Нужно было что-то придумывать. Но идти снова в мастерскую по изготовлению венков или устраиваться на подобную работу означало забыть о пении, о зрителях, об аплодисментах, а потому было неприемлемо. Сейчас мне кажется, что тогда я предчувствовала изменения, которые должны произойти в моей жизни. Не знала, какие именно, но ощущала, что что-то случится, причем хорошее.
Весной не пахло, шел октябрь 1935 года…
Рождение Воробушка
Пусть от грехов черна ее душа…
Пусть у нее в кармане ни гроша…
Это обо мне, такой я была, распевая свои песенки на тротуарах района Пигаль, такой остаюсь и сейчас.
Я рождалась несколько раз.
Впервые где-то на парижском тротуаре, если верить рассказам родственников.
Второй раз, когда стала зрячей, потому что свет после жизни в темноте нельзя назвать иначе как рождением заново.
В третий раз по воле Папы Лепле, когда стала петь на сцене, и не потому что стала вместо Эдит Гассион Малышкой Пиаф, а потому что вообще кем-то стала.
Иногда я задумывалась, что со мной было бы, не попадись я на глаза Лепле. Я его звала «Папа Лепле».
В тот день мы с Симоной решили отправиться на чужую территорию – на Елисейские Поля. Не то чтобы это была чужая территория, просто там никто не пел. Это совсем другой район, где уличные певицы не в почете, хватает тех, кто поет в богатых кабаре. Конечно, нас гоняли отовсюду, наконец мы пристроились на углу Мак-Маона и Труайон. Холодно, ветер, после ночи, проведенной в кабаре, где хоть не пришлось все это время петь, но и поспать тоже не удалось, я чувствовала себя отвратительно. Спасало только любимое пение.
Пальто драное, на ногах столь же драные туфли и нет чулок, на голове настоящая встрепанная швабра, глаза слипались от желания хоть чуть-чуть поспасть, но у нас не было денег на обед и в животе урчало, потому я пела. А когда я пела, переставали существовать и октябрьский холодный ветер, и хмурое небо над головой, и даже урчание в животе.
Родилась, как воробушек,
Жила, как воробушек,
Воробушком и помрет!
Я действительно чувствовала себя нахохленным маленьким воробьем, точно таким, какой сидел на фонарном столбе, внимательно слушая мой голос. Признавала ли эта птаха меня своей? Наверное, да, мы были одинаково нахохлившиеся, одинаково нищие и голодные.
Кося взглядом на птичку, я не сразу заметила столь же внимательно слушавшего меня хорошо одетого господина. А когда поняла, что его интерес не праздный, забеспокоилась. Чего ему нужно? Вдруг он из тех, кто посещает дансинги с богатенькими дамами и видел меня вместе с Альбертом? Вдруг это вообще переодетый полицейский?! Тогда нужно срочно бежать, пока не раздался свисток и на запястьях не защелкнулись наручники! Я уже не раз бывала в полиции, знала, что это такое.
Я была готова дать деру, свистнув Симоне, чтобы бежала в другую сторону (был у нас условный свист), когда человек вдруг сделал шаг ко мне и заявил:
– Какая же ты дура! Прекрати орать, не то сорвешь голос.
Я слишком устала, хотела спать и есть, мне было все равно, дура я или нет, главное – он не пытался защелкнуть наручники. Огрызнулась вяло:
– Вам какое дело?
– Почему ты поешь на улицах?
– Потому что мне нужно что-то жрать!
Я сказала именно так. Позже, много раз пересказывая нашу встречу с Луи Лепле, мы с Симоной, конечно, приукрасили, и свою грубость в том числе.
Но хорошо одетого мужчину это не покоробило.
– Почему бы тебе не петь в кабаре?
– Потому что мне никто не предлагает контракт! Может, вы предложите?
Я не стала вспоминать Лулу с ее дешевой забегаловкой, но его менторский тон разозлил. А если я злюсь, то начинаю грубить и даже хамить.
Он неожиданно кивнул:
– Предложу. Если ты поешь не хуже, чем сейчас.
С этими словами он что-то написал на краешке газеты, которую держал в руках, оторвал кусок и протянул мне:
– Кабаре «Джернис», в понедельник к четырем. Не опаздывай, у меня не слишком много времени. Посмотрим, на что ты способна.
Глядя на обрывок газеты с адресом и пятифранковый билет в своих руках, я обомлела. Что значит «понедельник к четырем»?
– Эй, а вы кто?
Он обернулся с усмешкой:
– Я владелец кабаре «Джернис» Луи Лепле. Только оденься приличней.
Вот это да! Почему-то я сразу поняла, что это не ровня нашей Лулу, хотя не понять сложно, достаточно сравнить внешний вид этого господина и хозяйки нашего кабаре.
Легко сказать «к четырем» и «оденься приличней». У нас не было часов, угадать эти самые четыре крайне трудно и одеться приличней тоже.
Уже через час я выбросила это предложение из головы: кабаре, конечно, здорово, но кто меня возьмет туда в таком виде? Господин явно решил, что я вырядилась как нищенка ради жалости к себе, как актриса, играющая оборванку. Певицы и вообще все выступавшие в кабаре покупали костюмы за свой счет, где мне взять денег, чтобы сделать то же?
Я очень хотела петь в приличном кабаре, но начала понимать, что это не для меня, просто не по карману.
– Может, попросить денег у Альберта? У него много…
Симона скорчила рожу:
– Сдурела? Он потом столько с тебя сдерет, что никакими выступлениями в кабаре не расплатишься.
– Пусть, зато буду петь в приличном месте.
– А если тебя не возьмут? Останешься с красивым платьем и в кабале у Альберта? Тогда уж точно выловят в Сене.
Она была права. Никакой гарантии, что меня возьмут, нет, значит, новая одежда могла остаться ненужной, я мала ростом, ее продать даже дешево будет некому.
– Лучше придумай, во что одеться!
Почти всю ночь я не спала, пытаясь понять, стоит ли надеяться, а днем, когда мы вышли петь, потащила Симону по указанному адресу, посмотреть на это кабаре. Вердикт Симоны был:
– И ничего особенного!
Но меня не обманул ее нарочито надменный тон, если вообще обратила на него внимание. Подруга просто завидовала, ведь она не догадалась спросить, приходить ли ей тоже, а сам Лепле не пригласил.
Вечером они провели на меня настоящую атаку, основательно выпив, принялись в несколько голосов убеждать, что меня просто запрягут в рабство, что нечего и связываться с такими, как Лепле.
– Зачем ты ему? Выставит на посмешище и выбросит вон!
К утру я уже не желала никуда идти. Но, вопреки обычаю, заснуть не удалось совсем, Симона уже вовсю сопела на своей половине узенькой кровати, а я лежала, таращась в темноту и рассуждая. Почему-то мне верилось этому человеку, зачем лгать и заманивать какую-то девчонку владельцу кабаре, да еще такого! Вопреки восклицанию Симоны, я поняла, что кабаре на Пьер-Шаррон не из дешевых. Что-то в нем было необычное, но я пока еще не поняла, что именно. Конечно, были кабаре и пошикарней, но мы-то до тех пор не видели ничего роскошней пивной Лулу!
– Который час?!
Симона, с трудом продирая глаза, проворчала:
– Откуда мне знать?
Мы всю ночь просидели у Лулу, потому что у нее было правило: до последнего посетителя. Правило ужасное, потому что последний посетитель попросту заснул с бутылкой в обнимку и очухался только утром, когда уже не только забрезжил рассвет, но нормальные люди пошли на работу. Мы тоже откровенно маялись, не имея возможности ни уйти, ни лечь спать. Ничего не поделаешь – правило.
Вот тогда меня и принялись убеждать никуда не ходить. Самой Лулу мы ничего не сказали, чтобы не выставила взашей заранее, но приятели-официанты, аккомпаниатор и девушки из подтанцовки высказывались одна за другой, и все против.
До своей конуры добрались уже почти к полудню, идти петь на улицу были не в состоянии, а потому завалились спать. И вот теперь просто непонятно, который час, потому что на дворе хмурый день – то ли все еще полдень, то ли почти вечер. Кто знает, сколько я проспала?
Позже Симона всем рассказывала, что ходила вместе со мной и даже принимала решение по поводу нового имени. Но это не так, хотя я ее не опровергала, в конце концов, какая разница?
Я выглянула в окно:
– Эй, который час?
Мужчина на другой стороне улицы насмешливо откликнулся:
– Тебе, парнишка, давно пора быть на работе.
– Сколько времени, черт побери?
– Скоро три.
Я выругалась уже внутри комнаты. До встречи с тем господином оставался час. Его кабаре далековато, да и я вовсе не готова.
– Симона, ты пойдешь со мной?
– Куда?
– Ну, к этому, хорошо одетому, в его кабаре?
– Нет! – подруга отвернулась к стене, раздосадованная моим намерением. – Ведь решили не идти!
– Я схожу. Мало ли что?
Я не стала больше ничего говорить, чтобы не слышать новых доводов против. Что-то внутри подсказывало, что идти стоит, что я на пороге новой, какой-то неведомой жизни.
Но в чем идти?! Это хорошо, что Симона не пойдет, у нас одна приличная юбка на двоих. Только вот туфли… Те, что были на мне, годились в лучшем случае, чтобы петь на тротуаре. К тому же они явно великоваты. Можно бы заскочить к Лулу и просто попросить у девчонок что-то, но, во-первых, это значило попасть на глаза самой хозяйке, она не сидела до последнего посетителя, но приходила в кабаре после полудня. Лулу обязательно поинтересовалась бы, куда это я собралась, и что тогда? Солгать? Но вдруг меня не возьмут или что-то пойдет не так, тогда и у Лулу работу потеряю.
К тому же девушки были откровенно крупней меня, и ноги у них больше… Шлепать в туфлях на пару размеров больше необходимого, без каблуков – это одно, а на каблуках я вовсе свалюсь.
Я пересчитала наши запасы, денег кот наплакал, но ничего не оставалось, кроме как забрать остатки и попытаться хоть что-то купить на ноги.
Когда я уже натянула единственную приличную юбку, кое-как пригладила свои растрепанные волосы и собралась покинуть нашу обитель, больше похожую на шкаф с широкой дверцей, чем на комнату, Симона открыла глаза и ехидно поинтересовалась, где меня искать, если я не вернусь до завтра.