— Праздник был вчера, — резко бросила Влади и обернулась ко мне. — Раздевайтесь.
Однако я обошёл хозяйку и шагнул навстречу Говорухину.
— Меня зовут Пьер Делаваль. Мы с Мариной встретились совершенно случайно. Квартиру пришёл смотреть, которую собираюсь покупать.
Я показал ключ.
— Что за квартира? — заинтересовался Высоцкий и вышел из-за спины Говорухина.
— Да, прямо над вами, на четырнадцатом этаже, — сказал и показал пальцем вверх я.
— Над нами⁈ На четырнадцатом⁈ — удивился Высоцкий. — Ха! Гэбэшная блатхата!
— Володя, — обернулся к нему Говорухин. — Выражайся корректнее.
— Да, пустое! — отмахнулся Владимир. — Они меня оттуда слушают постоянно. Нас слушают.
— И пусть слушают. Такая у них работа. Они слушают, а мы и не говорим ничего крамольного. А если кого-то и обсуждаем, то только по существу. Помогаем, можно сказать, нашим органам ориентироваться в криминогенной обстановке.
— Постойте, друзья! Так вы тот Делаваль, что устроил светопреставление на Ленинских горах? — спросил Михалков. — Там такой шум стоял, братцы! И твои, Володя, песни звучали, только в чуждом для нас роковом звучании.
— Что значит в роковом? — спросил Высоцкий, делая ударение на последней гласной. — Что за светопреставление?
— Да-да… Юра Никулин звонил, рассказывал, что было очень весело на Воробьёвых. Э-э-э… Ленинских, да, горах. Так это вы всё устроили, молодой человек?
— Не всё. Только музыку и фейерверк.
— Ха! Не всё! — Говорухин оглянулся на Михалкова, тот развёл руки.
— Скромен, — сказал он, улыбаясь в пышные усы.
— От какого-то Делаваля у меня письмо лежит уже недели три. Я думал, это из французского посольства…
На лице Высоцкого появилось извиняющееся выражение.
— Это я вас приглашал выступить.
— Да-да… Олежка Даль вчера звонил, плакался, что было хорошо, а его не пригласили.
— Его тоже приглашали. Он, видимо, не помнит.
— А может и помнит, но вредничает, — усмехнулся Говорухин. — Такое с ним бывает.
— Неудобно как получилось, — нахмурился Высоцкий. — Вы уж извините.
— Ничего страшного. Мы сами исполнили ваши песни.
— Да? Ну, вы проходите, проходите.
Я быстро сбросил куртку, повесил её, снял туфли и шагнул в комнату.
— О! Он такой как мы, — проговорил Михалков. — Обувь снимает…
— Так по-нашему как шпарит! — восхитился Высоцкий. — А кто у вас пел мои песни?
— Я пел.
— Да? Вы музыкант?
— Он художник, — крикнула Марина из кухни.
— И художник, и поэт, и меценат.
— Меценат? — вопросил Михалков с улыбкой. — Кого меценируете?
— Университеты, в основном. Компьютеры, оборудование… Студенческие творческие коллективы продюсирую.
— Продюсируете? — удивился Михалков. — Поясните пожалуйста.
— У нас в МГУ студия звукозаписи есть, и несколько музыкальных коллективов. Вот ими и занимаюсь. Записали уже несколько концертов. Группу Максима Дунаевского «Фестиваль», например.
— М-м-м? — удивлённо промычал Михалков. — Это те, кто «Дартаньяна» озвучивал.
— Да, погоди ты, Никита! — остановил жестом Михалкова Высоцкий. — Дался тебе этот Максим! Ты сказал, что исполняешь мои песни. Хотелось бы послушать. Ни разу не слышал, чтобы кто-то… Кхе-ухе… Решился…
— Да-а-а, — хохотнул Говорухин. — Это вы, э-э-э, Пьер, хе-хе, сильно рискуете. Володя не даёт разрешение на перепевку.
— Да, подожди ты! — повысил голос Высоцкий. — Где-то можно послушать? Ты говоришь, у тебя есть записывающая студия, значит, наверное, и запись есть?
— Есть, — сказал я. — Как раз в машине слушал наш новогодний концерт. Аж три кассеты получилось.
— В машине? Слушал? — удивился Высоцкий. — В что у тебя за машина?
— У него мерседес! Почти, как у тебя, — сказала вошедшая с чаем и тортом Марина.
— Мерседес⁈ Как у меня⁈ — удивился Высоцкий.
— Пчти, — сказал я. — У меня сто четырнадцатый. Но внутри полный «фарш».
— Что внутри? Фарш⁈ — рассмеялся Владимир. — Как это?
— То есть нафаршированный? — догадался Говорухин.
— Ага. Всем, чем надо. Даже холодильник для напитков есть за задним сиденьем, — улыбнулся я. — Ну, и магнитола конечно же. Принести кассету?
— Неси, — приказал Высоцкий, тут же посуровев.
Вообще, его лицо часто меняло выражение, очень быстро переходя от благодушного и растерянного, до гневного и напряжённого.
— Все неси, — сказал Михалков.
Я с интересом посмотрел на него, не понимая, ему-то зачем?
Снова одевшись, я довольно быстро обернулся туда и обратно, и, грешным делом, подумал: «стоит ли раздеваться». Судя по состоянию Высоцкого, я пришёл в его дом в период кризиса бросившего пить алкоголика. Может быть и Говорухин с Михалковым пришли, поддержать Высоцкого в его неустойчивом психическом состоянии. А тут я нарисовался с его песнями. Как бы не «огрести» от знаменитого барда. Мужик он, как известно, сильный и резкий… Да-а-а…
Высоцкий выхватил у меня кассету, когда я ещё не разделся, и вставил её в свой «грюндиг».
— Проходите-проходите, — пригласила Марина.
— Может я пойду? — с нарочитой неуверенностью произнёс я.
— Заходите-заходите, — разулыбался Михалков во все свои пышные усы. — Мы спасём вас.
В машине я успел перемотать кассету на начало и песня «Парус» ворвалась в жилище Владимира Высоцкого резким ураганом и криком моей встревоженной за Высоцкого души. После прослушивания «Паруса» Высоцкий сразу выключил магнитолу и остался сидеть, молча уставившись на неё.
Михалков что-то пытался сказать, но Говорухин остановил его жестом руки.
— Ты мне сердце вынул, — прошептал Высоцкий.
Михалков снова сделал движение навстречу Высоцкому, но Говорухин снова приподнял кисть руки, требуя внимание.
— Так я никогда не спою, чёрт побери! — он стукнул правым кулаком в свою левую ладонь. Сильно так стукнул, между прочим.
— Но это очень сильно! Очень! Спасибо тебе! Чёрт! — Он потряс левой рукой, сбрасывая боль.
— Вы, Пьер, пейте чай, пейте, — проговорила Марина.
Я молча показал пальцем на бутылку армянского «Арарата». Михалков сделал странное движение губами, расширив их, и показав мне большой палец, плеснул янтарную жидкость в чайную чашку. Тоже самое он сделал себе и Говорухину, долив коньяк к чаю. Я выпил резко, единым махом и подхватив вилкой ломтик лимона, сунул его в рот. Михалков показал два больших пальца и отхлебнул свой чай. ТО же самое сделал Говорухин.
Высоцкий снова ткнул пальцем в кнопку «Play» и из «кассетника» послышалось вступление в «Разговор у телевизора». Владимир прослушал его молча без комментариев, а вот «Коней» дослушать до конца он не смог.
— Ты мне душу на изнанку вывернул, чертяка, — сказал он, обернувшись ко мне.
В его глазах стояли слёзы.
— Это просто невозможно слушать! — сказал он, обращаясь к Говорухину и Михалкову, словно прося у них защиты. — Невозможно!
— Сильно спето! — кивнул головой Говорухин. — И это звучало на Ленинских горах?
Я кивнул.
— Обалдеть! — сказал и покрутил головой Михалков. — Тебя же порвут в горкоме партии.
— Грамоту дали, — сказал я. — Сегодня. В машине лежит.
Михалков раскрыл рот, набрав воздуха…
— Не пойду, — сказал я. — Не веришь, выйдем, покажу.
— Да, верю, верю… — округлил глаза и приподняв руки, Никита Сергеевич и показав взглядом на бутылку прошептал. — Просто у нас заканчивается, а у тебя в машине, наверное, есть.
— Есть, но не хочется выходить.
— Так, дай ключи от машины, я сам схожу.
— Я отсюда открою, — сказал я.
— Это как это? — спросил Михалков.
— Да так, — сказал я и пройдя в прихожую, достал брелок от сигнализации и подошёл к окну, выходившему во двор. Все тоже приблизились к стеклу.
Я поднял брелок и нажал на кнопку. Машина пикнула два раза и мигнула фарами.
— Открыто, — сказал я и нажал другую кнопку.
Пикнуло один раз и снова мигнули фары.
— Закрыто, — сказал я.
— Ничего себе, — восхитился Высоцкий. — Переплюнул! Как есть переплюнул!
Он хлопнул меня по плечу.
— Вот французы! — качая головой, сказал Говорухин.
— Это фашисты. Мерседес же! — сказал Михалков.
— Ни хрена! Мне не предлагали, а у меня представительский класс. А у него обычный бизнесовый. Или это и есть «полный фарш».
— Не-е-е… Это я сам себе установил охранную сигнализацию, — вздохнул я, поняв, что «попал» и надо открывать фирму по установке автосигнализаций. Пришла беда — открывай ворота. Да-а-а…
— Охранная сигнализация? Мне сделаешь? — спросил Высоцкий.
Я вздохнул.
— А это только на мерседесы можно ставить, или и на жигули тоже? — задал вопрос, коварно улыбаясь, Михалков.
— Пока возможности нет, — сказал я. — Но к середине года, думаю, появятся.
— Отлично, — сказал, потирая ладони Михалков. — Так я пойду? Где у тебя? Э-э-э…
— Коньяк в термосе. Между сиденьями стоит ящик с двумя отделениями. В одном — тёплый коньяк, в другом холодная водка.
— О как! — удивился Михалков. — И смотри, говорит, кхе-кхе, не перепутай! А может и то и другое взять?
— Так,, ребята, а не пошли бы вы? — спросил зловеще Марина. — Я же просила!
— Да, мужики. Вы, это, я ж не пью.
— А пошли тогда ко мне? — спросил Михалков.
Я поморщился.
— Так нас и оттуда выгонят. Тогда уж ко мне на четырнадцатый, — сказал я.
— Вот это по нашему! — вскрикнул Михалков. — Ты как, Слава?
— Да, нормально. Меня вообще из дома выгнали. Хотел к Володе напроситься ночевать.
— У меня переночуешь, — сказал я переходя с Говорухиным на «ты», уже точно понимая, что эту квартиру придётся брать.
— А есть на чём?
— Есть, — заверил я, так как квартира, действительно, была укомплектована хоть и простенькой, но всей, необходимой для проживания, мебелью. Мне показывали фотографии.
Мы оделись.
— Кассету не подаришь? — спросил Высоцкий и протянул мне руку.
— Да, ради Бога! — пожал его руку я. — У меня много твоих песен аранжировано. Приходи в студию запишем.