Кажется, прошла целая вечность, хотя, наверное, всего пара дней, и внезапно, как-то ближе к вечеру, Мелани возвращается. Машина тормозит, а вот и они: ее маленькие дочурки – старшая немногим моложе, чем была сама Мелани, когда Гарри впервые ее встретил… а вот и он… выродок, за которого она вышла.
Гарри потирает щетину на лице, поворачивает зеркало заднего вида, чтобы не пропустить, если кто-то или что-то появится из-за угла у него за спиной, на этой тихой улице с деревьями по бокам. Подумать только: он когда-то равнялся на Мелани, считал ее сильной, умной и доброй. Но он ошибался: она слабая, сбитая с толку собственной самодовольной либеральной херью – легкая добыча для этого зверюги. Гарри так и видит его перед собой, с этим его странноватым грубым голосом, как он по-блатному ее облапошивает, дурит на голубом глазу, – типичный выходец из низов. Но возможно, она просто ослеплена. И если так, Гарри обязан помочь ей прозреть.
Он наблюдает, как старый уебанский «Патрик» помогает обеим дочкам выйти из универсала и проводит их в дом. Как мерзко он озирается, обводя взглядом улицу. Мразь, мразь, мразь. «Ох, Мел, что ж ты, блядь, творишь-то?» Она работала с убийцей в ирландской тюряге (или шотландской? Да какая, нахуй, разница!), где он впервые ее и развел. Она уже тогда знала, что он убийца! Она что, и впрямь рассчитывала, что он изменится? Как же она не видит его насквозь?
Те двое бродяг… От Кувера никаких следов, – вероятно, вода и рыбы упражняются сейчас над его трупом. Хрен с ним. Но второй, Сантьяго, зацепился за нефтяную платформу, и, несмотря на размозженное лицо и огнестрельное ранение, его еще легко было опознать. Пулю извлекли, подписали и спрятали в хранилище вещдоков. Она могла бы привести к так и не найденному оружию. Но сам Гарри больше не занимается этим делом (как и любым другим), а всем остальным глубоко насрать.
Затем Мелани появляется снова – в синей толстовке, кроссовках и шортах. Вышла на пробежку? Нет. Она садится в машину. Одна. Пользуясь случаем, Гарри ждет, пока она проедет мимо, а затем трогается и сидит у нее на хвосте до самого торгового центра. Это хорошо. Место общественное: о его мотивах она не догадается.
Он заходит вслед за ней внутрь, прошмыгивает мимо, а затем останавливается и поворачивает обратно, чтобы как бы случайно с ней столкнуться. Видя, как он подходит, расплываясь в улыбке узнавания, она демонстративно отворачивается. Это хреново. Даже после всего, что случилось, после того звонка по пьяни, он не ожидал такого вопиющего игнора. Он должен что-то сказать.
– Мелани, – умоляет он, шагая к ней и разводя руки. – Мне нужно извиниться. Я совершил страшную ошибку.
Она останавливается. С опаской смотрит на него, сложив руки на груди:
– Хорошо. И покончим с этим.
Гарри медленно кивает. Он знает, что́ с ней прокатит.
– Я лечился от алкогольной зависимости и регулярно посещаю собрания. Мне важно загладить вину. Можно угостить тебя кофе? Ну пожалуйста! Для меня это так много значит.
Тон у него умоляющий и взволнованный. «Либералам нравится слышать, что люди по природе хорошие и стараются стать лучше. Почему бы и мне не развести ее так же, как этот психованный сраный зэк, за которого она вышла?»
Мелани откидывает волосы назад, вздыхает и устало указывает в сторону фуд-корта. Они направляются туда и находят места в «Старбаксе», неподалеку от стойки. Пока Гарри становится в очередь и заказывает два латте с обезжиренным молоком, Мелани говорит по телефону. Он прислушивается. Она говорит о нем? Нет, похоже на безобидные банальности, которыми обмениваются с подругой. «Да, вернулись… Девочки нормально… Да, Джим тоже. По-моему, нам обоим полезно было вырваться. Весь прошлый год налаживали отношения с родней… Сицилия чудесная. Еда… мне пора в спортзал, причем срочно!»
Гарри ставит оба кофе на стол, пододвигает один ей и садится напротив. Мелани берет свою чашку, опасливо отпивает, бормочет какую-то благодарность. Телефон лежит перед ней на столе. Тут нужен осторожный подход. Наверное, у нее сохранилась запись сообщения, оставленного прошлым летом, когда Гарри был пьяным, безмозглым и слабым. Хитрый выродок, за которого она вышла, об этом наверняка позаботился. Но Мелани должна знать, что зацепилась за убийцу-психопата. И Гарри это докажет. Он объяснит, что Джим Фрэнсис убил тех двоих.
Поначалу они любезно беседуют об учебе в колледже и школьных годах, вспоминают общих знакомых. Все идет гладко, кажется Гарри, прямо по методичке для копов о межличностных отношениях. «Акцентируйте нормальность. Войдите в доверие». И похоже, это работает. Черт, Гарри даже вытягивает из Мелани улыбку, пересказывая историю об одном их приятеле. Гарри это, как всегда, возбуждает. Позволяет на миг представить, как все могло бы быть. Поэтому он говорит немного о себе. О том, что мама недолго протянула после смерти отца, как бы просто сдалась. О том, что он унаследовал прекрасный старый дом в лесу. Слегка на отшибе, но для Гарри это не важно. Однако затем что-то идет не так. Внезапно всплывает та часть его натуры, что отчаянно хочет быть с Мелани, в этом доме, и Гарри слишком резко перескакивает на другую тему. Не может сдержаться. Не может скрыть в себе копа.
– У тебя крупные неприятности, Мелани. – Он серьезно и натянуто качает головой. – Ты не знаешь, что за человек Джим!
Мелани закатывает глаза, берет телефон и кладет обратно в сумочку. Смотрит на Гарри невозмутимо и говорит медленно, размеренным тоном:
– Отвали от нас нахер. От меня, моего мужа и наших детей. – Она повышает голос, призывая ближайших посетителей в свидетели этой сцены: – Тебя предупредили!
Гарри втягивает воздух, потрясенный глубиной ее отвращения.
– Меня отстранили от работы. Я потерял все, но я никогда ему не позволю тебе навредить!
– Мне вредит не Джим, а ты! Я сказала: подойдешь еще хоть раз – подам официальную жалобу, через адвоката, и отправлю в твой отдел копию записи. – Мелани встает, забрасывая сумочку на плечо. – Так что держись подальше от моей семьи!
Гарри надувает губы, нижняя непроизвольно дрожит, но затем он отворачивается и видит перед собой двух женщин, которые их подслушивали.
– Дамы, – язвительно приветствует он, замедленно закипая.
После чего отпивает латте и в отчаянии смотрит на след помады на краю другой чашки. Как будто оставлен призраком, за которым Гарри гонялся большую часть жизни. Разумеется, когда он оборачивается, Мелани уже нет – растворилась в толпе покупателей. Гарри даже не верится, что она вообще сидела так близко.
Вернувшись домой, Мелани застает Джима на кухне – тот готовит сэндвич. Это замысловатое многослойное блюдо, куда входят нежирная грудка индейки, ломтики авокадо, помидоры и швейцарский сыр. Способность мужа целиком погружаться в самые земные и самые сложные дела никогда не переставала ее изумлять. Спокойная самоотдача, с которой он подходит ко всему на свете. В окно Мелани замечает, как девочки играют во дворе с новым щенком, – его не видно, но она слышит радостный лай. Джим поднимает на нее глаза и улыбается. Улыбка сползает, стоит ему почувствовать: что-то не так.
– Что такое, милая?
Мелани выпрямляет руки и, вцепившись в кухонную стойку, выгибает спину, чтобы снять напряжение.
– Гарри. Столкнулась с ним в торговом центре. Подозреваю, что он это подстроил. Поначалу деликатно извинялся, и я выпила с ним кофе в «Старбаксе». Но потом снова понес свою бредятину, мол, ты убил тех двух парней на пляже! Пригрозила ему записью, и он отвалил.
Джим делает глубокий вдох:
– Если это повторится, возможно, придется принять меры. Обратиться к адвокату и подать на него в суд за харассмент.
– Джим, ты иностранный гражданин, и у тебя есть судимости. – Мелани хмуро смотрит на него. – Власти ведь не знают об этой стороне твоей жизни.
– Эти двое… я взорвал их фургон…
– Если все это всплывет, тебя могут депортировать.
– В Шотландию? – Джим вдруг усмехается. – Я не переживу, если девочки будут говорить так же, как я!
– Джим…
Джим Фрэнсис шагает к Мелани, заполняя пустоту между ними, обнимает жену. Через ее плечо он видит, как их дочки играют с Созе, недавно купленным французским бульдогом.
– Тс-с, все нормально, – воркует Джим, успокаивая не только ее, но и себя. – Мы все разрулим. Давай просто отмечать Рождество.
«Рождество под лучами солнца»[4], – думает он, затем вспоминает Эдинбург, и по спине пробегает призрачный холодок.
3Тиндер-шминдер
Юэн Маккоркиндейл рассматривает себя в зеркале ванной. Ему больше нравится то, что он видит, снимая очки: черты становятся расплывчатыми, и это радует. Пятьдесят лет. Полстолетия. И куда все это ушло? Он снова надевает очки и рассматривает голову, все больше напоминающую голый череп, со стриженной под машинку серебристой щетиной на макушке. Затем Юэн смотрит на свои босые ступни – розовые полоски на подогретом черном кафельном полу. В этом и состоит его работа – так другие изучают лица. Сколько стоп перевидал он за свою жизнь? Тысячи. Возможно, даже сотни тысяч. Плоские, вывернутые, поломанные, раздробленные, расплющенные, обожженные, рубцеватые, ямчатые, инфицированные. Но у него не такие: его ступни сохранились лучше, чем остальные части тела.
Выйдя из ванной в спальню, Юэн быстро одевается, слегка завидуя еще спящей жене. Карлотта почти на десять лет моложе и хорошо справляется со средним возрастом. Около тридцати пяти ее разнесло, и Юэн втайне мечтал, что от матери ей достанется немного обивочной мягкости: ему нравятся женщины, склонные к полноте. Но затем жесткий режим с диетой и спортзалом словно вернул Карлотту обратно во времени: она не только приблизилась к своему девичьему облику, но в некотором роде даже превзошла его. Когда они с Юэном только начали встречаться, у нее и близко не было таких мускулов, а йога наделила ее гибкостью и амплитудой движений, ранее для нее недоступными. Сейчас в Юэне резко пробуждается гнетущее чувство, которое, как он надеялся, с возрастом полностью угаснет, а именно: в этих отношениях он всячески пытается прыгнуть выше головы.