го аршина. Единица, запятая, и миллион единиц после запятой.
— Так вот оно что, — вскричал я с живостью. — Значит, действительная бездна висит там в воздухе этой ужасной кельи. Бесконечность, только как бы это… направленная внутрь, вывернутая наизнанку.
— Если хочешь, да. Но это отличие не так существенно. Ты судишь так потому, что находишься вне этого мира. Когда ты был внутри, то никакой разницы в этом отношении ты не ощущал.
— Да, но я смог выбраться оттуда, слава Богу, сюда, — заметил я.
— Так же, как перед этим выбрался отсюда туда, — спокойно ответил брат. — А потом, кто поручится за то, что, путешествуя по нашей вселенной, когда мы научимся странствовать среди звезд, мы вдруг не окажемся в кабинете какого-нибудь Великого Экспериментатора, создавшего место для нашего мира и все его содержание.
— Позволь, вот об этом содержании я хотел тебя спросить. Откуда же явились эти чудовища и озеро, и вся та природа, и облако, и цветы, в том твоем мире?
— Ниоткуда. Они родились вместе с местом, с бесконечным пространством, которое не могло ждать наполнения. Оно должно было появиться уже наполненным. Этот мир создан из ничего, так же, как и наш мир, если верить Библии. С другой точки зрения это можно объяснить тем, что мир по природе своей должен содержать материю в тех или иных сочетаниях, на той или другой степени организованности. Материя есть вещь очень призрачная. Риманн полагает, например, что атомы материи представляют собою всего лишь пустоты, поры в эфире. По Вихерту, материальные точки являются центрами скручивающих напряжений в эфире; по лорду Кельвину, это — центры вихревых движений… Ну Кельвин, конечно, не прав: ты сам видел, что такое эфирный вихрь… Так или иначе, но легко представить себе, что раз даны миллиарды кубических километров эфира, то одновременно с этим дается и вселенная, наполняющая этот объект… Это как будто бы даже вытекает из предположения, что существование мира не имело начала…
Как видишь, обе гипотезы — изначальное бытие нашего мира и создание его из ничего, актом творческой воли, не противоречат новому мировоззрению.
Я чувствовал, что вижу перед собою больше, чем человека.
Новому мировоззрению… Да, действительно, как же иначе можно это назвать? Мысли мои, подавленные величием открывшейся передо мною картины, терялись. Бездна вопросов и недоумений, и внезапных ответов на них возникала в душе. Потом снова почувствовал смущенье и почти страх. Что это, наконец, такое? Где кончается человек и где начинается…
— Слушай… брат… — сказал я наконец, с трудом подыскивая выражения. — Ты говоришь, акт творческой воли… Ну а этот, новый мир… Когда ты его создавал… ты тоже осуществил волю в его творении… Нет, не так: ты хотел ли, чтобы мир наполнился, чтобы в нем были горы и воды, звери, цветы и все такое…
— Нет, — ответил он задумчиво, — я этого не хотел и совсем не думал об этом. Этот мир родился помимо моего желания. Правда, все эти приготовления, установка машин, зарядка конденсаторов, размещение экранов…. и ожидание исполнения замысла, подтверждения теории, понимаешь, вся эта работа в самом конце довела меня до крайнего возбуждения. Мозг мой горел, как в огне, и казалось, что душа расширилась на целый мир. А это мгновение потрясающего разряда… Это было какое-то особенное, неописуемое наслаждение. Этого нельзя рассказать. Я почти лишился сознания в эту минуту гордости и счастья.
— Да, этот мир создался сам собою, неожиданно для меня, — продолжал брат. — Но я заметил, что он все же является некоторым отражением моей души. Я хорошенько не знаю, отчего это, но это так…
Я вспомнил математические цветы, животных, похожих на машины и аэропланы…
— Да, пожалуй, это — так, — подтвердил я.
Потом в уме моем встала ужасная битва у берегов нефтяного озера, и я не мог удержаться от вопроса:
— Но послушай, а это сражение, весь этот ужас, неужели что-нибудь подобное имело место когда-нибудь в твоей душе, ясной и прозрачной, как глаза ребенка. Ведь я тебя знаю с детства.
— В каждой душе есть темные области, — медленно ответил он. — Потом, там, у озера, это было законное истребление подводных хищников, лишавших пищи все живое, кроме них. Ужасы были преувеличены твоим напряженным воображением. Но они есть: да, они есть, — прибавил он грустно.
Он стал снова ходить по комнате взад и вперед. Некоторое время мы молчали. В окно стучался дождь. Слабый вой ветра доносился сквозь двойные стекла.
— Ну, а здесь, разве все… — начал было брат, но, криво усмехнувшись, умолк. Опустившись в кресло, он глубоко и тяжело задумался. Я знал, что его нельзя тревожить в такие минуты. Да и сам я был слишком утомлен и подавлен всем пережитым за вечер.
Выйдя из своего оцепенения, я стал прощаться с удивившей меня робостью и почтительностью. Когда брат поднял на меня глаза, мне почудилось, что из-за приветливой и прекрасной улыбки его на меня взглянула та же темная и загадочная бездна, которая осталась в каменной комнате.
С тех пор прошло уже два месяца. Я снова у себя, за тысячу верст от Петербурга. Окна моего кабинета выходят в чудесный сад, покрытый серебром и алмазами девственного снега. Когда я поднимаюсь от работы, я вижу, не вставая с места, эти полосы ослепительного, брызжущего жизнью и радостью света, чередующиеся с нежно-синими пятнами полутеней. С неба и на снег, и ко мне в душу льются потоки пронизанной золотом лазури, такой чистой, такой прозрачной, такой ликующей, что все пережитое тогда кажется странным кошмаром. Уж не безумец ли мой брат, и не поддался ли я его бессознательному внушению под действием непривычной обстановки и его горящих глаз и речей… Не бред ли это был?
Я теперь внимательно просматриваю газеты и нарочно выписал себе «Annalen der Physik»[5], но нигде ничего не встречал до сих пор об открытиях брата.
Одно только обстоятельство укрепляет мою колеблющуюся веру в реальность этих странных воспоминаний. На столе у меня стоит цветок, нежный и печальный, с вечно поникшей головкой, всегда стыдливо и грустно отворачивающейся от дерзких лучей слишком яркого солнца. Неуловимый, ни с чем не сходный запах его наполняет мою комнату чуть внятным дыханием нездешней и неисцелимой тоски. Он вырос из луковицы, оказавшейся у меня в кармане после нашего фантастического путешествия, должно быть, оторванной от того цветка, похожего на букву «е» и на белую лилию. Но сходство с буквой теперь совсем нарушено. Растение пустило несколько стеблей, и на каждом качаются тонкие шелковистые венчики. Угадать в их прозрачных кружевных лепестках математические знаки можно только с большим напряжением фантазии. Если отвлечься от розовато-белого цвета их и от изящных волнистых очертаний, в общем положении всего куста можно видеть изображение такой формулы:
1+1/nt
Растут еще новые лепестки и, может быть, завершат темный для меня смысл этих знаков. Но, не ожидая их появления, при одном взгляде на больную красоту моей душистой гостьи, я вижу, что она родилась под иным небом и живет иной жизнью, чем здешние цветы.
НИКОЛАИ НОВИКОВ
Биографический очерк
Николай Федорович Новиков родился 17 апреля (по другим источникам — 12 января) 1884 г. на Архангело-Пашийском заводе (ныне Пашия) в семье купца, выходца из крестьян. В детстве жил на Бисерском заводе. В 1895 г. окончил народную школу. Затем учился в мужской гимназии в Перми; в гимназии начал писать стихи и приобрел популярность как официальный гимназический «поэт».
В 1903 г. Новиков окончил гимназию и в том же году поступил в Казанский ветеринарный институт. Был исключен со второго курса за участие в студенческих волнениях и выслан по месту жительства; из Перми перебрался в Екатеринбург и сошелся с группой поэтов, публиковавшихся в газете «Уральская жизнь». Его стихотворения 1905–1907 гг. пронизаны революционными настроениями.
Новиков публиковался в газетах «Пермские губернские ведомости», «Урал», «Голос Урала», «Уральский край», в сатирических журналах «Гном» и «Рубин»; выступал с рассказами, стихами и мистическими «фантазиями», затем обратился к драматургии. Публиковался под псевдонимами «Николай Черешнев», «Н. Черешнев», «Ник. Черешнев», «Н. Чернышов». С появлением связей в столичных литературных кругах стал проводить зимы в Петербурге, однако весной неизменно возвращался на любимый Урал.
Представленная Новиковым на IV драматический конкурс им. А. Н. Островского пьеса «Серая пасть» была приобретена для постановки в Петербурге и Москве (сезон 1909–1910 гг.) Новым драматическим театром. По цензурным соображениям пьесу, рассказывавшую о быте мужской гимназии, автору пришлось переделывать, и она была впервые поставлена лишь в сентябре 1911 г. в Екатеринбурге под названием «Частное дело». Отмечая дарование молодого драматурга, критики отмечали карикатурность персонажей, «черные краски» автора и такие скандальные повороты, как растление ученика классной дамой, интимные отношения с горничной и т. д. Пьеса прошла по многим провинциальным сценам, ставилась в Москве театром Незлобина и в Киеве театром Кручинина.
В общей сложности Новиков написал с десяток пьес, из которых опубликованы были пять: «Частное дело», «Тучка золотая», «Погорельцы», «Новый долг», «Сады зеленые». Некоторые его драматические сочинения отразили глубокое влияние А. П. Чехова.
В 1911 г. в числе 40 лучших рассказов, приобретенных на 2-м всероссийском литературном конкурсе «Биржевых ведомостей» и опубликованных журналом «Огонек», оказались сразу два рассказа Новикова — «Весенняя сказка» (под псевд. Черешнев) и «Эфирный вихрь». Последний рассказ, напечатанный в № 48 журнала за 1911 г., был единственным, но весьма удачным опытом Новикова в жанре собственно научной фантастики (хотя в рассказе заметны и мистические нотки); исследователь и библиограф русской научной фантастики И. Халымбаджа называет его «одним из оригинальнейших произведений дореволюционной отечественной фантастики».