Эта мысль заставила меня мягко извиниться и отклонить ее предложение.
Она снова пришла только через пять недель. Ее била дрожь.
Они нашли ее мать… Ее двоюродные братья. Три здоровенных парня. У них был нож, и они готовы были на глазах у всех вонзить нож ей в грудь. Они обещали простить ее, если она поедет с ними в деревню и будет там честно жить, бросив торговать собой. У нее не было другого выхода, как поверить им и покориться.
Захватив мать, они пришли за дочерью и потребовали, чтобы и она поехала с ними в деревню, тогда простят и ее. А мать будет заложницей на случай, если Давлят откажется. Что ей делать? Разве она может не подчиниться повелевающему взгляду горящих глаз двоюродного брата:
— Я женюсь на тебе и покрою твой позор… Если же ты убежишь, я найду тебя и сумею вонзить этот нож в сердце, отправив тебя вслед за твоей матерью.
Я спросил:
— А ты не подумала о полиции?
Она рассмеялась, словно я предложил что-то нелепое, и сказала:
— Месть переходит из поколения в поколение, и мстители не боятся даже каторжной тюрьмы.
И Давлят протянула мне руку, прощаясь. Она покорно шла на смерть. Слабая надежда спасти мать заставляла ее поставить на карту собственную жизнь. Они дали ей срок четыре дня, после этого мать будет убита.
Я выглянул в окно, чтобы в последний раз увидеть ее худенькую фигурку. И мне показалось, что судьба предначертала ей тот путь, по которому она теперь шла.
Давлят обещала написать мне, если мстители сдержат слово и не станут смывать позор кровью.
И вот прошло много времени, а я не получил от нее ни строчки.
Жива ли она? Или уже умерла?..
Эта грязь…
Перевод С. Кузьмина
Кямаль эфенди, представитель военных властей в деревне, проснувшись утром, почувствовал боль в желудке. Одеваясь, он бросил из окна своей спальни печальный взгляд на деревню, которой управлял.
А все это — и боль в желудке, и печаль, одолевавшая его с утра, — было вызвано телефонным звонком, внезапно разбудившим офицера посреди ночи. Слова его начальника, звонившего из города, были ясны и наглы: «Если Шакир бек провалится на выборах, ответственность ляжет на вас!»
Слово «ответственность» — в последние дни оно часто повторялось — всегда вызывало у молодого лейтенанта боль в желудке, и ему казалось, что стоит остаться на этой должности, как он заболеет раком.
Окружной начальник был не в лучшем положении, чем лейтенант. Он тоже имел телефонный разговор, который заставил его содрогнуться.
С ним говорил губернатор провинции. Он кричал в трубку: «Если Шакир бек провалится, пеняй на себя!»
В ту ночь окружной начальник то и дело бегал в уборную… И каждый раз, вспоминая губернатора, отплевывался. В довершение ко всему, отправляясь утром на работу, он поссорился с женой и наказал детей.
К губернатору провинции тоже отнеслись несправедливо, почти так же, как окружной начальник к своей жене; он не заслужил этих гневных плевков. Разве он распоряжался по своему желанию? Разве его инструкции вызвали расстройство желудка у окружного начальника?
Губернатора пригласил министр, горячо пожал руку, предложил ему выпить бокал холодного сока, с предельной заботливостью спросив, сколько кусков сахара положить в кофе… И только после этого учтиво добавил: «Я хочу, чтобы вы внесли предложения, обеспечивающие свободу выборов…» Затем мимоходом было упомянуто имя Шакира бека, и министр с невинной улыбкой спросил:
— Что вы думаете о нем? Не подойдет ли он в депутаты?
Губернатор улыбнулся еще более приветливо, чем министр, и сказал:
— Парламенту повезет, если в него войдет человек, подобный Шакиру беку…
Губернатор провинции ни разу в жизни не видел Шакира бека, однако по тому, с какой теплотой с ним простился министр, почувствовал, будто издавна знал будущего уважаемого депутата.
Он сел в свой автомобиль, а слова министра все еще продолжали звучать в его ушах: «Я восхищен вами, я слышал, что вы самый решительный человек в провинции… Я полагаюсь на вас и уверен, что вы обеспечите честные, свободные выборы, которые принесут победу благородным людям, подобным Шакиру беку. Я с радостью буду ждать вашего дальнейшего продвижения по службе, бескорыстный человек!»
«Бескорыстный человек» не заснул в эту ночь. Он ворочался с боку на бок, и каждый раз, когда прижимался к подушке, в его ушах отдавались вкрадчивые слова министра… Наконец, нервы его не выдержали, он снял телефонную трубку, вызвал окружного начальника и выпалил ему все те горькие слова, которых не мог сказать в лицо министру. Бросив трубку и вперив взор в потолок, он воскликнул:
— О господи, зачем ты сделал меня губернатором?
Вся разница между ним и Кямалем эфенди заключалась в том, что офицер, положив руку на живот, воскликнул: «О господи, почему ты не создал меня солдатом?»
Кямаль эфенди сидел за столом, не испытывая никакого желания приступить к работе. Окружной начальник говорил с ним таким тоном, каким Кямаль обращался, к солдатам. Он позволил себе унизить офицера. «Да пропади пропадом и мой начальник и моя должность!» — подумал Кямаль.
Жизнь показалась ему несносной. Он с отвращением посмотрел на свой письменный стол с прогнившим от времени зеленым сукном… Вот пятно от пролитых чернил, а там видны круги, следы от донышек керосиновых ламп (он растопляет на лампе сургуч, чтобы ставить печать на протоколах) и чашек (кофе помогает ему коротать долгие скучные дни). У стены, как положено, стоит диван, покрытый слоем пыли. Крысы с исключительной настойчивостью грызли его валики, чтобы добраться до набитого хлопком матраца.
В этот грустный час на диване расположился инспектор министерства внутренних дел, полный, веселый человек. Он недавно назначен на эту должность. Но повышение по службе принесло ему только несчастье: теперь он вынужден ездить по провинции, и это после того, как он уже привык наслаждаться отдыхом, сидя в канцелярии министерства!
Смеясь, инспектор сказал:
— Удивительно, лет пятнадцать назад я здесь служил, и этот диван стоял на том же месте. За эти годы умерли многие солдаты и офицеры, а он и не думает погибать… Я еще помню его проклятых клопов, я ведь спал на нем, когда бывало следствие затягивалось.
Офицер прервал его:
— Могу тебя успокоить: нынешнее потомство клопов стало еще злее. Разве в этой дыре может что-нибудь расти, кроме всякой дряни? Клопы этого дивана меня немало измучили. Я задумал сжечь диван… Это единственное средство избавиться от них. Но я чуть было не стал преступником: диван — это государственное имущество… Вот я и заколебался… Ведь надо было докладывать, что виновник неизвестен, а что если бы меня увидели за этим занятием солдаты и, последовав моему примеру, в знак протеста сожгли бы свою одежду?.. Чего доброго, дело могло дойти до того, что приверженцы правящей партии признали бы во всем виновной оппозицию, их газеты раструбили бы, что враги отечества хотят силой захватить власть! Потом началось бы следствие, приехал бы генеральный прокурор… А министр юстиции мог даже подать в отставку из-за меня, «неизвестного виновника»… К чему же нам эти тревоги, пусть уж лучше клопы забавляются как хотят…
Инспектор засмеялся, показывая на фотографию, висящую на стене, но в его смехе чувствовалось сожаление о молодости, которая прошла и никогда не вернется. Это он — миловидный офицер, который запечатлен в центре снимка, уже много лет забытого на этом месте… Тогда, пятнадцать лет назад, старосты ближайших деревень устроили в его честь вечер, расходы по которому оплатили сборщики налогов.
Инспектор вгляделся в фотографию и показал на человека, скромно стоявшего в последнем ряду — по своему положению он не мог претендовать на то, чтобы сидеть вместе с другими.
— Ты знаешь шейха Шакира? Вот он. Он, конечно, уже завел с тобой дружбу, хотел ты этого или нет.
Лейтенант ответил:
— Не говори «шейх Шакир»… Теперь он — Шакир бек. Самое большее через месяц он будет нашим депутатом. Все жители зовут его «беком», а правительству это только на руку — ведь оно выдвинуло Шакира депутатом.
Инспектор с сарказмом заметил: «бек в рубахе», и снова начал всматриваться в снимок. Голос офицера вернул его к действительности.
— Эту рубаху он носил пятнадцать лет назад, теперь ее нет, теперь он носит роскошные джуббы. Ко мне приходят многие жители деревни, и я отношусь к ним с уважением, но когда появляется Шакир бек, я с трудом сдерживаю желание выказать ему свое презрение.
Тучный инспектор, смеясь, ответил:
— И, наверно, от него все еще исходит запах тухлых яиц. Когда-то при виде его я крепился, чтобы меня не вырвало.
В мое время Шакир был бродячим торговцем и ездил по деревням верхом на осле, держа перед собой корзинку из пальмовых веток, покрытую мешковиной. Он выкрикивал: «Покупаю яйца!» Шакир собирал по деревням яйца, лучшие из них приносил домой и подкладывал под кур, а остальные продавал в городе оптовому торговцу.
В деревню Шакир привозил тухлые яйца, которые купец возвращал ему; Шакир подкладывал в корзину несколько свежих и подносил их солдатам в подарок.
Несчастные не разбирали, где свежие и где тухлые яйца. Они с благодарностью принимали подарки и этим способствовали преуспеванию Шакира.
Солдат в деревне — важная персона, он может сделать то, что не под силу даже окружному начальнику. Солдата, к примеру, посылают арестовать осужденного на три месяца, а он говорит, что и следа преступника не нашел, а все потому, что получил у Шакира яйца. Солдат взыскивает штрафы, но если он дружен с Шакиром, то немедленно вернется с пустыми руками. Солдат, если он в мире с Шакиром, носит пищу и сигареты заключенным в каземате… Он, если это нужно Шакиру, прославляя аллаха, подкладывает наркотики в карманы ни в чем не повинных людей.
Шейх Шакир оберегал секреты своей профессии. Он не рассказывал своим клиентам о тухлых яйцах и клялся, что выручка за проданный товар идет в карман офицера и его помощников.