Невысокого роста чернявый корреспондент русской редакции радио «Наши Палестины» (именно так было написано у него на груди) приставал к хорошенькой Рики:
— Ну, еще раз «Калинка, калинка, калинка моя…» — резким козлетоном измывался он над эфиопочкой, дирижируя у нее под носом микрофоном в поролоновом колпачке. Рики старательно подпевала.
Из угла лобби, где двое журналистов, оба чем-то неуловимо похожие — с бородками и в очках, — обхаживали Мири и Катю, раздался громкий смех. Все обернулись. Один из очкариков, с именем «Эли Ройзман» на визитке, держал в руке пластмассовый муляж мороженного, который стащил, вероятнее всего, из концертного зала, старательно его облизывал. А девицы громко смеялись.
Это переполнило мою чашу терпения.
— Все, господа! — рявкнула я. — Хватит! Скоро обед, девушкам нужно переодеться. После обеда пресс-конференция, вот тогда милости просим!
В этот момент мне в лицо ударила вспышка Мишиного стробоскопа, и я инстинктивно оттолкнула его в сторону.
— Имей совесть! — прошипела я. — Что тебе неймется?!
По внутреннему радио на трех языках объявили о начале обеда. Когда я вошла в небольшой уютный обеденный зал, большинство столиков, покрытых белыми хрустящими скатертями, были уже заполнено. Найдя свою табличку, я коротко кивнула жующим соседям.
Члены нашей команды были рассажены так, что рядом с каждой конкурсанткой оказались парочка журналистов и еще кто-то, скорее всего из служащих фирмы «Шуман и сыновья». Девушки были в других нарядах, заново накрашены и с преувеличенным вниманием смотрели на своих собеседников. Я немного покрутила головой, пересчитывая их. Двоих не хватало.
— Нет, я вам расскажу другой случай! — громко сказал сидящий напротив меня Костя Блюм. — Я был в Штатах, и мои родственники захотели на память подарить мне видео. Мы зашли в магазинчик и они обратились по-английски к владельцу. Ну, вы же знаете, кто торгует в Бруклине электротоварами? Наши израильтяне! — при этом Костя посмотрел на меня, ожидая подтверждения своим словам. Будто я только и делала, что покупала в Бруклине фотоаппараты. Не дождавшись от меня ободрения, он продолжил:
— Мой дядька и говорит продавцу на своем жутком английском с русским акцентом: «Подбери нам хороший видяшник, мой племянник домой едет, хотим ему подарок сделать.» Тот, не отведя взгляда, крикнул на иврите: «Йоси, принеси тот магнитофон, что вчера вернули!». И начал нам его нахваливать. Я стою, молчу. И когда мои предки уже собрались его заворачивать, говорю этому хохмологу: «Сладкий мой, возьми это видео и засунь его себе подальше в задницу!». На иврите, разумеется.
— И что потом? — спросил его грузный мужчина, сидящий рядом со мной.
— Как что? Получили мы другой видеомагнитофон, с огромной скидкой и извинениями!
Мой третий сосед за столиком спросил:
— Мне ваше лицо знакомо. Но вы не работаете у нас в фирме?
— Временно, — засмеялась я, — вот, пасу курочек.
— Разрешите представиться: Соломон Барнеа, начальник отдела безопасности фирмы, — церемонно произнес он, и отложил в сторону вилку.
— Валерия, — улыбнулась я. Главный охранник был хорош. Слегка тяжеловат, но мускулы проглядывались даже сквозь отличный пиджак. Каменная стена, а не мужик.
— А я журналист газеты «Новости дня», Генрих Кушнер, — кивнул грузный. — Вот, послали, а я качку не переношу. Ем плохо.
По нему это совершенно не было заметно. Он опустошил большую тарелку супа и принялся за антрекот.
— Вам подпасок, случаем, не нужен? — подмигнул мне расхристанный «Гоголь» Костя Блюм. — Сумки поднести, или полотенца подержать? А то мы со всем нашим старанием…
— Нет, спасибо, мне уже делали заманчивые предложения, — я вспомнила Дениса. — Это непростое занятие. Кстати, двух моих подопечных до сих пор нет.
Не успела я это сказать, как в зал вошли Мири и Шарон. Обе насупленные и сосредоточенные. Интересно, какая кошка пробежала между ними?
Мири прибавила шаг, и быстро села за центральный столик, за которым обедал сам господин Шуман. Шарон презрительно усмехнулась, и проскользнула за соседний стол, рядом с Мишей Глинским. Тот сразу завладел ее вниманием и принялся что-то с жаром рассказывать. Шарон косилась в сторону главного стола.
Блюм смешил нас все время обеда. Каким-то образом он умудрялся и есть, и рассказывать, и изображать нечто с помощью ножа и салфетки. Соломон подливал мне вина, а толстый Генрих доедал вторую вазочку крема-мусса.
Пресс-конференция начиналась через час после обеда, и поэтому никто не задерживался ни в зале, ни в примыкающем к нему баре. Девушки спешили в очередной раз переодеться, чтобы предстать во всем великолепии перед фотообъективами, а репортеры — приготовить эти самые объективы.
В коридоре меня догнали две девушки, Катя и Ширли:
— Валерия, вы будете делить платья и комбинации перед конкурсом?
Вот ужас! Совершенно забыла, что Гарвиц предупредил меня еще и об этом. Великолепные вечерние платья из прозрачного шифона должны были украсить девушек на заключительном этапе конкурса. Большой чемодан с нарядами принесли в мою каюту два матроса. Потому мне и выделили двухместную каюту багаж конкурсанток, оплаченный фирмой, занимал много места.
— Что вы так волнуетесь? Все получат платья, разных цветов, все будут красивыми.
— В том-то и дело, — грустно сказала Ширли, — мне совершенно не идет желтый цвет. Я бы хотела синее или сиреневое платье.
— А я — розовое, — подхватила Катя. — А если другие захотят? Особенно эта примадонна!
— Ты о ком говоришь? — спросила я.
— Неужто вы ничего не заметили? — наперебой заговорили они. — Эта Мири строит из себя! И платье себе первая выберет, а нам — что останется!
— Почему это она выберет? Платья же у меня в каюте?
— Ей Шуман все разрешает. И конкурс этот ради нее устроил. Все равно она выиграет, а нас так, для кордебалета взяли. Она же с Шуманом…
Разговор мне не понравился.
— Ладно, девочки, идите к себе, переодевайтесь, а за платья не волнуйтесь, Меня еще отсюда пока никто не увольнял. Я вспомнила слова Гарвица про «особые полномочия».
Зайдя в каюту, я со злости пнула огромный чемодан, и бросилась на койку. Вот он, гадюшник! Не зря тебе такие деньги платят, Валерия! А ты думала, красотами островов насладишься, заодно и поработаешь? Не выйдет!
Я поискала глазами по сторонам. Куда же могла подеваться папка с данными девушек и расписанием мероприятий? Без нее как без рук!
Времени ни на что не оставалось… Наскоро умывшись и накрасившись, я пошла собирать девушек.
В каюте у Линды было так накурено, что понятие «сиреневый туман» обрело свое истинное значение. Она сидела, зажав в зубах сигарету, и смотрела на стену. Больше никого в каюте не было.
— Линда, разве так можно? — укоризненно сказала я и включила кондиционер. — Ты себя не жалеешь. От этого цвет лица портится.
— У меня сейчас на цвет лица сил не хватает! — ответила она, не вынимая сигареты. — Каблук сломался на босоножках. А нога, сами видите какая. Сорок первый.
— Может быть, у девочек попросишь? У кого-нибудь наверняка есть лишняя пара, — предложила я, видя, как она ожесточенно тыкает окурком в пепельницу.
— У всех маленькие размеры, — возразила Линда — Я зашла к Мири, попросила ее босоножки. Только на конференцию, а завтра куплю или здесь в магазинчике, или когда на острова придем. У нее ведь тоже большая ступня. Так эта стерва передо мной дверь захлопнула! Не то что не пустила, а даже разговаривать не стала. Просто закрыла дверь. Подстилка начальника!
— Может, ей самой надо?
— Так бы и сказала. А то, что за манеры — дверью хлопать! — Линда вытащила следующую сигарету из пачки и нервно закурила.
— Знаешь, у меня есть босоножки. Я купила на размер больше. Очень приличные. Возьмешь? — предложила я.
— Правда? — удивилась Линда.
— Ну, да! Пойдем.
Мы вернулись ко мне в каюту, и я отдала ей свои босоножки с высокими каблуками. Линда осталась довольна:
— Обязательно отдам их вам сегодня вечером. Не сомневайтесь!
Оставив Линду, я направилась в каюту Шарон и Рики. На мой стук никто не ответил.
— Шарон, открой, пожалуйста! Это Валерия!
— Не открывают?
Сзади меня стояла Рики и грустно улыбалась.
— Как? Ты здесь? — удивилась я. — А почему не готовишься к пресс-конференции?
— Шарон попросила меня погулять немного. Да я, в общем, собралась.
Нет! Это совсем никуда не годилось! Я снова постучала.
И чуть не упала. Дверь внезапно отворилась вовнутрь, и я еле-еле удержалась на ногах.
— Я же тебя просила!.. — услышала я.
— Кого ты просила, Шарон? — как можно строже спросила я.
— А, это вы…
— Ты позволишь нам с Рики войти?
Она молча посторонилась, и мы вошли в каюту.
На застеленной кровати Шарон, между разбросанными платьями и нижними юбками сидел фоторепортер Глинский собственной персоной. Он ничуть не смутился, увидев нас.
— Валерия, дорогая! — приветствовал он меня. — Рад тебя видеть! Присаживайся.
Я чувствовала себя идиоткой. В конце концов, какого черта? Они, слава Богу, совершеннолетние, а корчить из себя моралистку совершенно не в моем стиле.
И я постаралась представить дело по-другому.
— Шарон, Рики гуляет одна в коридоре. Ты совсем не одета, готовься к пресс-конференции, до нее осталось двадцать минут. Ну, а вас, молодой человек, — я соизволила повернуться к фоторепортеру, — я попрошу выйти, чтобы девушки спокойно занялись собой.
— Да-да, Валерия, я уже исчезаю.
Он послал нам воздушный поцелуй и вышел за дверь.
Спросив, не надо ли девушкам чего-нибудь и получив отрицательный ответ, я вышла тоже.
Пресс-конференция проходила в большом зале ресторана. Столы были собраны горкой в углу, стулья расставлены рядами.
В воздухе стоял гул и треск от расчехленных футляров на липучках. Вздрагивали одинокие вспышки — фотографы готовились к съемке.