Соломон тут же отдал приказ двум своим парням разыскать того матроса, чтобы подтвердить слова Кэт.
— Странно… — вслух подумала я, — какая уборка в пять часов утра? Спят же все. Может, его с вечера забыли убрать?
— Нет, — твердо ответила Кэт. — Когда я в полночь выходила из каюты, его там не было. Хотя от корабельной качки он мог выкатиться из какой-нибудь подсобки.
— Надо опросить горничных, убирающих на этом этаже, — Соломон движением головы послал еще одного парня выполнять поручение.
— Мне кажется, — тихо сказала Рики, — что у меня вещи не на месте лежали.
— Как это, не на месте? — спросила я.
— Когда горничная убирает, то просто застилает кровать, и если что-то на полу валяется, то кладет на стул. А у меня в сумке рылись.
— А меня вот что интересует, — вдруг разжала губы Шарон. — Будет ли продолжение конкурса, и кого выберут «лицом фирмы»?
Все оцепенели.
— Ну, ты даешь, подруга! — выдохнула Кэт.
— Как не стыдно! Шарон, как ты можешь говорить о таких вещах, когда Мири и Линда погибли?
Но Шарон сделала жест рукой, будто отмахнулась от ее слов.
— Это задача полиции найти убийцу. А моя задача, вернуть затраченные усилия на эту поездку. И не забывайте, что по результатам первого тура я лидирую. Слишком много всего вложено в этот проект, чтобы останавливаться даже из-за такой скорбной причины.
Ширли вскочила с места:
— Ты дрянь! И убийца! Это ты убила девочек, потому что боялась, что они тебя обойдут! — с этими словами она набросилась на Шарон и вцепилась ей в волосы.
Соломон тут же бросился к ней, схватил ее за плечи и оттянул от соперницы. Ширли уткнулась ему в грудь и зарыдала:
— Нас всех убьют! Всех! Спасите…
— Прекрати истерику, глупая! — сказала Шарон, приглаживая свои разлохмаченные пряди. — Нужна ты кому, чтобы убивать тебя!
— А кому нужны были Мири и Линда? — спросила я Шарон. Моя интуиция подсказывала мне, что эта девушка что-то знает, но говорить не собирается.
— Пусть полиция разбирается, — ответила она отрывисто. А у вас нет никакого права задавать мне вопросы!
Больше на протяжении всей встречи она не сказала ни слова. И я еще раз похвалила себя за молчание, так как оказалось, что не одна я придерживаюсь такого мнения. Действительно, во всем нужно доверять специалистам. Вот им я и расскажу о ночном визите Линды.
Ничего путного больше узнать не удалось. Проводив девушек до кают, я прошла дальше, на палубу. Мне хотелось немного подышать и проветрить голову.
Проходя мимо каюты Шумана, я невольно замедлила шаг. Мой босс орал что есть сил по телефону:
— Что ненастоящие? Как ненастоящие? Вы мне голову не морочьте! Это настоящие деньги!
Наступила пауза, а потом снова раздраженный голос Шумана:
— Спасибо, Адольф, можете идти.
Хмыкнув, я прошла мимо. Шуман был в своей стихии: казалось, он просто не мог говорить ни о чем другом, как о деньгах. Даже во время бритья. Понятно, почему они мрут от инфаркта, как мухи. Хотя где это видано, чтобы мухи от инфаркта помирали?
— Валерия, иди к нам! — услышала я знакомый голос. Скрытые рядами шезлонгов, на бухтах канатов сидели Глинский, Блюм и толстый Генрих, корреспондент газеты. На палубе стояла почти пустая бутылка водки «Голд», рядом на пластмассовой тарелке были разложены оливки, лук и шампиньоны из банки.
— Ага, пир в полном разгаре, — заключила я. — Вам на крахмальных скатертях кусок в горло не лезет, серебряными вилками пусть недорезанные буржуи рябчиков смакуют.
— Эт-точно! — подтвердил Костя Блюм. Вытаскивая откуда-то из-за спины пластмассовый стаканчик. — Присаживайся, деточка, выпьем за упокой души. Такие девки пропали! Обидно!..
Мне налили «Голды» на донышко и я присела на свободную бухту.
— Так вот, — продолжил Глинский начатую до моего прихода мысль, — я ей и говорю: «Я тебя звездой сделаю! Твои фотографии в „Космополитене“ висеть будут! Ты…»
Он махнул рукой и допил из своего стаканчика. Друзья удрученно молчали.
— А она мне: «У меня, говорит, Миша, цель в жизни есть! И я ее добиваться буду!» Так и сказала.
— И что здесь плохого? — решила я поддержать разговор, хотя не знала, о ком идет речь. — Если человек целеупс… целеустремленный, то это очень хорошо.
У-упс! Пить я не умею совершенно, и чайная ложка «Голды» на меня подействовала сногcшибательно.
— Это хорошо, когда твердая жизненная позиция, — многозначительно добавил Блюм. — Главное, чтобы не по трупам. А то ведь как бывает? Цель оправдывает средства… Достиг цели, средства потратил. И какие!.. А получил… пшик!
— Ты на кого намекаешь, длинношеее?! По каким таким трупам? Шарон убивать их пойдет? Да она в сто раз красивее этих, прости Господи…
В разговор вмешался Генрих:
— Это твое субъективное мнение, кто красивее. Мне вот Катенька нравится. У нее попка пухлая, не то, что эти стиральные доски! По моему мнению — первый приз ей должен был достаться.
— Нет, ты не уходи от ответа, — горячился Блюм. — У твоей Шарон алиби на эти два убийства есть? Есть? Или нет, я спрашиваю?
— Откуда я знаю? — возразил Глинский. — Я ее возле себя по ночам не держу.
«А хотелось бы…» — чуть не вырвалось у меня.
— И потом, почему именно она? Ты мне про свое алиби расскажи. А ты где был, когда девочек убивали? В койке? А кто об этом знает? — Глинский смял в руке пластмассовый стаканчик.
— Да что ты на меня нападаешь? — возмутился Костя Блюм. — Это ты к ней неровно дышишь, а не я, а она… Если бы ты знал!..
— А что он должен знать? — встрепенулся Генрих.
— Это не для печати! — важно ответил пьяный Костя, отводя в сторону протянутую руку с блокнотом толстого журналиста.
— Расскажи, раз уж начал, — попросила я.
— Ей уже двадцать семь лет, — начал Костя, как-то сразу посерьезнев. Она уже была замужем, у нее родилась девочка, которая сейчас у бабушки.
— А муж? Где муж? — спросил Глинский.
— Муж, объелся груш…. Муж — это я… — он ткнул себя пальцем в грудь и тут же скривился в подобии скорбного всхлипа. — И я ее предал. Мы познакомились в студенческом театре. В Одессе. Уже тогда было видно, какая она талантливая девочка. Я потерял голову. Ходил за ней как собачонка на привязи, умолял, ревновал, в общем, вел себя как последний кретин, начиненный под самую завязку гормонами.
— И она мне отдалась… — мрачно констатировал Глинский, опрокидывая в себя еще один стаканчик. — Бедна сакля моя… В смысле, твоя…
— Вот-вот. Бедна сакля моя. Мы поженились и снимали какую-то халупу около Привоза. Я уже тогда считал себя гением в фотографии, тратил все деньги на оборудование, а она тяжело работала. Потом я погнался в Москву за птицей счастья, а она осталась в Одессе. Я и не знал тогда, что она беременна.
Водка как-то странно на меня подействовала. Или это был крепкий коктейль, смешанный из алкоголя, морского йода, криков чаек и атмосферы латиноамериканского сериала. Во всяком случае, от Костиного рассказа у меня щипало в носу, а на ресницах повисли вполне натуральные слезы.
— Дальше, — всхлипнула я. — Душа жаждет!
— О том, что у меня родилась дочь, я узнал только здесь. Как ей удалось приехать без моего разрешения, остается только гадать. Я ее случайно встретил на одном из показов. Выглядела Александра великолепно, держалась на подиуме мастерски, а в глазах была такая усталость, что я не мог дождаться конца представления.
— Кто такая Александра? — спросил Генрих.
— Шурочка, Шарон. Она здесь поменяла имя. И стала совсем чужой. Сколько я потом просил ее показать мне дочь, она не согласилась. Она не прощает ошибок.
— Как «Тетрис» на девятой скорости, — зачем-то вспомнила я интернетовскую шутку.
— Потом прошло несколько лет. Я уже работал в одном журнале, иногда видел ее на различных тусовках, которые фотографировал. И однажды она сама подошла ко мне и спросила: «Костя, ты можешь мне помочь?» Конечно, я сразу же согласился. Я должен был проследить за Шуманом и Мири и сделать компрометирующие снимки. За это она обещала показать мне дочь.
— И ты согласился? — на Глинского было больно смотреть. Его лицо перекосила гримаса. Правда я не могла понять, что именно она означала, но, смотреть на Мишу было грустно.
— А что мне оставалось делать? Конечно, согласился! Сфотографировал их выходящих вместе из «Зеленой лагуны» — это подозрительная гостиница в Бат-Яме. Потом на набережной как он ухватил ее за попку — классный кадр получился. Но вершина моего «творчества» — вот это, — Костя полез в сумку с фото принадлежностями и достал оттуда помятый снимок. — Любуйтесь!
На фото Шуман и Мири сидели в каком-то полутемном ресторанчике. Мири томно улыбалась, а Шуман надевал ей на палец кольцо с огромным бриллиантом. Бриллиант получился особенно хорошо, а лица любовников расплывчаты, хотя и узнаваемы.
Глинский долго рассматривал фотографию.
— Пленка «Кодак-800», длиннофокусный объектив? — спросил он после продолжительного молчания.
— Хорош камушек, — восхитился Генрих, глянув на фото. — Блестит как настоящий!
— Он настоящий, — подтвердил Костя. — Мири с тех пор с ним не расставалась. Просто иногда носила как кулон — прятала на груди. Между прочим, среди ее вещей перстня не оказалось.
— Может, его Линда взяла, а ее за это и убили? — вдруг вырвалось у меня.
— Все может быть… — покачал головой Генрих. Глинский и Блюм удрученно молчали.
— Смотрите, берег! — закричала я. — Пошли собираться.
Прощание затянулось. Теперь вместо роскошных лимузинов на пристань прибыли две машины скорой помощи, полиция и еще целая куча журналистов со вспышками. Теперь участники этого трагического круиза не позировали перед объективами, а пытались отвернуться и закрыть лица.
Расставание с девушками оставило какую-то щемящую ноту. Ширли плакала навзрыд, не стесняясь окружающих. А когда мы увидели, что в скорую загружают завернутые тела, к ней присоединились и остальные девочки.