По этой-то причине юноша и обожал болтаться рядом с «Коламбус-хаусом». Ему казалось, что отель с его шиком и блеском служит одновременно средоточием и границей всего хоть чего-то стоящего. Едва накопив денег на относительно приличный костюм, Себастьян стал каждый вечер отправляться в центр города, где вместе с друзьями праздно торчал рядом со входом в отель, покуривая дешевые сигары, наслаждаясь собственным стильным видом и заигрывая с девушками. Здесь он чувствовал себя в гуще событий – рядом с городскими знаменитостями или безвестностями, азартными игроками, искателями прочих наслаждений, просто молодыми людьми, зашедшими побриться или опрокинуть стаканчик виски. Всеми он восхищался и на всех пытался походить. Костюм был в этом отношении главным критерием. Если кто-то прилично одет, носит перстни и запонки, то и любые его поступки достойны подражания. Бас стремился быть одним из них и вести себя так же; тем самым его опыт наиболее бессмысленных способов времяпровождения стремительно обогащался.
Именно он неоднократно упоминал «Коламбус-хаус» в разговорах с матерью, но теперь, когда она получила там работу, пришел в ужас и подумал, что было бы куда удачней, если бы мать и сестра просто брали оттуда белье для стирки. Коли уж обстоятельства сложились так, что они вынуждены работать, пусть лучше стирают для этих блестящих джентльменов одежду. Другие же могут?
– Отчего бы вам не брать у постояльцев стирку? – спросил он у Дженни, когда та закончила пересказывать ему сегодняшние события. – Все лучше, чем лестницы мыть!
– А как ее взять?
– Само собой, у портье спросить надо.
Дженни эта мысль показалась очень стоящей.
– Только не вздумайте со мной заговаривать, если там увидите, – немного погодя предупредил ее Себастьян с глазу на глаз. – Не подавайте вида, что знаете меня.
– Почему? – наивно удивилась она.
– Догадайся сама, – ответил Бас, который и прежде уже намекал, что его семейство выглядит весьма бедно и для него такие родственники, выйди это наружу, окажутся позором. – Увидишь меня – проходи мимо. Тебе все ясно?
– Хорошо, – робко пробормотала она, поскольку, хотя Бас был старше лишь на какой-то год, она привыкла подчиняться его более сильной воле.
На следующий день по дороге к отелю Дженни обратилась к матери:
– Бас сказал, что нам можно бы брать стирку у постояльцев.
Миссис Герхардт, всю ночь проломавшая голову над тем, как бы еще хоть что-то добавить к трем долларам, которые ей причитаются за шесть полудневных смен, идею одобрила.
– И правда, можно. Я спрошу портье.
Однако, когда они явились в отель, сразу такой возможности им не представилось. Они проработали до позднего вечера, но тут фортуна им наконец улыбнулась. Экономка отправила их мыть пол за стойкой у портье, который чувствовал расположение как к матери, так и к дочери: к первой – за очаровательное беспокойство во взгляде, ко второй – за милое личико. Его даже не раздражало, что они ползают на коленях у него за спиной. Наконец они управились, и миссис Герхардт, преодолевая робость, решилась на вопрос, который уже полдня вертелся у нее в голове.
– Не найдется ли здесь джентльмена, который позволит мне стирать для него? Я была бы чрезвычайно признательна.
В ее взгляде портье вновь увидел чрезвычайную нужду.
– Может статься, – ответил он, уже подумав про сенатора Брандера или Маршалла Хопкинса. Оба были щедрого характера, склонны к благотворительности и оказались бы только рады прийти на помощь бедной женщине. – Поднимайтесь-ка наверх и спросите сенатора Брандера. Он в двадцать втором. – Портье записал номер комнаты на карточке. – Поднимайтесь к нему и скажите, что это я вас направил.
Миссис Герхардт приняла карточку у него из рук, трепеща от благодарности. Она не могла выговорить ни слова, но за нее все сказали ее глаза.
– Не стоит благодарности, – сказал верно понявший ее чувства портье. – Идите к нему прямо сейчас. Он должен быть у себя.
Миссис Герхардт, с трудом преодолевая робость, постучала в дверь номера двадцать два. Дженни молча стояла рядом.
Дверь отворилась почти сразу же; за ней, на фоне ярко освещенной комнаты, стоял сенатор. Одет он был столь же безупречно, что и раньше, но сейчас, в вычурном халате, выглядел моложе.
– Итак, мадам, – произнес он, узнав обеих женщин, которых уже видел на лестнице, и в первую очередь дочь, – чем могу служить?
Мать, неуверенность которой от этого обращения лишь усилилась, замялась и наконец ответила:
– Мы только хотели узнать, не найдется ли у вас что-нибудь в стирку?
– В стирку, – повторил он за ней необычно раскатистым голосом. – В стирку? Проходите-ка, сейчас поглядим.
С изяществом отступив в сторону, сенатор жестом пригласил их пройти и закрыл за ними дверь. В номере было столько свидетельств роскоши и комфорта, что женщины замерли в замешательстве, а он повторил еще раз:
– Сейчас поглядим.
Миссис Герхардт почти не отрывала взгляда от выразительного лица и прически сенатора, а Дженни тем временем рассматривала комнату. Каминную полку и шифоньер украшало такое количество безделушек, на вид весьма ценных, какого ей прежде видеть не доводилось. Кресло сенатора и лампа с зеленым абажуром, шикарные плотные ковры на полу и прочие признаки мужского комфорта казались ей воплощением идеала.
Женщины так и стояли на месте, а он двинулся в угол комнаты, но потом, развернувшись, предложил:
– Присаживайтесь, тут как раз найдется для вас пара стульев.
Мать и дочь, все еще в плену благоговения, сочли, что вежливей будет отказаться.
Сенатор исчез внутри большого чулана, затем появился вновь и, настояв, чтобы они сели, спросил, окинув взглядом миссис Герхардт и улыбнувшись Дженни:
– Это ваша дочь?
– Да, сэр, – отозвалась мать. – Старшенькая.
– В самом деле?
Сенатор повернулся к ним спиной. Открыв ящик комода, он принялся копаться внутри и извлекать разные предметы одежды, попутно задавая целый ряд вопросов:
– А муж ваш жив? Как его зовут? Где вы живете?
На все это миссис Герхардт с робостью ответила.
– А всего детей у вас сколько? – спросил он с неподдельным любопытством.
– Шестеро, – сообщила миссис Герхардт.
– Что ж, – отозвался он, – семейство немаленькое. Свой долг перед нацией вы, безусловно, выполнили.
– Да, сэр, – согласилась миссис Герхардт, тронутая его приветливыми и заинтересованными вопросами.
– Так, значит, это ваша старшая дочь?
– Да, сэр.
– А муж ваш чем занимается?
– Он стеклодув, но сейчас хворает.
На протяжении беседы большие голубые глаза Дженни взирали на все с неподдельным интересом. Стоило сенатору на нее посмотреть, как она возвращала его взгляд столь открыто, без жеманства, и улыбалась так неопределенно-мило, что он помимо воли снова и снова встречался с ней глазами.
– Что ж, – сказал он, – прискорбно слышать. У меня нашлось кое-что для стирки – не слишком много, но можете забрать то, что есть. Надеюсь, на следующей неделе будет еще.
Он расхаживал по комнате, запихивая свои вещи в синюю холщовую сумку с изящным рисунком сбоку и не переставая задавать вопросы. Эти двое каким-то непонятным образом его привлекали. Ему хотелось знать, что творится у них дома и как получилось, что эта приличного вида женщина с жалобным взглядом теперь моет лестницы в отеле.
Пытаясь выяснить подробности и при этом никого не обидеть, он дошел уже почти до смешного.
– Так где вы живете? – спросил сенатор еще раз, припомнив, что первый ответ матери был довольно туманным.
– На Тринадцатой улице.
– Северной или Южной?
– Южной.
Снова чуть помолчав, он подал ей сумку и сказал:
– Ну, вот ваша стирка. Сколько берете за работу?
Миссис Герхардт пустилась было в объяснения, но сенатор уже осознал всю бессмысленность вопроса. Цена его не волновала. Что бы эти бедолаги ни запросили, он заплатит не колеблясь.
– Ну, неважно, – добавил он, сожалея, что вообще затронул эту тему.
– Вам все это нужно к определенному сроку? – спросила у него мать.
– Да нет же, – задумчиво поскреб он лоб, – годится любой день на следующей неделе.
Она поблагодарила его и собралась уходить.
– Обождите-ка, – сказал он, ступая вперед, чтобы открыть им дверь, – пусть будет понедельник.
– Да, сэр, – откликнулась миссис Герхардт, – спасибо вам.
После их ухода сенатор вернулся к чтению, но мысли его казались необычайно путаными.
– Эх, – произнес он, закрывая книгу, – вот ведь несчастные люди.
Он посидел еще какое-то время, жалея о том, сколь банальными были его расспросы, потом поднялся на ноги. Так вышло, что посетительницы заставили его ясно осознать свое собственное привилегированное положение. Комната словно бы пропиталась исходящим от Дженни изумлением и восторгом.
Что до миссис Герхардт, она на радостях даже забыла спросить о еще какой-нибудь стирке. Вместе с Дженни они вновь вышли на темную улицу.
– Разве не замечательный у него номер? – прошептала Дженни.
– Да, – ответила ей мать, – это очень важный человек.
– Он сенатор, верно? – продолжала дочь.
– Да.
– Как, наверное, здорово быть знаменитым, – тихо проговорила девушка.
Глава II
Душа Дженни – как ее описать? Бедняцкая дочь, которой предстоит теперь носить из стирки одежду выдающегося гражданина Коламбуса, была созданием столь чутким, что не передать словами. Иные существа рождаются на свет и обретают бренную плоть, сами того не осознавая, а затем вновь покидают ее, даже не подумав пожаловаться. Но, пока живы, они обитают в истинной стране чудес, жизнь их бесконечно прекрасна, они изумленно ступают по ней, словно по райскому саду. Открыв глаза, они видят перед собой идеальный, благополучный мир. Деревья, цветы, целый мир звуков и красок. Для таких людей все это – их собственное драгоценное наследство. Если бы никто вокруг не твердил: «Мое! Мое!», они так бы и шли вперед, сияя, с песнью, которую, хочется верить, рано или поздно услышит вся земля. Песнь эта – песнь добра.