Кажется, на него, как на новенького, скинули скучную работенку, от которой все устали, словно от назойливой мухи. Эта мысль, как ни странно, успокоила его. Она звучала гораздо приятнее, нежели необходимость проконсультировать серьезных людей, кто бы они ни были, и обнаружить постыдные пробелы в знаниях. Дэйв поежился от такой перспективы.
Первым подал голос мужчина с легкой сединой в висках.
– Мистер Хеллер, обязательным условием нашего диалога является подписка о неразглашении, – заученно отчеканил он и протянул через стол лист, прикрепленный к синему пластиковому планшету. Дэйв приподнял брови, но спорить не стал, и нашел на столе ручку директора. – Все, о чем мы будем говорить, не должно быть даже косвенно озвучено где-либо еще: ни вслух, ни письменно, ни на электронных или аудио- и видеоносителях.
Протягивая лист обратно, Дэйв поймал себя на мысли, что речь агента напоминает ускоренную информацию в конце рекламного ролика. Это показалось ему интересным: если большую часть времени говорить четко по протоколу, влияет ли это на обыденную речь и само восприятие общения? Подписанный лист мгновенно исчез в кейсе второго агента, но говорить продолжил первый.
– В случае расспросов со стороны коллег придерживайтесь версии, что мы обсуждали перспективу «военной лингвистической экспертизы», это слишком заурядная тема для обсуждения на работе. Меня зовут Джо Дин, мой напарник – Мэтт Дастин. Мы направлены сюда из ведомства, которое занимается…
А настоящие ли это имена, – задумался Дэйв, – фонетически звучат достаточно безлико, а потому неубедительно. Слишком стандартные, чтобы заподозрить в чем-то или вообще запомнить. Могли бы сразу назваться Джоном и Джеймсом Доу1, например.
Дэйв внимательно дослушал официальную легенду, мотивирующую появление этих людей в стенах лингвистического колледжа и сделал вид, что поверил им, а сам обдумывал заскриптованные речевые конструкции, которыми пользовались его новые знакомые.
– Так чем я могу помочь? – вежливо уточнил он.
Горгульи переглянулись с ноткой растерянности.
– Сразу видно, что Вы профессионал, мистер Хеллер. Мы выдали Вам столько информации о себе, а Вы и слова не произнесли за четыре с лишним минуты. Только слушали и, держу пари, анализировали все, что было озвучено, с лингвистической точки зрения. Изучали нас, задавались вопросом, правда ли это, можно ли нам верить. Нам как раз и нужен такой человек.
Дэйв понимал, что это не лесть, слишком серьезными были голос и выражение лица говорившего. Да и мотива льстить ему у них ровным счетом нет. Он подобрался в кресле, заметив, что пауза затянулась, но ему совершенно нечего ответить.
– Перейдем к делу, – заговорил тот, кто назвал себя Джо Дин. – У нас есть вопросы, у Вас – знания, чтобы на них ответить. Вроде, ничего сложного. И очень прошу, мистер Хеллер, старайтесь задавать встречные вопросы лишь тогда, когда без них не обойтись. Мы тоже не имеем права разглашать многие… вещи. Поправьте, если я ошибаюсь, но тема Вашей диссертации – «Девиантность речевых конструкций во сне и коматозных состояниях».
Хеллер кивнул, прищурившись. Слишком много людей в последнее время упоминают его работу. Откуда такая осведомленность? В этот момент Дэйв ощутил себя по-настоящему взрослым, гораздо старше своих двадцати семи лет, что оставило отпечаток некоторой ответственности, ранее ему неведомой.
– Что ж, значит, мы точно по адресу. Мистер Хеллер, Вам доводилось видеть кошмары, которые могут свести с ума своей правдоподобностью? Повлиять на саму реальность… в восприятии того, кто этот кошмар видел, конечно же, – поспешил исправиться агент.
Дэйв ответил отрицательно.
– Вы допускаете, что подобное возможно?
– Не считаю себя достаточно квалифицированным, чтобы отвечать на такой вопрос. Тема моей диссертации находится на стыке психологии и лингвистики, но все-таки мои знания ограничены второй областью, а к первой я прибегаю по необходимости.
– Мистер Хеллер, мы не сомневаемся, что выбрали верного человека. Отвечайте, пожалуйста, с позиции лингвиста.
– Тогда переформулируйте вопрос. Потому что в моем понимании сны не могут влиять на объективную реальность. Сны – это фантазии. Случайные нейронные мозаики, которые мы, додумывая и приукрашивая, сами складываем в сюжет, хотя зачастую его там нет.
– У вас случался сонный паралич?
– Нет.
– Вы верите в гипноз?
– В какой-то степени.
– Вы знакомы с нейролингвистическим программированием? Теорией самовнушения?
– Конечно. Но причем тут…
– Мистер Хеллер, – Джо Дин упреждающе поднял ладонь, прерывая встречный вопрос в зародыше. – Вообразим, что в теории есть сны, внутри которых происходит нечто, влияющее на организм после пробуждения. Возможно ли это?
– Такое программирование не происходит имманентно, алгоритмы нейролингвистики запускаются извне.
– Вы имеете в виду, что необходимо чье-то влияние?
– Если есть программирование, то должен быть и программист. Операционные системы сами себя не собирают.
– Если только они не продукт ИИ.
– Мне не знакомы адекватные операционки на базе искусственного интеллекта, – отрезал Дэйв. Почему-то диалог начинал его злить, он не понимал, чего конкретно от него хотят и в какую тему уводят.
– Представьте имманентное НЛП, происходящее, пока человек спит, и программирующее его на определенное поведение после пробуждения.
– Думаю, такого не существует.
– Полагаете? – впервые в голосе агента прорезалась толика сомнения.
– Я с таким не встречался.
Дэйву очень хотелось спросить: а вы? Но он сдержался, представив, как Джо Дин вновь поднимет ладонь в строгом жесте, но с мягкой улыбкой (отталкивающий контраст).
– Если бы подобное существовало, в теории, разумеется, какими свойствами должна обладать речь, услышанная человеком во сне?
Дэйв задумался. Ему как будто показали аллигатора и спросили: он шершавый или зеленый?
– Это необязательно должна быть речь, – выдал он, наконец. – Мои исследования показывают, что зачастую во сне мы не слышим и не произносим осмысленных предложений. Речь во сне скорее принимает состояние метафоры мысли. А мысль быстрее, чем слово, но менее оформлена.
– Ближе к делу.
– Речь – это вербальная коммуникация с помощью языка, в котором есть определенные грамматические и лексические правила. А во сне мы можем интуитивно понимать информацию, состоящую из разрозненных слов и даже просто звуков. Мы будто заранее знаем сценарий всего, что будет услышано во сне, в какой бы форме оно ни прозвучало.
Агенты переглянулись, и Хеллер уловил волнение. Инициатива перекочевала к его авторитетному мнению. Это ему понравилось.
– Интересно, – осторожно произнес Джо Дин. – Это и есть форма речевого отклонения, о которой Вы пишете?
– Не совсем. Я исследую разнообразные нарушения речи во сне: от метатезы внутри слова до дефектных или несуществующих грамматических парадигм. То, о чем я сказал, – общая вещь, внутри которой происходит более подробная дифференциация.
– Несуществующих, – зачем-то повторил агент, как будто хотел записать это слово в блокнот, если бы тот у него был. – Могут ли звуки речи во сне звучать, скажем, непривычным образом? Не так, как в реальности.
– Во сне многое кажется странным, даже самые обычные слова. Вы ведь намекаете на некий фонетический код, который человек слышит во время сна?
– Не во время, а внутри сна. Нам нужно понимать, существует ли в теории такой код, который может зародиться сам по себе в глубинах подсознания, и какие у него свойства.
Это не звучало вопросом, но Дэйв поспешил ответить, так как ему показалось, он понял, к чему они клонят.
– Мы не можем видеть и слышать во сне то, чего не видели и не слышали наяву. При всей неограниченности фантазии мы точно не можем придумать новые звуки. Новые слова – да, но только из запчастей уже известных нам слов и морфологических алгоритмов языка или языков, которыми владеем. А чтобы спящий во сне придумал сложный лингвистический или фонетический код, действующий как программа, да еще и запустил его на себе, это сродни тому, как мне вдруг приснится объяснение, ну, не знаю, корпускулярно-волнового дуализма.
– Мистер Хеллер, последний вопрос. Может ли психика не совсем здорового человека обладать такими свойствами, чтобы создать код случайно?
– Вероятность этого столь ничтожна, что ее можно даже не рассматривать.
– Вы так считаете?
– Если честно, я считаю, что вам нужна помощь нейробиолога или психолога, а не лингвиста. Мои знания весьма ограничены, особенно если работать без контекста, в рамках гипотез. Лингвистике нужен материал, нужен язык, текст, слова, а не виртуальные условия, которые, к тому же, постоянно меняются.
Дэйв ожидал, что агенты выкажут раздражение, заподозрив его в попытке выведать засекреченную информацию, но те лишь устало откинулись на спинки стульев.
– И психолог, и нейробиолог, и программист у нас уже есть. Их мы нашли самыми первыми. Но наши специалисты зашли в тупик и заявили, что им не помешал бы нестандартно мыслящий лингвист, чтобы объединить усилия.
– Будь я им, я бы все равно не смог помочь, сидя здесь, я же не экстрасенс, – выпалил Дэйв.
– А жаль. Если бы их трюки действительно работали, это бы нам сейчас весьма пригодилось.
Джо Дин устало поморщился, потер переносицу и встал. Мэтт последовал его примеру.
– Мистер Хеллер, благодарим за оказанное содействие, до свидания.
Агенты спешно удалились, сверкая кейсами и шелестя тканью дорогих костюмов. Дэйв смотрел им вслед, возложив подбородок на сплетенные пальцы. Возможно, Джо Дин сказал «до свидания», а не что-либо другое, потому что интуитивно знает, что им придется еще раз обратиться к Хеллеру. Значит, это еще не конец. А может, это просто привычка прощаться со всеми одинаково. Тем не менее, Дэйв чувствовал себя тем, кто упустил самое интересное дело в жизни, которое, скорее всего, в мириады раз важнее его диссертации, о которой забудут через месяц после защиты.