Он взял полупустую бутылку и снова разлил по рюмкам.
— Давайте выпьем за охоту! За эту древнюю страсть, которая владеет мужскими сердцами.
Эта фраза могла бы прозвучать напыщенно, но генерал произнёс её так просто, что сразу стало ясно — он, действительно, так думает.
Мы в третий раз выпили.
— Георгий Петрович, — спросил я. — А зачем вы приехали?
Только ляпнув свой вопрос, я понял, насколько невежливо он прозвучал.
— Ох, простите! Я очень рад вас видеть. Но вы же приехали не на охоту, верно?
Генерал совершенно не обиделся.
— Соображаешь, Андрей Иваныч, — весело ответил он. — Я узнал, что товарищ Тимофеев едет уговаривать тебя остаться, и решил присоединиться к нему. А заодно отвезти заказ.
— Какой заказ? — не понял я.
— Рустам, принеси! — кивнул Георгий Петрович своему водителю.
Рустам кивнул и выскочил за дверь. Через минуту он вернулся, неся в руках новенький кожаный ружейный чехол.
— Смотри, Андрей Иваныч!
Генерал вытащил из чехла воронёные стволы и приклад. Колодку украшала причудливая вязь золотого тиснения. Ружьё было в идеальном состоянии и показалось мне смутно знакомым.
— Не узнаёшь? — усмехнулся генерал. — Это та самая «тулка», которую вы с участковым изъяли у фронтовика. Хорошо мастера постарались?
У меня просто не было слов. Ружьё выглядело так, словно только что вышло из-под рук оружейника.
— Держи!
Генерал протянул мне «тулку».
— Вернёте хозяину. Пусть гордится сыном.
Приняв ружьё, я не удержался и заглянул в стволы. Внутри сияли безупречно-ровные кольца света.
— Как они это сделали? — не удержался я от вопроса.
— Не перевелись ещё умельцы на земле Русской, — усмехнулся генерал. — Чехол тоже возьми. Подарок старику от меня. И не забудь привет передать.
— Так, может, вы сами, — предложил я.
— Нет уж, — отказался Георгий Петрович. — Вы изымали — вы и возвращайте. Всё, мужики — давайте спать. Завтра рано в город возвращаться.
На следующий день я потихоньку расхаживал ногу, занимаясь хозяйственными делами. Наколол и сложил дрова. Скосил отросшую во дворе траву и граблями сгребал её в кучу, когда за оградой послышался треск мотоцикла.
Мотоцикл подъехал поближе и смолк. Я поднял глаза — возле моей калитки стоял Жмыхин. В руках он держал большую тряпичную сумку.
С нашей последней встречи егерь как-то осунулся. Глаза запали и смотрели настороженно. Кожа обтянула широкий лоб. Челюсти сжимались до желваков.
— День добрый, Андрей Иванович! — поздоровался Жмыхин. — Войти пригласишь?
Я помедлил и кивнул.
— Входите, Дмитрий Константинович. Вы по делу?
— по делу, — непонятно кивнул он, мельком оглядывая двор.
— Ну, пойдёмте в дом. Я чайник поставлю.
Я пропустил Жмыхина вперёд, а сам старался угадать — зачем он приехал. И как мне теперь себя с ним вести?
Ничего особенного не придумал, и решил вести себя спокойно, по-деловому. На контакт не идти, но и на возможные провокации не поддаваться.
Впрочем, Жмыхин и не собирался меня провоцировать. Сгорбившись над чашкой, он прихлёбывал чай, с хрустом разгрызая сухари, которые я поставил на стол прямо в пакете, за неимением вазочки. Глаза Жмыхина беспокойно перебегали с меня на убранство кухни.
Я тоже взял сухарь. По детской привычке макнул его в горячий чай и сразу же вытащил, чтобы не размок. Чуть передержишь — чай станет мутным, в нём поплывут неприятные крошки.
Жмыхин хрустнул сухарём и потянулся за следующим. Я не выдержал. Вряд ли он приехал ко мне, чтобы по-соседски попить чайку.
— Слушаю вас, Дмитрий Константинович!
Жмыхин снова оглянулся, а потом впился глазами в моё лицо.
— Думаешь, я твои постройки сжёг?
Молчать под его неотрывным взглядом было трудно. Врать тоже не хотелось. Какого чёрта? Жмыхин мне не кум, не брат, не сват. Чем меньше между нами недоговорённого — тем лучше.
Я кивнул.
— Думаю. Но доказать не могу. Поэтому беспокоиться вам не о чем.
Жмыхин положил на стол недоеденный сухарь и выпрямился.
— Вот именно! — с нажимом сказал он. — Нет доказательств. Потому что не я это. А приезжают ко мне. Допрашивают меня!
Последние слова он почти выкрикнул.
— Ты знаешь, сколько я здесь живу? Шестнадцать лет! Меня все знают! Ко мне из Ленинграда охотиться ездят. Ты был у меня, видел — всё для людей построено! А теперь что?
Я молча смотрел на него.
— Теперь получается — я преступник! Люди так говорят! А я шестнадцать лет — всё для них. Справедливо это?
Он снова сгорбился, не отводя от меня взгляда.
— Третью ночь не сплю. Делать ничего не могу. Воздуха будто не хватает. Хочу вдохнуть — а нечего! Пусто!
Словно в подтверждение этого он со свистом втянул в себя воздух.
— Сочувствую, Дмитрий Константинович, — сказал я.
— А не надо! — выкрикнул Жмыхин. — Только об одном прошу — не ври!
— В каком смысле? — не понял я.
— Доказательств нет? Вот и не ври. Не выдумывай. Мне здесь жить ещё, понимаешь?! И тебе тоже!
— Так я и не вру! — возмутился я.
Вывел всё-таки из себя, чёрт!
— Вот и хорошо! — внезапно успокаиваясь, кивнул Жмыхин.
Он коротко стукнул толстыми пальцами по столу. Внезапно лицо его скривилось.
— С животом что-то. Где у тебя туалет?
— В коридоре, направо, — сказал я.
Не хотелось отпускать его одного, но и идти вслед за гостем в уборную мне показалось глупым.
Жмыхин вышел, прикрыв за собой дверь. Я решительно убрал со стола чашки. Хватит с ним чаёвничать!
Вернулся Жмыхин минут через десять, повеселевший и успокоившийся.
— Как твоя нога, Андрей Иваныч? — спросил он. — Слышал — ты повредил её.
— Ничего, проходит потихоньку, — ответил я, не понимая — к чему этот вопрос. — Обычное растяжение.
— Проходит — это хорошо, — кивнул Жмыхин. — Я вот тут тебе гостинца привёз.
Он поднял с пола свою тряпичную сумку. Вытащил и поставил на стол трёхлитровую банку с мутноватой жидкостью. Рядом лёг промасленный свёрток в шуршащей бумаге.
— Что это? — машинально спросил я, хотя и так всё было понятно.
— Набор для поправки здоровья! — коротко хохотнул Жмыхин.
Смех его, как и крик, был нервным, неприятным.
— Не надо, — сказал я. — Заберите, Дмитрий Константинович.
— Подарки назад не забирают, — сурово ответил Жмыхин. — Не нравится — вылей сам, или выброси.
Он сложил сумку и сунул её в карман брюк.
— А я поеду. Дел много.
Я вышел вслед за ним.
Жмыхин оседлал запылённый «Урал» с коляской. Привычно ударил ногой по стартеру. Мотоцикл взревел.
Жмыхин отпустил сцепление, круто развернулся и с треском покатил вдоль улицы.
Я посмотрел ему вслед и пошёл в дом. Надо было сегодня же вернуть ружьё старику Худоярову.
— Может, ты сам, а? — спросил меня Павел.
— А что случилось? Дела?
— Да нет, — участковый отвёл глаза. — Чёрт, ладно! Пойдём.
Он рывком поднялся из-за стола. Привычным движением поправил кобуру на поясном ремне и нахлобучил фуражку. Почти вытолкал меня на улицу и с досадой захлопнул дверь пункта охраны правопорядка.
— Что с тобой, Паша?
— Да Катерина Худоярова. Здороваться со мной перестала. Я ей «здрасьте», а она смотрит, как на пустое место.
Я вспомнил высокую неулыбчивую невестку Худоярова. Кажется, мы виделись только раз, когда изымали ружьё у её тестя. И больше не встречались.
— Степан Владимирович, говорят, слёг, — продолжал Павел. — А Катерина нас с тобой винит. Мол, когда мы ружьё забрали — тогда и поплохело старику.
— Чёрт!
Я почувствовал себя виноватым.
— Что ж ты раньше-то молчал, Паша?
Участковый пожал плечами.
— А что толку говорить? Ружьё мы забрали по закону. Оставить не могли — это уже должностное преступление получалось. А слёг старик — так, мало ли, от чего он слёг. Возраст же.
Но я чувствовал, что Павел сам не верит тому, что говорит.
— Ладно, — успокоил я его. — Сейчас вернём ружьё. Обрадуется старик.
Мы подошли к дому Худояровых. Во дворе никого не было. Мы нерешительно помялись возле калитки.
— Ну, идём, что ли? — сказал Павел и первым шагнул во двор.
Сейчас же дверь дома приоткрылась. На крыльцо вышла невестка Худоярова. Тяжёлым взглядом, без улыбки посмотрела на нас.
— Здравствуйте, Екатерина Васильевна!
Павел зачем-то снял фуражку.
— Разрешите войти?
— Что вам нужно? — не здороваясь, спросила женщина.
— Мы к Степану Владимировичу, — вмешался я.
— Лежит он. Не встаёт. И нечего беспокоить старика.
— Мы его ружьё обратно принесли. Хотим вернуть.
Екатерина Васильевна осеклась на полуслове. Постояла, затем повернулась и молча ушла в дом, оставив дверь открытой.
Павел посмотрел на меня и кивнул головой в сторону двери.
В комнате старика меня настигло ощущение безнадёжности. Не было типичного запаха больницы — лекарства, хлорка и немытое тело. Просто тишина и тёмные, худые пальцы рук, бессмысленно перебирающие край пёстрого шерстяного пледа. Рядом, на стуле — пепельница, в ней два окурка «Беломора».
Павел молча стал у двери. Было слышно, как невестка Худоярова раздражённо гремит посудой на кухне.
— Степан Владимирович! — позвал я.
Глаза Худоярова неотрывно глядели в потолок. Услышав своё имя, он не пошевелился.
— Степан Владимирович, мы принесли обратно ваше ружьё. Его починили. Теперь из него снова можно стрелять.
Я хотел поставить чехол у стены. Но вдруг понял, что когда мы уйдём — он так и останется стоять. Без толку, без всякого смысла.
И ещё понял, что не могу этого допустить. Иначе всё, что сделал Георгий Петрович, станет напрасным.
Я расстегнул латунную пряжку чехла. Достал стволы и приклад. Одним движением отсоединил цевьё и вставил стволы в колодку. Они мягко щёлкнули. Мастера постарались на славу — стволы плотно сидели в колодке. Я присоединил цевьё.