Восстание было коротким и выявило полную неспособность Мадзини и «Джовине Италия» организовать сколько-нибудь эффективное выступление.
Швейцарская полиция и сардинские войска, прекрасно информированные, окружили, обезоружили или обратили в бегство поляков, которые 1 февраля попытались переправиться через Леман, итальянцев, перешедших Арв, и тех, кто, выступив из Франции, пытался занять Эшель 3 февраля 1834 года. Двое из сторонников Мадзини попали в плен. Они будут расстреляны.
Мадзини от волнения и нервного напряжения упал в обморок в лодке, которая должна была отвезти его в Италию. Он хотел отравиться, но не сумел достать яда. Бред. Абсурд. Раморино исчез. Польские волонтеры подрались с итальянцами. Таков был финал «Джовине Италия» и ее благородных планов: горстке людей редко удается победить государство.
Изгнанникам остается только горечь, надежда, безумная, как мечта, и новое изгнание. Мадзини уедет в Лондон.
В Генуе Гарибальди еще ничего не знает, кроме того, что восстание, намеченное на 31 января, перенесено на 4–5 февраля. Его встревожил перевод на фрегат «Генуэзцы». Он попросил увольнительную на берег.
Покинул ли он судно потому, что провокатор, чтобы вернее завлечь его в ловушку, дал ему понять, что восстание начнется в Генуе?
«Я слышал, что движение начнется в Генуе с захвата казармы карабинеров, расположенной на площади Сарцана… В час, когда все должно было начаться, я спустил шлюпку на воду и высадился у Таможни. Оттуда в два прыжка очутился на площади… Я прождал около часа, но никто не приходил. Вскоре я узнал, что восстание провалилось и что республиканцы бежали».
Немного позднее он в самом деле узнал, что дело Мадзини потерпело крах, что Мутру арестован. Ему оставалось только бежать. Зеленщица дала ему одежду своего мужа и еду на дорогу. Во Францию нужно было идти пешком, пробираясь по горным тропам.
В Ницце издан приказ о его аресте. Он знает, что за домом родителей установлена слежка. Житель Ниццы, ни в чем не повинный рыбак, арестован только потому, что его фамилия Гарибальди, и отправлен в Геную. Брат Гарибальди, Феличе, задержан карабинерами недалеко от Генуи. Может быть, удастся, если повезет и хватит дерзости, миновать расставленную сеть. Ведь не слушаться же увещеваний донны Розы, с которой удалось увидеться на несколько мгновений у тетки, укрывшей беглеца. Родители видели только один выход: сдаться королевскому правосудию, искупить свое вину и получить прощение.
Прощай, Ницца, на долгие годы! Прощай, семья, такая любящая, но слепая…
Нужно переправиться через Вар — это нетрудно для того, кто здесь родился, охотился и рыбачил в этих местах, — и таким образом попасть во Францию.
Гарибальди настолько уверен в том, что французская земля будет для него убежищем, что сам является в жандармерию. Но как только он рассказал о своем приключении, его арестовали. Сначала его отправили в Грасс, затем в Драгиньян. Там Гарибальди понял, что ему нужно снова бежать. Он выпрыгнул из окна и скрылся. И снова столкнулся с опасностью, на этот раз в харчевне, где он опять доверился, — по-прежнему наивный, по-прежнему убежденный, что достаточно рассказать правду, чтобы тебе поверили, достаточно бороться за справедливость, чтобы увлечь за собой других. Хозяин харчевни пригрозил, что выдаст его полиции. Он отказался от своего намерения только после того, как Гарибальди — это было в Провансе, где многие крестьяне и жители маленьких городов были республиканцами, — спел одну из песенок Беранже, чем вызвал бурный восторг завсегдатаев, и его отпустили.
Гарибальди больше двадцати дней шел пешком, открывая для себя заново землю Франции, ее деревни, ее людей. Размышляя об этой первой политической акции, он пришел к выводу, что для серьезных перемен необходимо время.
Марсель — большой город, здесь Гарибальди было легче затеряться. Помогли связи с моряками и итальянскими эмигрантами. Но фамилию все же пришлось сменить. Он стал Джузеппе Пане, так как узнал из газет, что осужден военно-полевым судом Генуи. Обвиняемые, не уклонившиеся от суда, — среди них его друг Мутру, — были оправданы, но он, Гарибальди Джузеппе Мария, двадцати шести лет, уроженец Ниццы, приговорен к позорной казни как враг родины и государства.
«Позорная смерть» означала расстрел, но при таком приговоре стреляли в спину.
Несколькими неделями ранее Раморино, ненадежный и бездарный главнокомандующий предпринятого Мадзини наступления, так же как тринадцать других заговорщиков, были приговорены — заочно — к повешению.
Так Гарибальди в 1834 году — смертный приговор ему был вынесен 3 июня — вошел в состав своего рода элиты, аристократии эмиграции: политических изгнанников.
То что его первая революционная акция выглядела так наивно и фантастично — невероятные приключения в стиле Рокамболя[13], и почти комическая деталь: многие женщины в конце века претендовали на честь принять у себя на одну ночь (в феврале 1834 года) скрывавшегося от преследования заговорщика — ничего не меняет в сути дела.
Их не так уж много в первой трети XIX века — тех, кто составляет когорту людей, на которых упала зловещая тень государственного правосудия. Они — элита своего поколения. Думая о них, нельзя не вспомнить — сравнение напрашивается само собой — об эмигрантах сегодняшнего дня из Афганистана и Чили, Сальвадора и Уругвая, борющихся против угнетения своих народов. Где бы им ни приходилось жить, они мечтают о своей родине.
Трудно измерить глубину перемены, произошедшей в Гарибальди. Он был хорошим моряком, сочувствующим делу Италии. И вот он — революционер, удостоенный смертного приговора и вынужденный скрываться под чужой фамилией. Он — изгнанник. Путь на родину закрыт. Он насильственно оторван от своих корней, от семьи. Отныне в каком бы уголке земли он ни оказался, он будет вместе с другими патриотами, с товарищами по революции.
Гарибальди, Мадзини, Мутру, Кунео и сколько еще других — их связь останется нерушимой, несмотря на тысячи разделяющих километров: когда настанет время действовать, они снова будут вместе.
В Марселе благодаря их помощи ему удается завербоваться на французскую бригантину «Уньон», где капитаном был Франсуа Газан.
Гарибальди стал его помощником, ходил с ним в Черное море, в Левант. Передал корвет тунисскому бею.
Испытал ли он искушение поступить на службу к мусульманам? Об этом поговаривали, но это маловероятно. Человек, близко принявший к сердцу дело Греции, патриот, вряд ли мог бы подчиниться законам иностранного государства, противоречащим его принципам. В Гарибальди не было ничего от наемника.
Итак, он возвращается в Марсель и застает там все ту же несколько затхлую атмосферу, царящую в группах политических эмигрантов, переживших поражение.
Времена мрачные, «Джовине Италия» угасает, ее создатель по-прежнему пользуется уважением, но не имеет большого политического веса.
Во Франции монархия Луи Филиппа постепенно превращалась в карикатурную гримасу: ее терзал страх перед народной революцией, плодами которой она воспользовалась в 1830 году. В ход была пущена безжалостная машина репрессий, давившая всех, кто смел противиться. Эта система и эти люди — палачи или жертвы, сама атмосфера тех лет — навсегда остались в графике Домье. Гарибальди задыхался во Франции, хотя правительство Луи Филиппа не преследовало эмигрантов и иногда даже выплачивало им ежемесячное пособие.
Торжество серости — на долгие годы, когда каждый повторял слова Гизо: «Обогащайтесь!»
Что было делать Гарибальди с этим призывом — ему, бывшему воплощением великодушия, альтруизма?
Когда в 1835 году эпидемия холеры поразила Марсель — после Парижа и большинства крупных городов Европы, он — доброволец в госпитале. Одетый в балахон с капюшоном, подбирает больных и мертвых на улицах опустевшего города, где царит страх. Он не думает о себе, об опасности.
Что делать, когда надежды почти не осталось, между эмигрантами раскол, французское правительство ужесточает меры и гнет слежки за республиканцами и радикалами становится все тяжелее?
Могло ли не тревожить полицию и шпионов Луи Филиппа присутствие мятежника, приговоренного к смертной казни королевским правосудием Турина, когда 28 июля 1335 года Фиесчи, корсиканец, но, с точки зрения Парижа, от Корсики недалеко до Италии, взрывает адскую машину на пути следования королевского кортежа? Луи Филипп остался жив, но ситуация стала еще напряженнее, репрессии ужесточились.
Итак, уехать! Порвать! Не с надеждой и убеждениями, а с тем застоем и разложением, которые подстерегают деятельную натуру, обреченную на бездействие.
Уехать в Новый Свет.
Америка — слово, открывающее горизонт.
Гарибальди слышит его с детства. Его старший брат уехал за океан. Тысячи итальянцев обосновались там, в Южной Америке, их очень много в некоторых городах: Рио-де-Жанейро, Монтевидео… Многие их них — политические эмигранты. Кунео, тот самый, который в Таганроге впервые рассказал ему о «Джовине Италия», уже давно в Монтевидео.
Земли этого континента необъятны, как море. Нравы там свободны, как вольные кони прерий… Разочарование в политике, воспоминания детства, жажда приключений и убежденность в том, что там он встретит товарищей, заставляют его покинуть Францию и Европу, где реакция усиливается с каждым днем.
Правительство Луи Филиппа в сентябре 1835 года приняло закон о репрессиях. В начале того же месяца Гарибальди сел на борт «Нотонье», бригантины из Нанта.
Порт назначения — Рио-де-Жанейро, край света.
Второй актБОЕЦ В ЧУЖИХ КРАЯХ(1835–1848)
Картина четвертаяКОРСАР РЕСПУБЛИКИ(1835–1839)
Земля. Земля, о близости которой Джузеппе Гарибальди, средиземноморскому моряку, говорит длинная полоса зыби, высота и пенистые гребни огромных океанских волн, а затем, когда берег близок, пряный запах, изменившийся цвет воды Атлантики, трава и стволы деревьев, унесенные приливом и плавающие на поверхности, лесные птицы, кортеж которых сопровождает корабль, и, наконец, постепенно выступающие из туманной дымки сахарные головы Рио-де-Жанейро, покрытые буйной растительностью. Бухта соответствует громадности Нового Света — таким Гарибальди и рисовал его с