Эржебета обернулась. У дверей стояла Дарволия. Мольфарка совсем одряхлела в последнее время. Почти ослепла, едва передвигала ноги, часто заходилась в кашле. Но продолжала следить за здоровьем обожаемой госпожи.
– Езжай в Пиштян, – повторила она. – На целебные воды, на грязи. Они успокаивают. Лечи душу, госпожа. От больной души и тело болеет.
– А ты как же, Дарволия? – графине не хотелось оставлять немощную старуху.
– Я подожду, госпожа, – беззубо улыбнулась колдунья. – Не бойся, не помру, пока не вернешься.
– Решено! Я оставлю с тобой Йо Илону и Фицко. Они крепкие, сильные, они помогут тебе, защитят.
Эржебета принялась собираться в замок, возле Пиштян, возле которого били целебные источники.
Замок Пиштян, август 1606 года от Рождества Христова
Замок, недавно построенный, светлый, уютный, стоял на правом берегу реки Ваг. Сюда Эржебета приезжала каждую раннюю осень. На левом берегу, прямо напротив замка, посреди леса били горячие источники, размягчали черную землю, разлагали корни растений, превращали в густую грязь, которая обладала удивительными лечебными свойствами.
Графиня ехала с сыном, их сопровождала верная Дорка, отряд гайдуков, целая свита служанок, среди которых были и Агнешка с Пирошкою.
Эржебета вышла из брички, прошлась, разминая затекшие ноги. Перед замком выстроились местные кухарки, лакеи, кучеры. В Пиштяне все было готово для приема госпожи и гостей, буде ей захочется кого-нибудь пригласить.
Графиня прошла по замку, осмотрела все комнаты, осталась довольна. Вообще, она пребывала в удивительно ровном, спокойном настроении.
– Что ж, Дорка, скажи, пусть Пала устроят, как следует. Еще пускай несут вещи в мои покои да раскладывают. Потом зови девок, переодеваться. Поедем на грязи.
Старшая служанка выбежала, по замку разнесся ее звонкий голос, отдающий распоряжения.
Вскоре Эржебета, наряженная в легкое платье, уселась в бричку. Экипаж переехал через мост. Графиня вышла, направилась к ширме, которую заранее установили для нее на лесной лужайке. Над ширмою возвышался зонт, оберегавший белую кожу госпожи от солнца.
Дорка помогла расшнуровать корсаж, снять платье и белье. Эржебета, нагая, на мгновение застыла под зонтом, наслаждаясь ласковым прикосновением теплого влажного воздуха.
– Госпожа прекрасна, – проговорила верная служанка. – Как фея Делибаб.
– Только где мой возлюбленный ветер, – вздохнула Эржебета.
– Ничего, госпожа еще молода, еще встретит свое счастье, – сказала Дорка и посмотрела искоса: не перестаралась ли с лестью.
Такие дерзкие слова прощались только ей. За долгие годы службы Дорка стала графине почти подругою. Но только почти…
Эржебета водрузила на голову тугой чепец, защищающий волосы, и медленно вошла в теплую, издающую слабое, едва заметное зловоние грязь. Погрузилась до шеи, замерла, впитывая целительное тепло гниения, силу земли, мысленно прося природу подарить молодость, вернуть здоровье. Дорка задернула вокруг госпожи ширму, чтобы ничей нескромный взгляд не потревожил покой графини.
Она долго пробыла в грязевом озере, пока не почувствовала, что кожа сделалась мягкой. Вышла и встала под горячий источник, смывая черный налет. Тело освобождалось, наливалось силой, изнутри словно покалывало иголочками. Эржебета чувствовала себя молодой и здоровой.
– Ты гляди, гляди, какая она, – шепнула Агнешка. – Кожа-то аж светится… Уж пять десятков скоро, а все как девка…
Бабы стояли в стороне, Дорка поручила им держать вещи графини, чтобы не помялись.
– А титьки-то какие! – дивилась Пирошка, с грустью вспоминая, как обвисла ее плоть. – Торчат, как у молодой. И зад тоже пышный…
– Все от крови, – насупилась Агнешка. – Не завидуй, Пироша. Чужая это молодость, краденая. И отвечать за нее графиньке перед господом, гореть в аду. А честные люди, как мы с тобой, за свои страдания в раю окажутся, будут век в блаженстве.
Пирошка вздохнула тайком. Вряд ли господь вернет ей молодые грудь и задницу. А блаженствовать с дряблыми не особенно хотелось.
Посвежевшая, чистая, расслабленная, Эржебета вернулась в замок, предвкушая сытный обед.
– К вам гонец, госпожа, – доложил у ворот гайдук.
Вести были от старших дочерей. Анна с Катериной сообщали в письме, что соскучились и тоже приедут в Пиштян с мужьями – повидаться с матерью, а заодно и подлечиться. Из письма выходило, что скорее всего уже к вечеру дочки будут в Пиштяне.
От благостного настроения не осталось и следа. Эржебета заметалась по двору, отрывисто шепча, словно спорила сама с собою:
– Нечего им тут делать! Прочь, прочь! Но как я запрещу? Нельзя…
Лицо ее исказилось яростью, сделалось жутким, ведьмовским, похожим на уродливую маску. Теперь уже никто не сказал бы, что Эржебета молода. Черный человек возник рядом, хихикал, кривлялся… Топнув ногою, графиня прошла в свои покои. Дорка побежала следом.
В комнате Эржебета снова принялась расхаживать из угла в угол. Черный человек стоял возле двери, сложив руки на груди, ждал чего-то.
– Откажите им, госпожа, – понимающе проговорила Дорка.
– Как? – взвизгнула Эржебета. – Что люди подумают? Мужья их что скажут?
Словно ища выход снедавшей ее злобе, графиня распахнула дверь, увидала в коридоре испуганных, жмущихся по углам служанок. Медленно двинулась вдоль неровного ряда, останавливаясь напротив каждой, заглядывая в лицо. Девушки сжимались от ужаса, когда возле них оказывалась жестокая госпожа.
– В подвал их, – наконец со злобой приказала Эржебета. – Запереть!
Черный человек одобрительно кивнул.
– А этих? – угодливо переспросила Дорка, указывая на Агнешку с Пирошкою.
Графиня пренебрежительно хмыкнула:
– Кому нужны старухи? Да и кто-то же должен мне прислуживать.
– А ну-ка, быстро пошли! Слыхали, что госпожа приказала?
Дорка, словно овец, погнала девушек вниз. Била запоздавших. Несчастные, не понимая, за что их наказывают, плакали и дрожали.
– Молчите! Молчите лучше, не доводите до греха!
В подвале было сыро и промозгло, где-то капала вода. Ни тюфяков, ни соломы – лишь гнилое тряпье на полу.
– Сидите тихо! – Дорка впихнула служанок в каземат, захлопнула за ними дверь, повернула ключ в замке. – Молчите, не плачьте, не жалуйтесь, и тогда, может быть, останетесь живы.
Вечером приехали дочери. Веселые, счастливые, каждая с семьей, свитой, служанками. А муж Анны, Николаус Зриньи, еще и любимую гончую с собою в бричке привез.
Эржебета, как полагалось доброй хозяйке, стояла на крыльце дома. Только радушия не было на ее лице.
Анна с Катериной побежали к матери, ласкались, целовали белые щеки. Неласкова была Эржебета. Смотрела хмуро, цедила слова сквозь плотно стиснутые зубы.
– Видать, помешали ей дочки-то, – шептала Агнешка. – Развлечься хотела графинька наша, для того и девок столько взяла.
– А сейчас со злобы уморит их всех в подвале, – подхватила Пирошка. – Хоть так потешится.
– Посмотри, мама, на внуков, – ластилась Анна. – Вот старшенький мой, Ференц, в честь отца назван. А вот – Эржебета. Она похожа на тебя, мамочка!
– Грязная кровь, дурное семя, – бросила графиня, едва взглянув на миловидных детей.
Развернулась и ушла в замок. Дочери переглянулись.
– Мама не изменилась, – грустно проговорила Катерина.
– Но она все равно наша мама, – сквозь слезы ответила Анна. – Что ж, будем терпеть, сестричка. Душевный недуг не излечивается…
Казалось, вскоре Эржебета успокоилась. Она по-прежнему ходила на грязи, только теперь ее сопровождали дочери. По вечерам вся семья собиралась за большим, богато накрытым столом, и тогда в обеденной зале звенел веселый смех.
– Хохочут графья, – говорила Агнешка. – Жрут все. А девки-то там небось голодные.
– Три дня и три ночи уж, – вздыхала Пирошка. – Не от голода помрут, так от сырости косточки их сгниют.
День уходил за днем. Казалось, графиня и не вспоминает о запертых служанках.
Однажды, теплым вечером, когда Эржебета уже собиралась ложиться спать, в комнату вбежала Дорка, рухнула на колени:
– Простите, госпожа! Я недосмотрела!
Графиня вопросительно приподняла бровь:
– Девки?..
– Все… мертвы… – задыхаясь, вымолвила служанка.
В комнате раздался тихий смех Черного человека.
Бешено взвизгнув, Эржебета рванула с гвоздя на стене плеть. Взмахнула с силой – сыромятные ремни загуляли по голове, плечам, лицу Дорки. Била без разбору, не боялась искалечить виновницу. Когда рука устала, отшвырнула плетку, тихо сказала:
– Иди теперь, убирай там.
Окровавленная Дорка поднялась, пошатываясь. Утерла с лица струйки крови:
– Как убирать?
– А как проворонила – так и расхлебывай! – зарычала Эржебета.
Дорка больше не посмела возражать, поклонилась и, пятясь, вышла из комнаты, утирая подолом кровь. Люта графиня. Ну да понять можно. Ее, Доркина вина. Спасибо, жива осталась. Что же делать с покойницами? Добрела до ямы с известью, которую приготовили для побелки замковой стены, но еще не успели загасить.
Засыпать. А когда плоть отойдет от кости – зарыть потихоньку в лесу…
Так она и сделала. И еще неделю, пока семьи Зриньи и Хоммонаи, ничего не подозревая, развлекались на отдыхе, Дорка прятала по ночам покойниц. Трех сбросила в замковый ров, наполненный жидкой грязью, остальных по очереди закапывала в лесу. За это время раны от графской плетки покрылись струпьями, руки разъело едва не до кости, даже рукавицы не спасали, а волосы и одежда, казалось, навсегда пропитались трупной вонью. Но Дорка выполнила приказ госпожи. Похоронив последнюю девку, упала на четвереньки, давясь рвотой. Дорого стоит господское доверие…
Прошло две недели. Ночи становились все холоднее, да и днем солнце уже грело слабо. Сезон грязевых ванн подходил к концу. Приятным ясным вечером, когда воздух, казалось, звенел от чистоты, Николаус Зриньи доехал до опушки леса на коне, оставил его под присмотром слуги, а сам отправился на прогулку по лесу со своей гончей. Чуть позади, чтобы не мешать хозяину, плелись сопровождавшие его лакеи.