В 1825 году в России декабристы организовали заговор против царя. Русский, английский и французский флоты атакуют турецкий при Наварине (1827 год). В 1828 году между Россией и Турцией начинается война. Французский экспедиционный корпус высаживается в Морее.
Вся Европа говорит о борющейся Греции, о страданиях ее народа, о независимости, которой он добивается.
Если Гарибальди — сын Ниццы, он также детище того национального и романтического движения, которое охватывает и увлекает самую бескорыстную, самую благородную часть его поколения.
Видя борьбу греческого народа, как он может не думать об итальянском народе, угнетаемом иностранной державой, Австрией, чьи войска безжалостно подавляют любое движение, связанное со стремлением к независимости?
Начинаются репрессии. Казни в Модене, в Риме. «Филадельфи», мужественные и решительные члены тайного общества, хотят, как и греки, взяться за оружие.
В 1828 году в Чиленто, горном массиве, окаймляющем море, которое Гарибальди бороздит во всех направлениях, они организуют восстание, надеясь овладеть Салерно, ближайшим городом. Они разбиты, и двадцать восемь участников восстания приговорены к смерти и казнены. Их головы выставлены в родной деревне.
И этот акт дикости совершен не турецкими «варварами», а правительством, чтущим порядок и церковь! Таково положение Италии.
Полиция и ее шпионы, австрийская армия контролируют различные королевства.
В самой Ницце, когда Гарибальди возвращается из плавания в свой родной город, он чувствует тяжесть слежки. Гектор Берлиоз, который в мае 1831 года провел в Ницце несколько недель, принужден покинуть город: он рисовал, сидя на скале, за пределами порта. Его заподозрили в том, что он снимал план.
Покинуть Ниццу, вновь обрести море, мужскую дружбу экипажа, вырваться из удушливой атмосферы репрессий и слежки! И думать об Италии…
Гарибальди видел мир, сравнивал людей. Он мечтал об объединенной Италии, потому что у него была широта видения, которую дает расстояние.
И его желание было тем сильнее, что он встречался с итальянцами, жившими в изгнании и тоже мечтавшими о будущем Италии; их великодушие, дружба были проявлением национальной солидарности, хотя нации в это время еще не существовало.
В Константинополе, например, этом огромном, запутанном городе, где встречаются все существующие этносы и продаются всевозможные товары, заболевший Гарибальди вынужден остаться, а бригантина «Кортезе», на которой он плавал, снялась с якоря. Затем, когда он выздоровел, война между Турцией и Россией удержала его на месте.
Положение могло оказаться для него трудным, и он вначале так и думал: «Я попал в очень скверную переделку». Но итальянское землячество было сильным, организованным. В квартале Пара существовало объединение итальянских рабочих. Итальянцам уже в средние века приходилось путешествовать, им были знакомы законы торговли и жизни на чужбине. Гарибальди благодаря своим соотечественникам смог воспользоваться гостеприимством семьи Саувайго — с ниццской фамилией, затем стал домашним учителем троих сыновей одной вдовы: это тоже были итальянцы, сочувствующие молодому моряку, оторванному от родины.
В течение почти двух лет, которые Гарибальди провел в Константинополе, он читает, занимается своим образованием. «Я воспользовался этой передышкой, чтобы немного изучить греческий, но затем забыл его, как и латынь, которую учил в детстве».
По возвращении в Ниццу — в 1830 или 1831 году — он получает диплом помощника капитана.
Ему только двадцать четыре года.
Он красив, ловок и силен. В том возрасте, когда другие еще только ищут себя, хотя в начале XIX века деятельная жизнь начиналась рано, — у него уже есть профессия. Гарибальди намного обогнал своего отца: он ушел за Гибралтарский пролив, оставив позади мирные маршруты малого каботажа.
Что сделать, чтобы уйти еще дальше? Пересечь Атлантику, присоединиться к Анджело, старшему брату, который живет в Соединенных Штатах и процветает? Иногда такое искушение возникает, но в характере Гарибальди слишком много силы и страсти, чтобы его устроила сугубо частная жизнь, пусть даже и удачно сложившаяся. Ему необходима полная самоотдача, он слишком любит связанность общим делом с другими людьми, контакт с ними — он поет, рассказывает, соблазняет, увлекает — он не может замкнуться в своем мирке. Не может жить без опасности и борьбы.
В Таганроге, во время очередной стоянки в порту, он сталкивается из-за драки между вахтенными матросами с полицией царя Николая I. И снова только солидарность итальянцев спасает его от высылки.
Тридцатые годы богаты событиями.
Какое-то время казалось, что революция покинула Францию и Италию — после потрясений двадцатых годов. Испания (в 1823 году), Греция (начиная с 1821-го и до 1829-го) и далее Россия с декабристами (1825) приняли эстафету, часто соединяя либеральные и национальные требования.
Затем июльская революция в Париже, посадившая на трон Луи Филиппа, бельгийская в августе и польская в ноябре вернули жизнь традиционному революционному центру Европы: Париж снова стал столицей всех изгнанников.
Там обосновался Буонарроти, занявшийся созданием сети тайных обществ. Так возникло таинственное «Милити Апофазименти» («солдаты, принесшие доказательство»), целью которого было создание единой Италии, свободной, независимой, республиканской. Чтобы быть принятым в это общество, необходимо было представить доказательства реально причиненного вреда с помощью кинжала или яда врагу Италии. Члены общества должны были скрепить свою клятву кровью.
Выспренность? Романтизм того времени, напоминающий романы Александра Дюма?
Не следует заблуждаться: заговорщикам грозит реальная опасность. Те, кто в Модене (Менотти, Мислей), Парме, Болонье берутся за оружие, жестоко преследуются. Чиро Менотти приговорен к смерти и казнен.
Гарибальди следит за этими событиями со страстным вниманием. Его потрясла героическая фигура Менотти, ставшего жертвой ничтожного монарха (Франциска IV), опирающегося на австрийские штыки. Он мечтает участвовать в таких же событиях, включиться в политическую борьбу.
Своего первенца он назовет Менотти.
На каждой стоянке он пытается узнать о происходящем. К итальянцам, живущим в изгнании, новости приходят с опозданием. Менотти повешен. Меттерних твердит, что Италия должна быть всего лишь «географическим понятием». Восставшие Болонья и Анкона снова возвращены папе Грегуару XVI. Власть австрийских войск растет.
Рождается мысль, что папство и Австрия — две силы, мешающие победе Рисорджименто и объединению Италии.
Гарибальди почти инстинктивно пришел к такому же выводу. Он ненавидит репрессии. При каждой встрече он слышит рассказы о казнях и преследованиях.
Однажды вечером в таганрогском трактире он услышал за соседним столом разговор итальянских моряков. Один из самых молодых говорил с жаром, что он — один из «посвященных», из тех, кто поклялся пожертвовать жизнью ради Дела — ради Италии, «новой родины всех итальянцев».
Впервые Гарибальди почувствовал, что встретил единомышленника, разделяющего ту же веру, ту же мечту.
Это был Джованни Баттиста Кунео, член новой организации «Джовине Италия», тайного общества, основанного генуэзцем Мадзини.
Мадзини принадлежал к тому же поколению, что и Гарибальди (он родился в 1805 году), он испытал на себе гнет сардинского правосудия. Осужденный, приговоренный к изгнанию, он с мрачной решимостью максималиста и фанатизмом теоретика, не признающего компромисса, создал эту организацию, которая, как он полагал, должна была заменить устаревшие секты, например карбонариев. Объединив десятки тысяч заговорщиков по всей Италии, она сумеет поднять страну на борьбу.
«Независимость, Единство, Свобода».
В 1831 году, когда Карл Альберт сменил Карла Феликса на пьемонт-сардинском троне, Мадзини обратился к новому монарху с посланием:
«…Сир, может быть, Вам необходимо узнать правду…
…Станьте во главе Нации и напишите на Вашем знамени: Союз, Свобода, Независимость… Каким бы ни был Ваш ответ, будьте уверены, что потомство назовет Вас первым из людей чести или последним из итальянских тиранов. Выбирайте!»
Распространенное во множестве экземпляров по всей Италии, письмо Мадзини, естественно, осталось без ответа.
Мадзини обосновался в Марселе — одном из портов приписки судна Гарибальди — и начал муравьиную работу заговорщика, не располагающего большими возможностями — только преданностью членов организации. Он был под вечной угрозой провокации, так как у австрийской полиции даже в Марселе была развитая шпионская сеть. Когда австрийцам удавалось получить сведения или установить личность одного из членов организации, они ставили в известность пьемонтское правительство. Членов «Джовине Италия» преследовали по всей Италии, в Ницце и Генуе, в Риме и Турине.
Французская полиция Луи Филиппа, монарха, увенчанного революцией, тоже была встревожена.
Не собирался ли этот Джузеппе Мадзини создать за пределами Италии республиканскую «Молодую Европу», представляющую опасность для любой монархии, даже той, которая объявила себя конституционной?
И французская полиция начала слежку за итальянскими судами и эмигрантами.
4 июля 1832 года марсельские таможенники обнаружили на борту «Солли», торгового судна, материалы, подтверждающие, что члены «Джовине Италия» готовят в Италии восстание. Прокламации, списки участников заговора, указания о местах сборов не оставляли никаких сомнений о намерениях Мадзини и его товарищей. В августе в Париже принято постановление о высылке Мадзини, который вынужден скрываться у французов, в большинстве своем республиканцев.
В мае 1833 года в Турине аналогичная информация встревожила короля Карла Альберта; в Шамбери, Турине, Генуе и Ницце начались репрессии.
Страх охватил королевство. Число доносов росло с каждым днем. Офицеры, многие из которых вступили в «Джовине Италия», предпочли эмигрировать. Мрачная полоса, эхо которой доносится до Гарибальди каждый раз, когда судно пристает к берегу. Тринадцать заговорщиков казнены, многие приговорены к тюремному заключению.