– Смейтесь, смейтесь! – свирепо сказал отец, когда его могли уже услышать (но я понимал: смех этот не был для него неожиданностью). Дураков, которые смеются над правдой, всегда хватает. Он обернулся к присяжным и гневно бросил им в лицо: – Но я предупреждаю присяжных: их дело слушать не хихиканье здешних болванов, а меня…
Господи, подумал я, что же он делает: чем дальше, тем хуже.
– Никто не видел, как была убита миссис Кристо, – продолжал отец среди шума и призывов к порядку. – Тем самым объяснение, которое я дал суду, имеет такую же силу, как то, которое предложил обвинитель. Даже большую, поскольку оно и есть правда. И присяжным надлежит слушать правду. А не вот это… – он круто повернулся к публике, -…вот это кудахтанье, гогот, дурацкий, злобный вой, который все время слышен здесь в зале и все двадцать лет сопровождал Джули, заставлял его страдать и мучиться…
– Вы не можете обойтись без этого, мистер Куэйл? – устало спросил Лейкер, словно пытаясь уберечь отца от его собственного безрассудства.
– Я ведь уже говорил, ваша милость, что в суде имеет значение узаконенный порядок, а не насмешки и выкрики безответственной публики…
– Ну, хорошо, хорошо…
– Позволите продолжать? – с подчеркнутой учтивостью спросил отец.
Лейкер в отчаянии покачал головой и повторил:
– Ну, хорошо. Делайте свое дело.
– Я уже рассказал присяжным, как была убита миссис Кристо. Но как я могу это доказать, опираясь на показания моих свидетелей? А как пытался доказать свою точку зрения обвинитель, на какие свидетельские показания опирался он? – Отец взял потертый, обтрепанный свод законов и поднял его. – Обвинитель опирался на то, что называется mens rea – состояние духа обвиняемого. Свидетели обвинения пытались доказать, что у Джули было преступное намерение, а значит, он совершил умышленное убийство. Только на этом основании прокурор и утверждал, что обвиняемый совершил убийство. Так вот, в этой книге полным-полно прецедентов и сходных примеров mens rea в десятках уголовных преступлений, начиная с незапамятных времен. – Отец бросил книгу на стол. – Но в нашем случае mens rea не имеет ни малейшего отношения к делу. А почему?
Дрожащим от волнения пальцем он указал на Джули.
– Потому что нам надо исследовать не состояние духа этого юноши, а состояние духа некоего города, города, который создал самое это чудовище – состояние духа и желает, чтобы оно теперь пожрало юношу – состояние духа, которое измыслил обвинитель, и лишь на нем одном построил все свои доводы. И прошу заметить, господа присяжные, я ни разу не прервал измышления обвинителя. Ни разу не запротестовал, даже когда свидетели делали оскорбительные заявления в адрес Джули Кристо. Я хотел, чтобы обвинитель, и город, и присяжные, и все прочие в полную силу ополчились против Джули Кристо. Я хотел, чтобы все вы обрушили на его голову всю хулу, на какую вы только способны, и наконец услышали самих себя, ибо, повторяю, нам следует здесь обсуждать не состояние духа Джули Кристо, а состояние духа этого города.
– Коли не по вкусу наш город, так катись восвояси, откуда явился, хоть в преисподнюю! – крикнул из зала ярый австралийский патриот Тим Хэзлит, закадычный друг Джо Хислопа.
– А почему бы и нет? – загремел в ответ отец. – Преисподняя, сэр, есть некое сообщество. А этот город при его нынешнем состоянии и поведении не достоин даже и такого названия. Этот город – источник несчастья Джули Кристо, из-за этого города попал он на скамью подсудимых, город виноват в том, как беспощадно и жестоко с ним обращаются наши звероподобные граждане, которые жаждут учинить над ним расправу.
Отец ждал возражений. Конечно же, он хотел, чтобы ему возражали. Но на этот раз в зале слышался лишь приглушенный ропот, и тогда он подбоченился, словно только теперь-то и приступал к делу.
– Что ж, – тоном обличителя обратился он к присяжным, – вы, наверно, думаете, я вас оскорбляю. Вы думаете, вот заявился к нам из своей Англии, наша страна его терпит, наш город приютил его семью, и он еще смеет нас поносить. Выкиньте этот вздор из головы, с таким же успехом я мог бы свалиться к вам с луны, или, если угодно, считайте меня исчадием ада…
– Мистер Куэйл. – Судья Лейкер постучал по столу. – Позвольте спросить вас еще раз: вы никак не можете обойтись без этого?
– Я просто говорю присяжным, чтобы они не старались прикрыться своей неприязнью ко мне, кто бы я там ни был. Дело не во мне. Дело в том, каков этот город и как он довел этого юношу до того, что ему грозит смерть за преступление, которого он не совершал, а, напротив, сам с младенчества стал жертвой преступления.
На этот раз отец обеими руками указал на Джули, и Джули, представший перед нами в совсем уж романтическом свете, бледный, как никогда, уже слишком втянутый в происходящее, чтобы отгородиться отрешенным, невидящим взглядом, казалось, наконец-то прислушался, словно все это обрело для него какой-то смысл. Он замигал, а мигал Джули лишь в тех случаях, когда что-то привлекало его внимание или причиняло боль.
– Вот он, ваш преступник, – говорил отец, театрально простирая руки в сторону Джули. – Это вы привели его сюда. Вы обвинили его в одном из самых страшных преступлений, какие известны человечеству, – в матереубийстве. Но, уважаемые господа, если только можно вас так назвать, истинное преступление, которое должен бы рассматривать сегодняшний суд, начало совершаться двадцать лет назад, когда миссис Анджела Кристо приехала в наш город с младенцем на руках и сразу же о ней и о её сыне пущена была преступная сплетня.
А какова правда о миссис Кристо? Известно только одно: никто не знал, ни откуда она приехала, ни кто она, ни что произошло с отцом мальчика. Мы и по сей день этого не знаем. Знаем лишь, что она принадлежала к евангелической секте, держала пансионеров – членов той же секты – и воспитывала сына очень нежно и заботливо, хотя в глубоком невежестве, потому что боялась, как бы он не вырвался из оков веры, в которых сама она отчаянно нуждалась, ибо только они служили ей надежной защитой.
Каким же вырастает этот мальчик – Джули Кристо? Каков его характер? Каково поведение? Как он живет? Почти все мы видели в нем всего лишь тощего, плохо одетого паренька из библейского квартала; видели, что он очень замкнутый и, похоже, знает о своем странном происхождении: мальчиком он никогда не преступал строгих правил, в которых был воспитан, и. в конечном счете, только и сумел стать поденщиком на самой черной работе, грузчиком и уборщиком в конюшнях. Таким мы его видели, таким себе и представляли. Но давайте взглянем, таков ли истинный Джули Кристо, который сидит здесь перед вами, перед этим австралийским судом, обвиненный в убийстве родной матери и бог знает в чем еще.
Отец свирепо глядел на присяжных, словно ждал, что с ним заспорят.
Но никто ему не возразил, и, кажется, разочарованный этим, он продолжал:
– Так вот, скажу вам сразу, господа: тот, каким вы его представляли и чей портрет прокурор обрисовал такими безжалостными красками, вовсе не Джули Кристо, которого вы видите сейчас перед собой. Нет, уважаемые! Нет, нет и нет! Джули Кристо совсем не то, что вы себе представляете, истинная его сущность глубоко скрыта от глаз, и мне придется рассказать вам, каков же он на самом деле…
Отец поправил парик, театрально помолчал.
– Перед нами юноша, пожалуй, самый необыкновенный и самый талантливый из всех, кто родился и вырос в этом городе, юноша, чей выдающийся ум нуждался для своего развития, как сказала Бетт Морни. в иной обстановке, в ином окружении. Я мог бы привести сюда десяток свидетелей – друзей, соучеников, учителей и многих других, чтобы показать, как необычайны, как замечательны способности Джули Кристо, какие неисчерпаемые богатства таит он в себе. Я вызвал лишь одну девушку, Бетт Морни, понимая, что ее слова достаточно – оно стоит показаний всех прочих свидетелей.
– Ну и что? – крикнул кто-то.
– А-аа… Ну и что? Ну и что? – прямо-таки пропел отец в восторге от этого вызова. – Отличный, прямой, толковый австралийский вопрос. Ну и что? Так вот, я рассказал вам еще не все, и вопрос ваш не останется без ответа. Настоящая история истинного Джули Кристо началась, когда лет шесть назад он подобрал во дворе полицейского участка испорченный аккордеон. Без чьих-либо объяснений, 'без чьей-либо помощи он сам выучился играть на этой незатейливой гармонике так, словно то был настоящнй музыкальный инструмент. Он не только самостоятельно овладел аккордеоном, но в первые же недели открыл в себе поразительный дар музыканта, о котором прежде, по-видимому, и не подозревал. Некоторое время спустя мальчику подарили банджо. И снова без объяснений, без помощи со стороны он овладел им чуть не за одну ночь, как овладевали любым инструментом все великие музыканты. И на банджо Джули Кристо играл так, словно то было не банджо, а своего рода пятиструнное фортепьяно или клавесин. А почему? Потому что в доме Кристо фортепьяно не было и у Джули не было никакой надежды его достать. Спустя еще некоторое время он одолжил несколько разных инструментов в джазе Билли Хики и опять без объяснений и помощи со стороны за несколько месяцев не только овладел ими, но проявил такое понимание музыки, какого от него не ждал никто, кроме тех, кому он уже играл или с кем играл. В сущности, настоящий его талант проявился именно в этом, ибо разные инструменты и сам джаз привлекали его не столько тем, что тут можно было играть, сколько тем, что из собственного опыта он черпал новое знание музыки, ее законов и возможностей. И, как сказал Билли Хики, музыкант он был выдающийся, с легкостью постигал основы и всю сложность музыкальной композиции, огромный этот дар был заложен в нем от природы, пока его вело просто чутье, но в каких-то иных обстоятельствах, в ином окружении он мог бы принести богатейшие плоды.
Отец высморкался – привычку таким образом прерывать речь для пущей выразительности он перенял у Страппа, но сейчас, кажется, он и сам был взволнован своими словами. На этот раз зал молчал сочувственно, и на какой-то миг во мне вспыхнула нелепая надежда: вот, наконец, он начинает перетягивать всех на свою сторону. Но не успел еще он сунуть платок обратно в рукав, как снова заговорил на английский лад, презрительно и словно обличая, что так ненавистно всем австралийцам: