– Хорошие ребята, – сказал я, пуская ей пулю в лоб. – Молодцы!
Собаки вяло подергали хвостами, но продолжили терзать мертвую упырицу. Я не стал их оттаскивать. В конце концов, псы заслужили этот праздник.
Достал ампулу со святой водой, вылил ее на раны Вана и прошептал молитву. Собаки, оторвавшись от дохлой упырицы, двинулись на Чонга. Тот благоразумно взлетел на дерево, уселся на нижней ветке и принялся дразнить псов, размахивая ногой. Но питы бесноваться не собирались, чинно расселись под деревом, задрали морды, следя за каждым движением киан-ши. Они пребывали в твердом убеждении, что рано или поздно нежить сделает неверное движение и свалится им в пасти.
Упырь разочарованно вздохнул, указал на распростертое тело крупной кошки, проговорил:
– Вот тебе и бином Ньютона. Как раньше не догадались?
Я кивнул. Дети Черной кошки, могущественный венгерский клан Эржебеты Батори, вот с кем мы имеем дело. Действительно, можно было и сообразить. Кто еще, кроме Кровавой графини, любил молодость и красоту настолько, чтобы сделать их своим бизнесом?
Замок Чахтице, май – июль 1610 года от Рождества Христова
– Дарволия, не умирай, – просила Эржебета.
Неделю назад мольфарка слегла. Не ела ничего, чахла, таяла на глазах. Графиня никого не подпускала к колдунье, сама ухаживала за нею. Подносила воду, поила собственноручно сваренными зельями, ночами не спала, приподнимала и держала больную, когда та заходилась в тяжелом кашле.
Только ничего не помогало. Дарволия медленно отходила. Черные кошки сидели под дверьми ее комнаты, человеческие глаза их были полны слез. Черный человек, спрятавшись в углу, ждал только полнолуния, чтобы забрать мольфарку.
– Колдунья она, потому и не может душа ее вырваться из тела, – говорила Агнешка.
– Сколько ж ей помирать? – удивилась Пирошка.
– Вот пока силу свою темную не передаст, не помрет. А и когда передаст, хорошо бы крышу разобрать, чтоб душа под нею не осталась.
– Как же в замке крышу разобрать? – всплеснула руками Пирошка.
– Никак. Оттого замки и полны призраками, – отвечала Агнешка.
– А кому колдунья силу-то передаст? – шепнула Пирошка.
– Ты, Пироша, глупая совсем? – Агнешка постучала себя по голове. – Знамо кому: графиньке нашей!
Однажды Дарволия очнулась.
– Ухожу я, госпожа, – задыхаясь, едва слышно проговорила она.
– Пожалуйста! – заплакала Эржебета.
– Круг… размыкается. Скоро совершится предопределенное.
– Все, кого я люблю, уходят, – прошептала графиня. – Миклош, Ференц, Урсула, теперь ты… Когда же моя очередь?
– Через четыре года, госпожа. Еще четыре года тебе терпеть… – угасающим голосом говорила Дарволия. – Всех схоронишь, разомкнешь круг, тогда уйдешь. А и после смерти не будет тебе покоя…
– Почему, Дарволия? Почему я?..
– Что на роду написано, добрая моя госпожа… Его отметина на человеческой душе – тяжкая ноша.
Эржебета зарыдала в голос:
– Но как же я без тебя, Дарволия? Как мне справляться? Страшно…
– Делай все, как я учила, госпожа. И следи за Чахтице. Теперь ты его хранительница.
– А если прекратить все?..
– Уже поздно, госпожа. Круг размыкается, Он идет за тобою. Раньше надо было. Теперь только ждать… Большая жертва ему нужна, очень большая. А что делать, я скажу… Наклонись ко мне…
Эржебета склонилась к лицу Дарволии, колдунья долго что-то шептала графине на ухо. Потом без сил откинулась на подушки и впала в беспамятство. Черный человек вышел из угла, навис над Дарволией. Мольфарка бредила, бормотала бессвязное. К утру она умерла.
С тех пор Эржебета стала сама не своя. Все металась по замку, прислушивалась к чему-то, присматривалась. «Большая жертва» – день и ночь звучали в ее сознании предсмертные слова Дарволии. Ему нужна большая жертва. Эржебета знает, что делать…
Слуги боялись попадаться ей на глаза – так страшен, так безумен был взгляд графини. Лишь сын Пал, единственный из детей, кто остался при Эржебете, нисколько не боялся ни взгляда ее, ни приступов бешенства, все чаще находивших на мать.
В замке снова стали пропадать девушки. Первой исчезла не служанка, девица из родовитой семьи – Агнесса Ракоци. С недавних пор среди высшей знати стало модным заводить в замке собственный маленький двор, копию венского двора. Эржебета не стала исключением, графине Надашди-Батори неприлично жить без фрейлин. Вот и съехались в Чахтице юные красавицы из хороших семей со всей Венгрии.
Только не на добро попали они в замок Кровавой графини. Фрейлины с первого дня страшились вспыльчивого нрава, дикого черного взгляда Эржебеты, ее манеры наказывать за мелкие провинности звонкой пощечиной.
Белокурая хрупкая Агнесса Ракоци боялась графини как огня, каждый вечер плакала, писала родителям письма, умоляя забрать ее домой. Неудивительно, что она стала первой жертвой неукротимого гнева Эржебеты.
– Глянь-ка, даже знатных барышень не побоялась тронуть, – удивлялась Пирошка.
– А чего ей бояться, ее Ердег охраняет, – отвечала Агнешка.
Две ночи из подвала доносились мучительные вопли: Агнесса Ракоци умирала под раскаленными щипцами. Графиня, уставшая, медлительная, как пиявка, насосавшаяся крови, выползала от нее только под утро. Днем она не выходила из своих комнат, а вечером сразу направлялась в подвал, и на ее безумное лицо было страшно смотреть.
На третью ночь исчезла смешливая высокая Изабелла Бетлен. На пятую – черноволосая Тереза Вереш. Оставшихся девиц охватил ужас. Больше не слышно было в замке девичьего смеха, фрейлины сидели по своим покоям, молясь, чтобы их не затронули зверства графини.
Молитвы не помогли. Пропала Маргарета Саларди, за нею Эдита Чомбор, потом Фелисия Баттяни…
А спустя две ночи после исчезновения Фелиции, горбун Фицко вытащил из подвала шесть окровавленных свертков, вместе с лакеями погрузил их на телегу и увез в сторону леса.
Впервые за много дней Эржебета вышла из своих покоев не вечером, а ранним утром. Прекрасное лицо ее было спокойно и умиротворенно, взгляд холоден, движения уверенны. Вместе с Йо Илоной и Фицко графиня отправилась в ближайшую деревню. Вернулась – еще холоднее, еще равнодушнее. По ее приказу замковые работники отправились в лес, и застучали там топоры, завизжали пилы. Вскоре на лесной поляне вырос длинный одноэтажный дом. В нем установили алхимические печи, туда же перетащили котлы из подвала, клещи, щипцы и прочие пыточные инструменты.
– Дом для развлечений построила себе графинька, – сказала Агнешка. – Чтоб, значит, в замке грязь не разводить. Мало ли, гости приедут, так в Чахтице и нет ничего дурного…
– Страшно, Агнеша! – тряслась Пирошка. – Госпожа совсем с глузду съехала, убивает без разбору. Говорят, туда тащат людей из деревни, и старых, и молодых. Кого схватят, того и волокут пытать-то.
– Не зря говорят: ненавидит графиня деревенских, – нахмурилась Агнешка. – На том и чокнулась.
– И то сказать, Агнеша, с чего ей нас любить-то? Вспомни, малые мы совсем были, когда наши мужики бунт устроили. Сестер ее тогда снасильничали и повесили. Говорят, долго над ними издевались-то, демоны. А сама госпожа тогда и взбесилась. За то она сейчас и мстит.
– Дело давнее, – сказала Агнешка. – Если б жила по-божески, уж простила бы. А ее тогда Ердег и подменил, скажу я тебе. И стала уже не графиня – лидерка поганая…
Между тем в окрестных деревнях творилось непотребное: прислужники Эржебеты появлялись там каждый день. Присматривались, хватали кого послабее, волокли в пыточный дом. Круглые сутки оттуда доносились вопли и мольбы о пощаде.
Графиня, с засученными рукавами, резала, пилила, жгла, рвала щипцами. Кровь брызгала вокруг, платье Эржебеты было пропитано ею, на лице расплывались алые потеки, на руках – словно красные перчатки по локоть. Дорка с Йо Илоной держали несчастных, чтобы дергались, не помешали графине проводить чудовищные эксперименты. Все чаще появлялись на пыточных столах маленькие дети.
Топились алхимические печи, человечиной топились. Бурлили котлы, и Эржебета с Катой костями невинных детей помешивали в них вонючее варево. Полы засыпали углем, чтобы впитал лужи крови.
И каждую ночь выволакивали из дома изрезанные, обожженные трупы, скидывали небрежно на телегу, словно никогда эти изуродованные тела не были людьми, потом свозили дальше в лес, закапывали в общих ямах.
Крестьяне могли только молиться, чтобы миновала их эта беда. Многие хотели бежать, искать спасения в городе, да не выходило: вокруг деревень рыскали черные псы горбуна Фицко, никого не выпускали. Даже священник не мог выбраться из деревни.
Однажды к отцу Иштвану Мадьяри наведался слуга графини.
– Ее светлость велит собираться, покойников отпевать, – прогнусил он.
Святой отец с ужасом захлопнул дверь, заперся в комнатах, опустился на колени, моля бога об избавлении. Он так и не вышел из дома, впервые в жизни отказал несчастным в христианском упокоении. Священник – всего лишь человек, и его тоже может мучить страх.
В Чахтице людям было не легче. Слугам запретили выходить. Замок тоже охраняли собаки Фицко – благо, стая расплодилась огромная. Черные кошки крались вдоль стен, словно следили, чтобы никто не сбежал из Чахтице. Сам Фицко бродил по коридорам, жег вонючую траву, от которой кружились у людей головы, бормотал заклинания. Казалось, его уродливая фигура одновременно маячила во всех концах Чахтице. Иногда он хватал какую-нибудь из девушек, утаскивал в лес, и больше ее никто не видел.
Только цыгане по-прежнему пели и веселились. И безразличен был им страх, охвативший замок. Странно было их веселье на фоне черного ужаса, накрывшего Чахтице.
Так прошло лето и половина осени. Сколько сотен несчастных было замучено графиней? Никто не считал. Сколько могил появилось в лесу? Никто не знал, а слуги, хоронившие тела, давно уже сбились со счету.
С наступлением холодов Эржебета вернулась в замок. Немного похудевшая, но все такая же красивая. Немного уставшая, но все такая же молодая. Немного успокоившаяся, но все такая же безумная. Безумие тлело под агатовой чернотою глаз, скользило в движениях, прорывалось в интонациях голоса.