Девушка словно пропустила его слова мимо ушей, ухватив лишь то, что ее заинтересовало:
— Темной силы? — она сдвинула брови. — Арден, что ты сделал, чтобы получить ее? И от кого?..
Испугавшись, что Ниррен, как и его наставник, примется поучать, чего можно, а чего нельзя, Арден приложил палец к ее губам, пресекая любые домыслы и расспросы.
— Я никого не убивал, если ты об этом. Я получил ее вполне… законно. Могущественный некто откликнулся на мои мольбы и подарил мне способ сделать наши жизни лучше, разве не стоит этому порадоваться? Давай же радоваться, любовь моя: скоро все изменится!
Он схватил Ниррен и закружил по полянке. Все вокруг заливал ее искристый смех, а он наполнялся счастьем, подпитываясь им. Даже луна, казалось, засветила ярче обычного, освещая их смеющиеся лица. Еще никогда он не испытывал такой уверенности. Она переполняла его до краев и грозила выплеснуться наружу. Арден совершенно точно знал, что скоро Колесо повернется и изменит их жизни навсегда.
Каждая свободная минута отныне приносилась в жертву постижению новых знаний. Арден нуждался в них, как в воздухе, он жадно впитывал все, что нашептывала ему древняя тьма. Ему одному, единственному достойному среди прочего неученого люда, погрязшего в предрассудках. Он действительно чувствовал себя избранным и почти что мнил Богом.
По ночам, когда старик сид спал, и днем, когда тот покидал хижину, Арден извлекал тьму из тела и преобразовывал ее, начинял ею настойки из трав и придумывал десятки новых эссенций: от головных болей, от гноящихся ран, от ночных кошмаров. Каждую из них он хранил в склянках из слюды, чтобы не выпарилась на свету и при жарком зное; каждую испробовал на себе, не боясь ни последствий, ни побочных эффектов. Да и чего было бояться, если все заживало на нем, как на собаке? Даже боль в скором времени притупилась, бессильная перед новой темной энергией, что росла в его теле ежечасно.
Исследовав тьму внутри себя, он готовился преобразить внешний мир. Он горел идеями, что брали его напалмом, и ощущал, как стремительно растут навыки.
Разумеется, скрыть свои опыты от наставника не было возможности. Альвейн, конечно же, все видел и старался не вмешиваться, но и интереса к его методам не проявлял. Арден старался спрятать от мастера хотя бы следы увечий, заживающих дольше прочих, однако и их вскоре старик обнаружил, после чего пришел в исступление.
— Совсем себя заморишь, несносный дурень! Гордыня твоя тебя погубит, попомни мое слово.
И чем больше наседал на него сид, тем яснее становилось Ардену, как остро он нуждается в своем собственном угле, подальше от скривившейся физиономии наставника. Все больше эта мысль овладевала юношей, и очень скоро он принял решение покинуть знахаря.
Только вот идти ему было некуда. Променять знахарское ремесло на иное другое не имело смысла, даже ради нового угла в чужой хижине. Да и кто его пустит на порог? Ардену нужен был свой дом. Но как отстроишь дом, если нет ни средств, ни лояльной рабочей силы?
Хоть ученик Альвейна и прослыл достойным преемником, соплеменники все еще настороженно и неоднозначно относились к его фигуре. Чтобы убедить на него работать, Ардену необходимо было скопить серебра или золота, а в довесок, что куда важней, — заработать репутацию. Он мог быть сколь угодно богат по меркам общины, но, если люди во дворе ему не улыбаются, а зубоскалят, ничем ему золото не поможет. В их общине уважение за золото купить было невозможно.
Арден не только достиг уровня сида, но и поднаторел в хитрости. Чтобы убить двух зайцев одним выстрелом, он принялся «перехватывать» больных у Альвейна. Ардена больше не волновали простые случаи, вроде глубокого пореза или сломанной ноги. Ему нужно было большее, с чем мог справиться только настоящий мастер своего дела. Потому-то, когда кто-то из односельчан оказывался на пороге жизни и смерти, Арден был тут как тут: мчался, опережая время и своего наставника, чтобы тот не успел вставить ему палки в колеса и взяться за больного первым. Отдельным видом удовольствия было наблюдать изумление с примесью раздражения на лице Альвейна, когда он приходил вторым и оставался с носом.
Жить в общине — нелегко, поэтому больных всегда было в достатке, и сколь плохо это для соплеменников, столь почетно и прибыльно для их врачевателя. Арден рос в глазах людей, удивлял их неведомым прежде талантом и копил серебро да золото в укромном месте, чтобы Альвейн более не покусился на вознаграждение, которое он полноправно заслужил. И когда люди потеплели к нему, заговорили меж собой о его мастерстве, а карманы набились доверху за свершенные труды, Арден нанял людей, чтобы отстроить простенькую хижину. Двое крепких соплеменников охотно согласились, памятуя, какие сложные он принял роды у жены первого, и как прирастил отхваченный топором палец другого.
Втроем они управлялись лихо и шустро, работа кипела и приносила скорые плоды. И Альвейн, разумеется, наблюдал за всем со стороны, отлично сознавая к чему движется дело. Однако, когда Арден под глубокий вечер возвращался без сил и весь мокрый от пота, старик не говорил ему ни слова. То ли мешала отеческая гордость, то ли не знал, как подступиться к разговору — юноше то было неведомо.
Когда его новое жилище было достроено, Арден решил поговорить со стариком сам. Настало время отрезать себя от его влияния и начать взрослую жизнь уважаемого человека.
Юноша как раз собирал свои пожитки, когда сид вернулся с реки с бадьей воды. Старик устало присел у кособокого стола и спросил:
— Уходишь?
В одном его слове уместилась огромная и искренняя грусть, немало удивившая Ардена. Он обернулся, посмотрел на наставника и уверенно сказал, не поддаваясь глубинному чувству сожаления:
— Боюсь, мастер Альвейн, теперь вам нечему меня научить. С вами я достиг своего предела, и это подтвердят в общине. Но без вас я достигну большего.
Его наставник, конечно же, предвидел, что это рано или поздно произойдет, ведь хижина росла с каждым днем, и все же оказался к тому не готов — это четко читалось в его опущенных плечах и взгляде, потупленном в землю. Он не сказал ученику ни слова, не дал доброго напутствия. Когда Арден выходил с вещами, старик так и сидел, как оглушенный, и молча глядел уходящему юноше вслед.
Да и что сид мог сказать ему? Альвейну и правда больше нечему его учить. Такова судьба любого учителя: однажды наступает миг, когда ученик в нем больше не нуждается.
Чем больше люди теплели к Ардену, тем злее становился Нандир. Он видел, как с каждым днем Арден Безродный все ближе подбирался к его дочери, и это порождало в нем ненависть. Чего он только не успел предпринять, пока юноша карабкался наверх. Рукою Хадригейна поджигал его дом, но тот напрочь отказывался заняться огнем. Подсылал в ночи своего доверенного сообщника и побратима, Грогана, чтоб заколол его, как свинью, пока вся община спит, но куда там: Арден предусмотрительно заколдовал порог, так что любой, кем движет злой умысел, ни за что не переступит его. Решив, что всему виной может быть и бесталанность его верных собратьев, Нандир засунул свою гордость за пазуху и решил все сделать сам, чтоб уж наверняка. В одну из ночей, пока ни один глаз не видит его позорного падения, пробрался в хлев и отравил его коз. Если Арден подоит их и выпьет отравленного молока, то тотчас падет — таков был замысел Нандира. Когда он, овеянный невидимостью, уносил ноги прочь, то мог заверить богов клятвой, что слышал противный до зубного скрежета смех Безродного. Он преследовал его до самого дома и лишь перед его порогом отпустил хватку.
На утро, ожидаемо, ничего не произошло: скот мало того не пал, так еще и принес потомство, будто Нандиру на зло. Сам же Арден был живее всех живых, будто и не было никакой отравы вовсе. Встретившись с юношей во дворе, старейшина не сумел сдержать клокочущей ярости и удалился, лишь бы не видеть самодовольной ухмылки наглеца. Ардену, казалось, все равно: он лишь взрослел на глазах, мужал, расцветал и вскоре превратился в видного мужчину. Он будто подпитывался чужой ненавистью и обращал их злодеяния себе во благо.
Старик Нандир почти отчаялся изморить негодника — тот стал слишком силен, раз умудрился превзойти даже Альвейна, талантам которого, Нандир считал, равных нет. На глазах старейшины доверие людей к умениям сида пошатнулось. Теперь Альвейну они предпочитали молодого знахаря, который поднялся из грязи под их ногами и заработал себе имя. Нандир диву давался: почему никто из них не озадачился вопросом, как щенок получил свое могущество? Как же так вышло, что юный и неопытный ученик в считанные месяцы так преобразился и затмил мудрого наставника из уважаемого рода? И пока община млела перед внезапно раскрывшимся очарованием Ардена, Нандир решил найти ответ на волнующий его вопрос.
Он пришел к Альвейну за мирной беседой, желая исподволь выведать что-нибудь, что прольет свет на секрет его ученика. Пусть и неохотно, не сразу, но старик открылся ему. Он поведал, как Арден творит свою магию и выразил тревогу, что эта магия в нем вызывала.
«Было в ней что-то темное, недоброе, — говорил сид, — будто не от нашего мира. Как если бы тьма, обитающая под землей, вдруг проникла в мир живых и действовала через моего бывшего ученика».
Нандира этот рассказ удивил и не на шутку встревожил, поднимая в подсознании худшие опасения. Но вслух он высказал лишь удивление:
— Чего ж ты молчал, старина? Это в корне меняет дело.
— Я знаю, ты стремишься отгородить свою дочь от него, но я не уверен... Правильнее будет сказать, я видел его магию, но не могу признать ее вреда. Какой бы ни была эта сила, похоже, что Ардену она подконтрольна.
В голосе старика Нандир уловил беспокойство. Пускай Арден задел его самолюбие, сид все еще любил его как сына. Последнее, чего он желал ему, так это смерти.
В отличие от Нандира.
— Не знаю, Альвейн, это нужно обдумать. Мы прежде не сталкивались с подобным явлением, никто из нас не познавал эту тьму. А вдруг мальчишка навлечет на нас беду?