Он прочищает горло.
– Ничего. Ты права, здесь приятно.
Я хватаю его за руку и тяну вперед.
– Пойдем.
По пути нам попадается пруд с золотыми рыбками. Вокруг него – бурная растительность и бурлящий водопад. И куча народа – сегодня многие решили заглянуть в сад. Мы минуем группу родителей с детишками, восторженно бегающими по петляющим тропам. Обходим парочку, замершую у одной из так называемых кормушек, – они наблюдают, как маленький черно-оранжевый монарх посасывает нектар.
– Я тебя не понимаю, – мрачно произносит Райдер.
– А что тут понимать?
Он пожимает плечами.
– Нет, расскажи-расскажи.
– Ты просто… совсем не такая, как я думал.
– Ладно. И какой, ты думал, я буду?
– Знаешь, такой суперсерьезной хоккеисткой, которая больше ни о чем не в состоянии думать.
– Я могу серьезно относиться к хоккею и все равно иметь другие интересы.
– Включая бабочек, – сухо откликается он.
– А почему бы и нет? – Я обвожу жестом восхитительных созданий, порхающих у нас над головой. – Они же просто потрясающие, взгляни!
Мы доходим до очередной тропинки. Здесь тихо и нет детей. В нескольких футах от нас дамочка с розовыми волосами фотографирует примостившуюся на листке желто-коричневую бабочку.
Райдер искоса посматривает на меня.
– Я только что осознал вот что… Ни разу не видел, чтобы ты что-то фотографировала.
– А надо?
– Это странно. Каждый день я вижу, как девчонки на каждом углу что-то снимают для соцсетей. На днях несколько чирлидерш выстроились во дворе и сделали, наверное, миллион снимков. Одна из них изучала каждую фотку, а потом заставляла всех снова построиться и перефотографироваться.
– Не пойми меня неправильно: у меня на камере сто пятьсот снимков. Я просто здесь больше ничего не снимаю, потому что почти уверена, что у меня тысяч десять фотографий с бабочками, и я не шучу. Что касается размещения сделанных снимков… не-а. Я не люблю соцсети, – поглядываю в его сторону. – Я так понимаю, у тебя и аккаунта нет?
Он начинает смеяться.
– Верно, глупый вопрос.
– Ты и сама знаешь, Жизель. – Райдер пожимает плечами. – Удивлен, что у тебя нет странички.
– Почему?
– Ты же девчонка.
– И что, это автоматически означает, что я должна постить фотки в бикини и селфи? Любопытный факт: иногда ты фотографируешь что-то и оставляешь себе, не демонстрируя всему остальному миру.
– Я не против, чтобы мне продемонстрировали фотографии в бикини. Как это устроить?
– Организую тебе подписку, буду еженедельно высылать снимки.
– Спасибо. Буду очень признателен.
– Кстати, раньше у меня были страницы в соцсетях, – напоминаю я. – И до сих пор есть, но либо настройки приватности включены на максимум, либо все удалено. Моя старая добрая подруга здорово меня потрепала. Тогда-то я и осознала, что не хочу выкладывать всю свою жизнь онлайн. Эти мгновения принадлежат мне и никому другому. – Я киваю в сторону бабочек и мотыльков, свободно рассекающих воздух вокруг. – Все это – только для меня.
Мы идем дальше, и я начинаю чувствовать, как здесь жарко. Зимний сад полностью стеклянный, и проникающее внутрь октябрьское солнце только добавляет тропикам духоты.
– Мы будто снова оказались в сауне, – ворчит Райдер, закатывая рукава серой рубашки Under Armour[45].
Отчасти мне хочется, чтобы так оно и было. Ведь тогда он бы снова оказался внутри меня.
– Бабочкам нужно тепло, иначе они не смогут летать. Ты что же, не хочешь, чтобы они летали? Когда началась эта вендетта против бабочек?
– В очень раннем возрасте, – самым серьезным голосом отвечает он.
Обожаю, когда удается добраться до игривой его стороны. Мне хочется видеть ее как можно чаще – настолько, что я стараюсь не слишком глубоко задумываться почему.
Мы останавливаемся перед кормушкой, и я читаю информацию с таблички на ближайшем дереве. Сколько бы раз я сюда ни приходила, постоянно узнаю что-то новое. Здесь столько тропинок и растений, что всех не упомнить.
– О, смотри-ка, ты обзавелся новым другом, – в восторге восклицаю я.
Райдер слегка поворачивает голову и, скривившись, смотрит на голубую бабочку, опустившуюся ему на плечо.
– Бедняжка, – цокаю языком я. – Она совсем тебя не знает и не подозревает, какой ты засранец.
Со смешком я двигаюсь дальше по тропинке. Я сегодня в превосходном настроении. Сначала был секс в сауне, а теперь я здесь. Это место всегда меня оживляет. И, возможно… каким бы ворчливым и неразговорчивым ни был Райдер, крохотная часть меня получает удовольствие от его компании.
– Что еще тебе нравится? – интересуется он, и я замираю.
– Ты что, пытаешься получше узнать меня? – У меня аж рот приоткрывается от удивления.
– Забей, – бормочет он, проходя мимо.
Я тут же бросаюсь за ним.
– Нет-нет, давай, спрашивай что угодно, но имей в виду, – предупреждаю я, – на каждый вопрос, который ты мне задашь, придется ответить и тебе самому.
– Смахивает на ловушку.
– Таковы правила.
– Ладно, – наконец сдается он. – Какой у тебя любимый цвет?
– Ого. Какой глубокомысленный вопрос.
Клянусь, этот парень не хочет рассказывать мне ни о чем важном. Любимый цвет, надо же. Так и увиливает!
– Зеленый, – сообщаю я. – А твой? Погоди-ка, дай угадаю: черный, под стать твоему очаровательному характеру.
– Серый.
– Так это почти одно и то же. Какой оттенок? Светло-серый? Темно-серый?
– Глубокий стальной. Как грозовое небо. Как твои глаза.
У меня сердце переворачивается в груди. Райдер ведь даже не пытается романтично себя вести, но до чего приятные слова. Пожалуй, слишком приятные.
Уже начинаю волноваться, не влипла ли в неприятности.
Я все время напоминаю себе, что отношения между нами ни к чему не обязывающие. Он сказал, что избегает чувств. И правда: трудно представить, как встречаться с этим парнем. Он невероятный молчун. Задавать ему личные вопросы – все равно что пытаться сдвинуть огромный валун. Каких сил стоило убедить его рассказать мне печальную историю из детства!
Разумеется, будь у меня столько печальных историй из детства, я бы, наверное, тоже не горела желанием кому-то их рассказывать.
– Любимый звук? – Его вопрос прерывает мои размышления.
– Звук? Какой чудной вопрос. – Я задумываюсь. – Дождь. Люблю звук дождя. А твой?
– Щелчок, с которым шайба влетает в бортик катка.
– Да-а, тоже здорово.
– Любимая позиция в сексе?
Я возмущенно поворачиваюсь к нему.
– Нельзя обсуждать секс в саду с бабочками.
– Почему?
– Тут же дети!
– Что ж, а я только что поднял недетскую тему. Проблема? – Он придвигается ближе, и мне будто кислород перекрывают. Дышать становится тяжело, и к духоте тропического воздуха в саду это не имеет никакого отношения. Вокруг нас порхают бабочки. Гоняются друг за другом между цветов.
Несколько штук танцуют прямо у Райдера над головой. Такой диснеевский момент еще поискать надо, но блеск у него в глазах поистине пламенный.
– Так какая любимая позиция? – повторяет он.
Я сглатываю. Во рту внезапно пересохло.
– Я люблю быть сверху.
– Почему?
– Ощущения приятные – и на входе, и на выходе.
Он знающе улыбается.
– Когда трешься о меня клитором, а сама скачешь, как наездница?
Я едва могу дышать.
– Господи, нельзя прямо сейчас начинать такие неприличные разговорчики!
– По-твоему, это неприлично? Это мило.
Я сдавленно смеюсь.
– Ладно. А у тебя какая любимая позиция?
– Любая, если она позволяет оказаться внутри тебя. Любая позиция будет любимой.
Точно. Я влипла.
Глава двадцать девятаяРайдерПорнозависимость и ты
Мыться в душе с другими парнями в принципе малоприятно. Мыться в душе с парнями, которые ненавидят тебя лютой ненавистью, – еще хуже. Говорить, что ситуация неудобная, значит здорово преуменьшить масштаб трагедии. И уж тем более нет ничего более неловкого, чем вести голышом разговоры ни о чем.
Сегодня утром мы с Колсоном последними ушли со льда, потому что тренеры хотели дать нам кое-какие парные упражнения. Как следствие, в душе мы тоже оказались последними. Мыться приходится быстро, потому что через десять минут нас ждут в медиазале, – в последний момент оказалось, что у нас какое-то там собрание. По крайней мере, проводится оно не в большой аудитории, а значит, Шелдон с Нэнс нас пытать не будут. Я надеюсь. Иногда я опасаюсь, что в один прекрасный день они набросятся на нас и заставят смотреть видео со своей свадьбы. А потом, возможно, еще и видео совместно проведенного детства.
Мы стоим каждый в своей кабинке, перегородки доходят до пояса, так что боковым зрением я вижу Колсона, а он – меня. И вот я, пытаясь смыть с волос остатки шампуня, чувствую его взгляд.
– Что? – раздраженно спрашиваю я, поворачиваясь к его кабинке.
– У тебя что, язык отвалится, если ты будешь чаще хвалить людей на тренировке?
– Людей – это тебя? Что, хочешь, чтобы я стоял и самооценку тебе поднимал?
– Да не меня. Мне-то это не нужно. Я имею в виду остальных парней.
– Да ну.
– Серьезно. Вуди и Тирни сегодня блестяще справились с упражнениями на вбрасывание. А Ларсен на прошлой игре бил так, будто у его клюшки лазерный прицел.
– Ясно. А ты часто хвалишь парней из «Иствуда»?
– Нет больше никаких «парней из “Иствуда”», – раздраженно восклицает он. – Вы все теперь в «Брайаре».
– Круто. Тогда спрошу по-другому. Часто ты хвалишь новеньких ребят в «Брайаре»? Потому что, как по мне, Линдли вчера на тренировке выкладывался как ненормальный, когда вы тренировали обманные маневры. И как – ты его за это по головке погладил?
Кейсу хватает совести изобразить покаяние.
– Ладно, – бормочет он. – Просто сказал.
Я пожимаю плечами.
– Это система в обе стороны работает, брат.