– Что она сделала? – Я переворачиваюсь на бок, чтобы смотреть ей в лицо.
Серые глаза Джиджи полыхают.
– Прошла пара месяцев с выпускного. Мамы не было в городе – она записывала альбом с каким-то исполнителем, уже не помню с кем. А Уайатт куда-то поехал на машине с друзьями. Так что летом мы с папой оказались предоставлены сами себе.
Не знаю, к чему она ведет, но начало звучит скверно.
– Эмма позвонила мне, сказала, что хочет все исправить, чтобы мы снова стали друзьями. И, поскольку мы так давно знали друг друга, я согласилась ее выслушать. Но я на той неделе преподавала в детском хоккейном лагере и возвращалась домой уже под вечер. Наверное, я сказала по телефону, что дома только мы с папой, хотя сейчас уже не помню, с чего вдруг. Я попросила ее прийти попозже, раз уж она хочет поговорить. – Джиджи смеется так, будто сама до сих пор не может поверить в случившееся. – Вместо этого эта девка явилась ко мне домой, пока я была в лагере, и пробралась внутрь, воспользовавшись запасным ключом. Разделась, разлеглась на кровати моих родителей, а когда вошел папа, попыталась его соблазнить.
– Да ладно.
– Ага. – Джиджи аж потряхивает от злости. – Некоторое время после этого мы все боялись, что она начнет бросаться безумными обвинениями, выступать с ложными заявлениями, будто он пытался что-то с ней сделать. Она казалась достаточно неуравновешенной, чтобы именно так и поступить. Но, думаю, Эмме хватило ума не заходить так далеко в своей ненависти. Вся ее ложь, все слухи практически разрушали людям жизнь, но будто бы не до конца, понимаешь? По большей части все сводилось к жалким сплетням.
Джиджи, по-прежнему обнаженная, садится на кровати. Мой взгляд тут же скользит к голой груди, но, хотя член мой слегка подергивается, настрой слишком серьезный, чтобы что-то предпринимать.
– Можно кое-что рассказать тебе по секрету? – спрашивает она, закусив губу.
– Конечно.
– Я ее ненавижу.
Я фыркаю.
– Знаешь ли, я тебя не виню.
– Я никогда не говорила этого вслух.
– Правда? Ты не могла сказать, что ненавидишь ее, после того как она растрепала обо всех твоих секретах в интернете? Подобное, кажется, считается у девушек крупным предательством.
– Так и есть. Но я все равно пыталась вести себя достойно. Отнестись к ней с состраданием. Мать бросила Эмму, когда ей было двенадцать, а отец, пытаясь как-то это компенсировать, страшно ее баловал. – Джиджи вздыхает. – Родители так меня воспитали, что в людях я пытаюсь разглядеть лучшее. Стараюсь не тащить их на дно.
– Так тут она тебя тащила. Тебе разрешается чувствовать злость и обиду.
– Вот так и мои друзья говорят. Их с ума сводит, что я не хочу сидеть и поливать Эмму грязью. Не то чтобы я ее простила или испытывала к ней хоть какие-то добрые чувства… мысленно я ее постоянно ругаю на чем свет стоит. Но никогда не говорю об этом вслух. Как будто мне… не позволено выражать ненависть.
Мне любопытно почему.
– Потому что это вредно для тебя самой? – спрашиваю я. – Или из-за всей этой токсичной дребедени насчет позитивного восприятия мира, мол, надо ко всем относиться хорошо, даже к тем, кто этого не заслуживает?
Она неловко ерзает.
– Я как-то никогда всерьез не задумывалась почему. Наверное, кажется, будто мне нельзя.
– Почему нет?
– Потому что у меня в жизни столько возможностей. Я не какая-то там жертва. До сегодняшнего дня в моей жизни было столько хорошего. Кажется, что мне жаловаться на проблемы просто эгоистично.
– Не эгоистично, а естественно. Мне позволено сердиться на людей, которые меня сердят, и неважно, сколько у меня в жизни проблем – много или мало. Помнишь ту девицу, Каррму? Она осталась на ночь и выключила мой будильник. Я в итоге на тренировку опоздал. Так вот: она для меня все равно что мертва.
Джиджи ухмыляется.
– Сурово.
– Ты не обязана никого прощать.
– Но ведь прощаешь ради себя, не ради них, – удрученно произносит она. – Вот что меня так расстраивает. Если я способна ненавидеть человека и смириться с этим, что это обо мне говорит?
– Если тебе это не вредит, то какая разница?
– Я хочу быть хорошим человеком.
– Кто сказал, что ты им и так не являешься?
Она снова ложится рядом, затихает. Снова пробегает пальчиками по моим мускулам. С каждым рассеянным прикосновением она задевает локтем мой пенис. Он уже тяжелый, хотя встал только наполовину, но с каждым касанием Джиджи все поднимается.
Наконец она это замечает.
– Кто бы мог подумать, – удивленно и весело восклицает она. – У тебя от глубокомысленных разговоров стояк.
– Нет. У меня от тебя стояк, потому что ты потираешь его во время глубокомысленных разговоров.
Она садится одним плавным движением, отчего длинные волосы падают вперед, и смотрит мне прямо в глаза.
– Можно рассказать тебе еще один секрет?
Глаза у нее проказливо сверкают, и по мне пробегает искра.
– Слушаю.
– Я хочу тебя еще раз.
– Тебе все мало, да? – насмешничаю я. Впрочем, мне это по душе, мне нравится, как ее лицо будто светится от желания.
– Я же сказала, у меня стресс. Большой стресс. – Она облизывается, склоняясь ближе, и замирает, когда ее губы оказываются в нескольких миллиметрах от моих. – И ты обещал помочь.
– Тут ты права, я обещал.
Вооружившись очередным презервативом, тяну ее на себя, пока она не усаживается на меня верхом. Обернув пальцы вокруг члена, провожу по нему долгим, медленным движением.
– Используй меня, – приказываю я ей.
Ее губы изгибаются в улыбке.
Она направляет мой член внутрь, сжимается, и меня бросает в жар. Весь мир сужается до слов «вот черт» и «не останавливайся». Она скачет на мне, как наездница, запрокинув голову от удовольствия. От такого секса перестаешь думать. Ее стоны – музыка для моих ушей. Есть в них что-то мелодичное. Они низкие, гортанные и такие сексуальные, что меня трясет от желания.
– Я сейчас кончу, – сдавленно произносит она и опускается вплотную, насаживаясь на мой член.
Она выжимает из меня удовольствие до последней капли, и я впадаю в транс. Спроси сейчас мое имя – не вспомню. После оргазма она едва может дышать. Я резко переворачиваю ее и принимаюсь долбиться до тех пор, пока не растворяюсь в беспамятстве, на этот раз уже от собственной разрядки.
И этим все не заканчивается. Мы занимаемся сексом всю ночь. Трахаемся до потери пульса, кончаем, отдыхаем, и за время отдыха она разводит меня поговорить, чего я и сам от себя не ожидал.
Наконец после очередного взрывающего мозг раунда нашей близости тяжелое дыхание стихает, и я понимаю, что слышу голоса. Черт. Я и не осознавал, что парни уже вернулись. Кажется, даже не слышал, как открылась парадная дверь. Не слышал, как Шейн с Беккеттом вошли в дом, а ведь мы и в ванной успели побывать. Джиджи Грэхем полностью завладела мной. Я был так поглощен ею, что парни вполне могли вернуться несколько часов назад.
– Черт, – выпаливает она, заметив время. – Надо идти.
– Тренировка спозаранку?
– Нет, у меня занятия с десяти. Но я не могу тут заночевать. Твои соседи… – Она замолкает, но объяснять ничего и не надо.
Я киваю.
– Пойдем. Помогу тебе выскользнуть незамеченной.
– Сначала надо вызвать такси.
– Ты не на машине приехала? – Я несколько сбит с толку. Вечером она выпила всего одно пиво, еще до захода солнца. С тех пор мы перешли на воду, а то ведь от такого сумасшедшего секса и обезвоживание заработать можно.
– Нет, я… – вид у нее виноватый, и она не смотрит мне в глаза, – не хотела, чтобы Кейс заметил мою машину на вашей улице.
Меня охватывает какое-то странное чувство. Не совсем ревность. Но, к моему раздражению, нечто не менее раздражающее.
– Точно. Ведь это наш грязный секретик, – тяну я.
Впрочем, ради справедливости говоря, пожалуй, не стоит афишировать все, что между нами происходит. В выходные у нас первая игра. Все должны сосредоточиться на деле, и Колсон тоже.
– Нет, – поправляет она меня. – Потому что в прошлый раз он ворвался в твой дом без приглашения.
– Верно.
Я натягиваю боксеры, пока Джиджи тихо собирает вещи и одевается. Застегнув джинсовую юбку, она горестно поворачивается ко мне.
– Проклятье. Мне снова нужно в туалет.
В этот момент я молча проклинаю Шейна, который этим летом выиграл у нас в «камень, ножницы, бумага» и заполучил главную спальню с личной ванной комнатой.
Я приоткрываю дверь и выглядываю в полутемный коридор. Двери в комнаты Беккетта и Шейна закрыты.
– Все чисто, – объявляю я.
Джиджи выскальзывает в коридор, а потом в ванную. Я не свожу взгляда с дверей парней. Смывается унитаз, включается вода в раковине. Двери по-прежнему закрыты.
Наконец мы спускаемся по лестнице и на цыпочках крадемся к выходу. И когда я решаю, что все прошло успешно, из кухни выходит Шейн.
Черт.
Взгляд темных глаз скользит по растрепанным волосам Джиджи, по моим боксерам, по царапинам у меня на груди.
Он по-доброму усмехается.
– Что, засиделись допоздна?
Щеки Джиджи полыхают так ярко, что видно даже в темноте коридора.
– Ты ничего не видел, ладно? – тихо просит она. – Пожалуйста.
Шейн, кажется, готов пошутить на эту тему, но я строго смотрю на него, так что вместо шутки он успокаивает ее:
– Я ничего не видел.
Я провожаю Джиджи до такси. На прощание мы не целуемся. Ее смутило, что нас застукал Шейн, и, садясь на заднее сиденье, она едва смотрит на меня. Задние фары мигают красным в ночной темноте, и машина увозит ее прочь.
Я возвращаюсь в дом, где меня, разумеется, поджидает Шейн.
– Ужасная идея, – заявляет он с места в карьер. – По многим причинам.
– Знаю.
– Колсон тебя убьет.
– Пусть попробует.
– Она и Беку нравилась.
– Не-а. Он уже отступил.
– Ясно. И тут же подоспел ты и заарканил ее себе, – закатывает глаза Шейн.
– Все было совсем не так.