Джек Восьмеркин американец
Аннотация
Н. Г. Смирнов (1890-1933) – детский писатель, хорошо известный в
20-30-е гг. «Джек Восьмеркин американец» – повесть о русском мальчике, попавшем во время гражданской войны в Америку и вернувшимся на ро-
дину в годы коллективизации. Занимательный правдивый сюжет, стре-
мительный разворот событий, революционная романтика строитель-
ства новой жизни – все это делает книгу интересной и современному
молодому читателю.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ДЖЕК ВОСЬМЕРКИН
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Редактор изменяет своему обыкновению
– Простите, товарищ, трактор «Ойл-пул» – все это прекрасно. Но ведь трактор работает вовсе не на каменном угле. А затем, у меня нет времени…
Этими словами закончил редактор свой разговор с развязным поэтом, который пытался продать в газету стихотворение о тракторе «Ойл-пул». Поэт вскочил с кресла и исчез в дверях. Редактор посмотрел ему вслед без малейших угрызений совести: он считал, что каждый деловой человек должен говорить кратко.
Теперь наконец он мог заняться собственным делом.
Для этого он прежде всего придвинул поближе тарелку остывших щей и начал есть. Ел он без всякого аппетита, часто даже пронося щи мимо рта: ложка была в его левой руке, а правой он правил лежавшую перед ним статью. В
это время дверь открылась, и в кабинет опять кто-то вошел.
– Короче! – сказал редактор грозно, продолжая читать и есть.
Молчание. Только перо скрипнуло по бумаге.
– Коротко трудно, – наконец сказал вошедший. – Коротко – совершенно невозможно.
– А все-таки. В двух словах.
– В двух? Хорошо. Хочу есть.
Редактор оторвал глаза от рукописи.
Перед ним стоял приятный паренек в серой бархатной куртке с желтым бараньим воротником, остриженным по-заграничному под машинку. На голове – тяжелая кепка с загнутыми на затылок наушниками. На ногах – коричневые башмаки с толстыми подошвами. Паренек держал в руках небольшой брезентовый мешок. В общем, вид его франтоватый, а лицо веселое. Вдобавок он улыбался, и золотые зубы дружным рядком сияли в его верхней челюсти. Никак нельзя было подумать, что парень нуждается.
Редактору стало совершенно ясно, что следует как можно скорее выпроводить его из кабинета.
– Вы, вероятно, умеете читать, товарищ? – сказал он наставительно. – Здесь не столовка, а редакция сельскохозяйственной газеты…
– Я знаю. Но все-таки хочу есть.
– Фамилия? – отрывисто спросил редактор, прекрасно понимая, что вопрос этот грозит осложнениями. Но что делать? Паренек чем-то сумел подкупить его. Может быть, своей улыбкой, которую он все время пускал в ход. Он и теперь, прежде чем ответить, широко улыбнулся.
– Меня зовут Джек Восьмеркин.
– Откуда?
– Из Петерсбурга. Я там в больнице лежал семь недель.
– Из Ленинграда, – поправил редактор.
Золотые зубы Восьмеркина сверкнули, как будто во рту вспыхнул огонь.
– Нет. Из Петерсбурга.
– Такого города нет.
– Есть. Это в штате Вирджиния. На линии Ричмонд-Чарльстон.
– Ага, – сказал редактор и позвонил. Теперь он уже знал, что делать дальше, и принялся читать статью. Явилась курьерша.
– Дайте товарищу обед, – произнес редактор. – И позовите Пичулина.
Пичулин, спец по англосаксонским странам, в круглых очках и длинной кожаной жилетке, явился как из-под земли. Джек Восьмеркин в это время только что принялся за щи.
– Ну-с, – сказал редактор, когда Пичулин вопросительно стал у его кресла, – так вы, товарищ, из Америки, из штата Вирджиния? Это уже лучше. Нельзя ли, Пичулин, его использовать? Ты когда приехал-то? – спросил он
Восьмеркина, дружески переходя на «ты».
– Две недели назад.
– Через Владивосток?
– Нет, через Мурманск.
Пичулин тихо подошел к Джеку. Вынул блокнот, что-то сообразил.
– Можете ли вы к послезавтра написать мне статью строк на двести: «Безработица среди батраков в Соединенных Штатах»?
Джек густо покраснел и с каким-то бульканьем проглотил щи.
– Я плохо пишу по-русски. Прочитать статью сумею…
Но писать не возьмусь.
– Но вы русский?
– Да, конечно. Но я долго пробыл в Америке.
– Это уже хуже, – сказал редактор и задумался.
Теперь он понял, почему так старательно выговаривает некоторые слова Джек.
– Писать ты не умеешь, – сказал он немного погодя. –
Русский язык знаешь плохо. Такие люди нам не нужны.
Свет электрической лампочки отразился в золотых зубах Джека.
– Такие люди вам не нужны? – переспросил он тихо. – А
я думал, что нужны. Писать статей я действительно не умею. Но я могу делать кое-что другое.
– Что же именно?
– Я могу восемь часов подряд пахать на тракторе, а если он остановится, я починю его. Знаю куроводство и хорошо отбираю яйца в инкубатор. Могу подоить десять коров, а если их сорок, то налажу дойку электричеством. Два года я ухаживал за табаком в Вирджинии и ладонями могу вертеть сигары, по тысяче штук в день, конечно, если начинка подготовлена. Я говорю о сигарах «Вирджиния», по пять центов штука. Потом мне приходилось выращивать клубнику величиной в кулак…
– Довольно, довольно! – закричал редактор.
– Нет, я правду говорю. Ведь я не бродяга, а настоящий уборочный рабочий. Шесть лет я таскался по фермам, только вот теперь приехал сюда кочегаром. Мы вам хлопок привезли. Я удрал с корабля потихоньку и сел в поезд. Все деньги истратил на билет, зайцем не поехал. И вот теперь голодаю. Здесь я уже десять дней, и все мне говорят, что никому не нужно мое уменье. А по-моему, нужно.
И он опять сверкнул золотыми зубами.
Редактор спросил:
– А зубы почему золотые?
– Упал с титана в Дакоте. Ведь вы знаете, эти титаны высотой почти с паровоз. Стукнулся зубами о колесо. Четырех как не бывало. Вставил за восемьдесят долларов.
Они литые, чистого золота. Хотел уже выпилить их и проесть. Но прежде сюда пришел…
– Занятная штука, – сказал редактор задумчиво. – Что же нам с тобой делать, Восьмеркин? Ты зачем в СССР-то приехал?
– По делам, – ответил Джек и густо покраснел.
– Так. А где живешь?
– Нигде не живу. Ночевал в ночлежке. Да плохо там.
Смеялись над моей курткой.
– А вещи у вас есть? – спросил Пичулин совсем не деловым тоном.
– Ничего нет. Я сюда без вещей приехал. Нельзя было с парохода вынести. Вот только мешок…
– А что в мешке?
– Пшеница. Отборные зерна. «Манитоба», «маркиза»,
«дакота». Я их четыре года на фермах собирал. Теперь от голода съел тысячу двести штук. Самых мелких, конечно.
– Поешь лучше каши, Восьмеркин, – сказал редактор мягко, пододвигая тарелку. – Твое дело надо обдумать. С
удовольствием бы покалякал с тобой, да вот некогда…
Пичулин с удивлением посмотрел на редактора.
Этот человек, сухой и точный, никогда раньше не говорил таким задушевным тоном. Что-то с ним сделалось.
Он глядел на Восьмеркина и улыбался.
– Да, – повторил редактор задумчиво. – С удовольствием бы с тобой покалякал…
Он вынул записную книжку и там что-то зачеркнул.
– Хочешь, так сделаем: приходи сегодня ко мне на квартиру ровно четверть двенадцатого. Расскажешь свою историю. Может быть, что и придумаем. Согласен?
– Угу.
– И ночевать у меня будешь.
– Спасибо.
– Вот тебе мой адрес. Найдешь?
Джек усмехнулся.
– Ну, пока…
Ночью Джек Восьмеркин рассказал редактору свою историю. Примус безостановочно шумел на окне. Чаю выпили много. Разговор продолжался три или четыре часа.
Рассказ Джека был длинен и бессвязен. Чтобы понять его как следует, редактору пришлось задать множество вопросов. К трем часам утра картина приключений Джека выяснилась во всех подробностях.
Вот как было дело.
Мальчик с коровой
Весной 1918 года в Петрограде начался голод. Продовольственные склады совершенно опустели, а подвоза продуктов не было. Перед булочными вытянулись тысячные очереди. Целыми часами люди простаивали для того, чтобы получить кубик черного хлеба величиной с пачку спичек. На базарах торговали главным образом несъедобным: посудой, треуголками, тряпьем, мебелью. В кафе у Адмиралтейства за бешеные деньги подавались тонкие ржаные лепешки, жаренные на льняном масле. Все столовые и рестораны закрылись. Исчезло даже молоко, которого всегда было много в это время года.
В городе началась паника. Уже поздно было делать запасы. Оставалось только надеяться, что голод не может продолжаться вечно. Говорили, что с новым урожаем появятся продукты. Война кончилась. Крестьяне возвращаются в деревни. Надо только подождать до осени.
И вот, чтобы полегче прошло это голодное лето, большая группа петроградских интеллигентов решила отправить своих детей за Волгу, туда, где много белого хлеба и молока и откуда шли письма, что голода там нет и в помине. С огромным трудом получили специальный санитарный поезд. Поезд был очень длинный и состоял из белых теплушек и вагонов. В вагонах разместились девочки, в теплушках – мальчики, всего около пятисот человек.
Вместе с ними ехали учителя, воспитатели, гимназические сторожа. После долгого, полного приключений пути белый поезд высадил детей за Волгой, в обетованной стране.
Петроградским детям пришлось провести здесь гораздо больше одного лета.
Восстание чехословаков вызвало военные действия в полосе железной дороги. Затем поднялся Колчак. Линия железной дороги оборвалась сразу во многих местах. Началась настоящая война. Между родителями и детьми протянулась линия фронта, пересечь которую не было никакой возможности.
На детей уже никто не обращал внимания, кроме их руководителей, которые были бессильны что-либо сделать.
Огромная колония принуждена была разбиться на группы.
Дети с руководителями разбрелись по деревням, станицам, поселкам. Не было средств к жизни, теплой одежды, обуви.