природу наций»? Для этого нужно, говорит философ, сначала выяснить, что такое «природа» вообще. Он не имеет в виду природу как естественный мир, противостоящий обществу как совокупному творению людей: «Природа вещей — не что иное, как их возникновение в определенные времена и при определенных условиях; всегда когда последние таковы, именно таковыми возникают вещи» (там же, 77). Следовательно, под «природой» им понимается закон возникновения, пребывания, изменения и исчезновения вещей, а также, как он пишет в другом месте, «поступательное движение, совершаемое нациями» (там же, 377). Возникновение, поступательное движение, а также «Возвращение вещей человеческих» (там же, 442) составляют вместе то, что Вико называет «Вечной Идеальной Историей», «согласно которой протекают во времени Истории всех Наций в их возникновении, движении вперед, состоянии, упадке и конце» (там же, 118). Вот это понятие «вечной идеальной истории» и принадлежит кругу идей платонизма. Оно является фундаментальным во всей конструкции Вико.
Согласно диалектико-материалистической методологии, настоящая экспликация философского понятия требует не формально-логической дефиниции, а резюме результатов исследования. К этому исследованию мы только приступили и потому начнем с установления исходного смысла термина. Лучше всего эксплицировать это выражение Вико по частям. Что значит «вечная история»? Наш автор отвечает на этот вопрос следующим образом: «…ведь даже если этот Мир был создан во времени и по частям, то Порядок, в нем заложенный, всеобщ и вечен… Поэтому в настоящей Науке господствует следующий вид доказательств: именно так должна была раньше, так должна теперь и так должна будет впредь протекать история Наций…раз данный Порядок был установлен Божественным Провидением…» (там же, 115; 117). Стало быть, «вечность истории» означает развертывание исторического процесса по одному и тому же «порядку», раз и навсегда установленному от бога. Исторический процесс может повторяться до бесконечности, но всякий раз последовательность «возникновения и исчезновения», т. е. структура процесса, будет той же самой. Архетип процесса вечен и неизменен, а на языке Платона архетип, образец, модель и т. п. (мы стараемся подобрать современные эквиваленты) получил название «идеи». Отсюда и выражение «идеальная история». Правда, тут могут возникнуть посторонние ассоциации в связи со словом «идеальный» (т. е. относящийся к идеалу), однако лучшего слова, пожалуй, не подобрать, а понимание платоновского контекста выражения предупреждает возможное недоразумение.
Вечная идеальная история не есть что-то воображаемое и желаемое в противоположность тому, что совершается на самом деле. Совсем напротив, это и есть подлинная реальность исторического процесса, но доступная лишь чистому разуму, освобожденному от хаотической видимости непосредственного чувственного восприятия. Подлинная наука есть восхождение к идее. Только это восхождение и дает нам настоящую истину, т. е. вечный и неизменный «порядок вещей». «Тогда окажется разъясненной История, но не отдельная и временная История Законов и Деяний Греков или Римлян, а История, идентичная в уразумеваемой сущности и разнообразная в способах развития. Таким образом мы получили Идеальную Историю вечных Законов, соответственно которым движутся Деяния всех Наций в их возникновении, движении вперед, состоянии, упадке и конце» (там же, 460). Следовательно, идеальная история есть «История, идентичная в уразумеваемой сущности и разнообразная в способах развития». Эта замечательная формулировка заслуживает быть повторенной много раз. Она производит впечатление и в наше время. В ней выражена необходимая, исходная ступень научного подхода к истории. Научный подход к какому бы то ни было предмету всегда есть поиск чего-то неизменного (разумеется, относительно) и постоянного, сохраняющегося в различных, внешне несхожих условиях. Поскольку философская мысль того времени не имела адекватного аппарата для обозначения такой инвариантной структуры, Вико обращается к платоновской традиции, критически ее переосмысливая, в чем и сказалось его новаторство.
У Платона восхождение к идее есть прерогатива философского мышления, углубляющегося в безусловную основу сущего. Царство идей — нетленных моделей чувственно воспринимаемых вещей — лежит по ту сторону материального мира, который есть весьма несовершенный его отпечаток. Поэтому мир не столько помогает, сколько мешает приобщиться к сияющим чертогам идеи, открытым лишь чистому умозрению, или, как говорили великие рационалисты XVII в. вроде Спинозы, «интеллектуальной интуиции». Но в замысле «Новой науки», поистине грандиозном и смелом, прямое усмотрение идеи, т. е. вечной идеальной истории, составляющей общую природу наций, есть результат исследования, а не догматически утверждаемая предпосылка. Прежде чем ее определение приобретает статус истины, оно должно пройти через целую шеренгу доказательств философских, филологических и исторических. Или же, как пишет наш автор, необходимы еще «основания Достоверного… чтобы посмотреть на фактах тот мир наций, который мы созерцали в идее. Это — в точности философский метод, наиболее укрепленный Фрэнсисом Бэконом, бароном Веруламским, которым он работал над вещами природы в книге „Cogitata et visa“ и который перенесен нами на Человеческие Гражданские Вещи» (там же, 80).