ала никак.
– Итак, – сказал он, – я вас напугал.
Она уставилась на него, но глубоко укоренившееся уважение к этому выдающемуся человеку победило, и она с улыбкой ответила:
– Да, напугали.
– Я это сделал, потому что вы мне очень нравитесь.
Чуть поразмыслив над этим, она произнесла:
– Кажется, мне лучше будет уйти.
– Нет же, – взмолился он, – неужели вы меня из-за этого покинете?
– Нет, – сказала она, странным образом чувствуя себя неблагодарной, – просто мне уже пора. Меня дома хватятся.
– Вы правда на меня не сердитесь?
– Не сержусь, – ответила она тоном более женственным, чем когда-либо прежде. Ощущение подобной власти над кем-то было для нее внове. И оно оказалось таким прекрасным, что оба были близки к замешательству.
– Вы теперь моя, – сказал сенатор, поднимаясь на ноги. – И я намерен в будущем о вас заботиться.
Его слова обрадовали Дженни. Она подумала, что он способен творить самые чудесные вещи – точно волшебник. Она обвела вокруг себя взглядом, и сама мысль, что ей теперь предстоит жить такой жизнью и в таком окружении, была сродни блаженству. Она, однако, не то чтобы вполне понимала, что Брандер имеет в виду. Но он вроде бы намерен быть щедрым и добрым, а еще дарить ей дорогие подарки. Разумеется, она была счастлива. Она подхватила узел с бельем, за которым пришла, не замечая и не чувствуя всей двусмысленности своего нынешнего положения, тогда как сенатор ощутил немедленный укор совести.
«Не должна она все это таскать», – подумал он, и его волной захлестнуло сочувствие. Он взял ее лицо в свои ладони, уже более повелительно, но и щедро.
– Не переживайте, моя девочка, – сказал он. – Вам не придется все время таким заниматься. Я постараюсь что-нибудь придумать.
Результатом всего этого стали попросту более близкие отношения между ними. В ее следующий визит он без колебаний пригласил ее присесть на подлокотник кресла рядом с ним и принялся подробно расспрашивать Дженни о семье и о том, чего она сама бы желала. Несколько раз он замечал, что она уходит от ответа, особенно на вопросы о том, чем сейчас занимается отец. Ей было стыдно признаться, что он ходит по домам и пилит дрова. Он же, заподозрив нечто куда более серьезное, решил дождаться случая и все разузнать самому.
Так Брандер и сделал, когда выдалось свободное утро, не обремененное прочими обязанностями. До решающей схватки в парламенте, которая закончилась его поражением, оставалось еще три дня. Однако сделать что-то за оставшееся время было уже нельзя. Он знал, что все уже под контролем, насколько это возможно, а контроль тот и в лучшие времена был так себе. Прихватив трость, он пустился в путь, через полчаса достиг домика и уверенно постучал в дверь.
Открыла ему миссис Герхардт.
– Доброе утро, – весело сказал он и, заметив ее неуверенность, добавил: – Позволите войти?
Добрая матушка, которая от его внезапного появления едва не лишилась чувств, незаметно вытерла руки под залатанным фартуком и, видя, что он ее ждет, ответила:
– Ну конечно же, заходите. Вот, присаживайтесь.
Позабыв закрыть дверь, она заторопилась внутрь и, предложив сенатору обычный стул, еще раз пригласила его сесть.
Брандер добродушно глянул на нее и, сожалея, что вызвал подобное замешательство, произнес:
– Не стоит беспокоиться, миссис Герхардт. Я просто шел мимо и решил заглянуть. Как поживает ваш муж?
– Хорошо, благодарю вас, – ответила мать. – Его нет дома, он работает.
– Значит, ему удалось найти место?
– Да, сэр, – сказала миссис Герхардт, которой, как и Дженни, не хотелось уточнять, в чем заключается работа.
– Надеюсь, все дети теперь здоровы и в школе?
– Да, – ответила мать, успевшая тем временем развязать фартук, который теперь нервно вертела на коленях.
– Это хорошо, а где сейчас Дженни?
Та занималась глажкой, однако успела бросить гладильную доску и укрылась в спальне, где торопливо приводила себя в порядок, опасаясь, что матери не хватит сообразительности сказать, что ее нет дома, и тем дать ей возможность скрыться.
– Она сейчас выйдет, – ответила мать, в свою очередь надеявшаяся, что дочь послужит ей спасением. – Я ее позову.
Воспользовавшись этим предлогом, она ускользнула из комнаты и, отыскав Дженни, сказала ей:
– Послушай, выйди к нему на минутку. Мне бы переобуть эти старые шлепанцы.
– Зачем ты ему сказала, что я здесь? – безнадежно спросила Дженни.
– А что я должна была сказать? – удивилась мать.
Пока обе не могли решить, что им делать, сенатор разглядывал комнату. Для него в этом свидетельстве крайней бедности не было ничего нового, хотя они-то так не думали. Он почувствовал сожаление при мысли, что этим достойным людям приходится так страдать, но решил также по возможности улучшить их условия, пусть и не представляя пока, как именно.
– Доброе утро, – поздоровался сенатор, когда вошла Дженни. – Как поживаете?
Шагнув вперед, она протянула ему руку и покраснела. Этот визит так ее взволновал, что язык не поворачивался что-либо ответить.
– Я подумал, – сказал он, – что надо бы зайти и взглянуть, как вы живете. Дом у вас довольно уютный. Сколько тут комнат?
– Пять, – ответила Дженни. – Простите нас за их нынешний вид. Мы с утра занимаемся глажкой, в доме все вверх дном.
– Я вижу, – мягко сказал Брандер. – Вы ведь не думаете, Дженни, что я не пойму? Не нужно из-за меня так нервничать.
Она обратила внимание на тот мягкий, теплый тон голоса, которым он всегда говорил с ней у себя в номере, и это более или менее успокоило ее расстроенные чувства.
– Не переживайте, если я время от времени буду сюда заглядывать. Я именно это и собираюсь делать. Хотел бы познакомиться с вашим отцом.
– Увы, – сказала Дженни, – сегодня его нет дома.
Однако как раз в этот момент наш усердный пильщик показался у калитки с пилой и козлами на плече. Брандер увидел его и тут же узнал по определенному сходству с дочерью.
– По-моему, вот и он.
– В самом деле? – воскликнула Дженни, выглядывая наружу.
Герхардт, который в последние дни выглядел задумчивым, прошел под окном, не поднимая взгляда. Он поставил на землю деревянные козлы, повесил пилу на вбитый в стену дома гвоздь и зашел внутрь.
– Жена! – позвал он по-немецки и, не обнаружив ее, прошел к двери в гостиную и заглянул туда.
Брандер вскочил на ноги и протянул ему руку. Немец вошел внутрь и пожал ее своей узловатой, обветренной ладонью с весьма вопросительным выражением на лице.
– Это мой отец, мистер Брандер, – сказала Дженни, всю ее неуверенность смыло волной теплых чувств. – Папа, это мистер Брандер, тот джентльмен из отеля.
– Как-как? – переспросил немец, повернув голову.
– Брандер, – повторил сенатор.
– Ах да, – ответил тот с заметным немецким акцентом. – После лихорадки я не очень хорошо слышу. Жена мне про вас рассказывала.
– Да, – сказал сенатор, – и я решил, что надо бы зайти и лично с вами познакомиться. Семья у вас немаленькая.
– Верно, – ответил отец, который, зная, как дурно одет, больше всего хотел сейчас удалиться. – Шесть детей, и все еще очень юные. Вот это – старшая дочь.
Тут вернулась миссис Герхардт, и отец семейства, увидев шанс улизнуть, сказал:
– Я тогда пойду, если не возражаете. У меня пила сломалась, пришлось работу прервать.
– Разумеется, – непринужденно сказал Брандер, осознавший наконец, отчего Дженни не желала вдаваться в подробности. Он предпочел бы, чтобы у той не хватило храбрости ничего не скрывать. – Итак, миссис Герхардт, – обратился он к неподвижно сидевшей матери, – я хочу сказать, что вам не следует глядеть на меня как на чужого. Соответственно, я хотел бы, чтобы вы информировали меня о состоянии ваших дел. Дженни от этого иной раз уклоняется.
Дженни скромно улыбнулась. Миссис Герхардт лишь всплеснула руками.
Они побеседовали еще несколько минут, после чего сенатор сказал:
– Пусть ваш муж в понедельник зайдет ко мне в отель. Я хотел бы кое-что для него сделать.
– Спасибо, – пробормотала она.
– Не буду более вас задерживать, – добавил он, – но не забудьте передать ему, чтобы приходил.
– Он обязательно придет.
Сенатор поднялся на ноги и, поправляя перчатку на одной руке, другую протянул Дженни.
– Вот ваше величайшее сокровище, миссис Герхардт, – сказал он. – И я намерен его у вас забрать.
– Не уверена, – ответила мать, – готова ли я с ней расстаться.
– Что ж, – сказал сенатор, шагая к двери и протягивая руку миссис Герхардт, – всего вам доброго.
Кивнув, он вышел наружу, где с полдюжины соседей, заметивших его приход, наблюдали за этим поразительным зрелищем из-за штор и полуприкрытых ставней.
– Кто бы это мог быть? – вопрошал при этом каждый из них.
– Посмотри, что он мне дал, – сказала дочери ничего не понимающая мать, как только сенатор закрыл за собой дверь.
Это была десятидолларовая купюра. Сенатор вложил ее в руку миссис Герхардт при прощании.
Глава V
Оказавшись волею обстоятельств столь многим обязанной сенатору, Дженни естественным образом стала очень благожелательно судить о любых его поступках, как прошлых, так и нынешних. Новые благодеяния тому лишь способствовали. Сенатор дал ее отцу письмо к местному фабриканту, который позаботился, чтобы тот получил работу. Сказать по правде, в ней не было ничего выдающегося, всего лишь пост ночного сторожа, но последствия тому были самые существенные. К ним в числе прочего относилась чрезвычайная благодарность Герхардта, который теперь ожидал от сенатора лишь дальнейших благодеяний.
Другим фактором полезного влияния оказались подарки, переданные через дочь матери. В одном случае это было платье, в другом – платок. Подарки делались из чувств, в которых смешались благотворительность и довольство собой, но для миссис Герхардт все затмевал один-единственный мотив. Сенатор Брандер оказался так добросердечен!