Замер шестой «А». Впервые на его глазах было раскрыто преступление. Но главное, что с этим двое учеников — Садовничья и Крамской — не к учительнице побежали, не к завучу, а все рассказали им. И именно они теперь, шестой «А», должны стать судьями своему… ну, пусть не товарищу, а все ж человеку, которого знают как облупленного с первого класса.
— Так… А чего ж тогда? — спросил Алешка Воскресенский, чуть заикаясь и оттого краснея. — Сами все узнали. А говорите, что н-не знаете?
Таня только того и ждала:
— К сожалению… или к счастью, есть еще одно обстоятельство! Я хочу задать вопрос: как вы думаете, Алена Робертовна была перед тем уроком в учительской? Или нет?
Что-то мелькнуло по лицам шестого «А», какое-то сомнение, не то даже страх. Ведь Садовничья не за здорово живешь спросила. Она, видно, ничего просто так не делает! Такой компьютер!
— Была. Она же сама сказала, что была, — с трудом вспомнил кто-то. Огарев это был — лучший бегун, но по сообразительности далеко не чемпион мира.
Другие предпочли из осторожности промолчать. И правильно сделали.
Таня холодно улыбнулась Огареву:
— Да, Алена Робертовна так сказала. И это особенно странно! Все помнят, что она в тот день опоздала?
С удивлением, даже с огромным удивлением Сережа заметил, что многие этого вовсе не помнят: ну, было и было — подумаешь!
Потом, конечно, вспомнили.
— Опоздала минут на пять, — отчеканила Таня. — Так зачем же ей было идти в учительскую?
— За журналом! — крикнул Тренер и сам на себя удивился, как бывает, когда приходишь в комнату смеха, где кривые зеркала. Иным смешно, а ты глядишь — и странно видеть себя с такой дикой рожей. Вот и Тренеру-Гарьке стало странно, что он сморозил этакую глупость.
Но Садовничья для наглядности не стала издеваться над ним. А сказала — опять всему классу:
— А ведь за журналом специально был послан Годенко! Так зачем же она в учительскую бегала? Представьте: сперва на четвертый этаж, потом обратно на третий. А время урока идет. И любой ее может спросить: вы почему не с классом?
Ух, как она говорила! Словно Алена Робертовна была уже не учительницей, а просто как все они — как Годенко, как любой. Сереже неловко стало. Так нам всегда бывает неловко, если человека ругают за глаза… Ну так встань, чего же ты! Не решился против Тани…
— Но ведь Алена же сказала: «Я видела журнал в учительской», — звонко и повелительно произнесла Серова.
— Прибежала, посмотрела на журнал и опять бегом в класс? — Таня засмеялась. И жутковатый это получился смех — холодный, безжалостный. Наступила тишина.
Вдруг поднялась Самсонова. Сережа обратил внимание на то, как она бледна.
— Ты что хочешь сказать-то?!
— Ничего… Только одно. Вину Годенко нельзя считать полностью доказанной.
Так эти двое почему-то и остались у Сережи в памяти. Весь класс сидит. А они стоят — прямые, каменные и смотрят друг другу в глаза. Самсонова здоровенная, почти настоящая тетя. А Таня хотя и поменьше, но зато решительность — как у летящей в цель пули.
Не долго прожила эта странная сцена. Опомнившись, Серова вскочила — чтоб и ей тоже оказаться позаметней:
— В таком случае, я предлагаю…
Договорить ей не дали. Или, может, ей и нечего было договаривать. Потому что уж очень легко она уступила Годенке.
Сперва Гришка рванулся выйти к доске — для торжественности, что ли? Но вдруг почувствовал, что это нелепо. И остановился посреди класса в проходе — пугало пугалом.
И, поняв, что через секунду он вообще ни на что не решится или кто-нибудь что-нибудь брякнет — и тогда придется орать, а то и драться, Гришка заговорил, обрывая свою речь на каждом слове, будто стрелял из пистолета:
— Я сам докажу свою невиновность. И кончайте… развлечения!
В эту секунду Сережа отчетливо понят, что Годенко здесь совершенно ни при чем, что их наблюдения, обыски чужих портфелей, разные умные выводы — действительно всего лишь развлечение, не больно-то хорошая игра.
Первой это, конечно, должна была почувствовать Таня. И Сережа опять промолчал: чего говорить, если на свете существует такой человек.
Но Таня вдруг сказала совсем другое — будто и не было Тришкиных стреляющих слов. Вернее, слова она, конечно, услышала. А вот самого главного — правдивого голоса — нет. И будто совсем не увидела, как он правдиво остановился посреди класса.
— Не надо! — сказала Таня очень спокойно. И синими глазами подтвердила это свое спокойствие. — Он докажет, видите ли… Здесь никакой самодеятельности быть не может! Расследование должна вести наша группа.
— Чушь!
— Нет, не чушь, Годенко. Во-первых, все видели, что мы это умеем. А ты… Тебя вообще никто не знает!
В споре, бывает, не главное сказать истину, главное сказать метко. И глупый Гришка не сообразил, что надо немедленно возмутиться, что он в этом классе с пеленок, а Садовничья — всего лишь пришлая марсианка.
Вместо этого Годенко начал доказывать, что он не верблюд:
— Да ты пойми — это меня касается, дура ты набитая! Меня, а не тебя!
— За такие слова ты можешь и получить, Годенко. Но я тебя прощаю — пока. И не перебивай людей, когда они говорят… Я сказала «во-первых». А во-вторых, это касается не только тебя. Из-за журнала пострадают очень многие: раз отметки пропали — значит, опять будут спрашивать — всех подряд, по всем предметам!
Может быть, впервые до класса дошла эта ужасающая перспектива.
Сережа обратил внимание, что Самсонова, которая до того времени все продолжала стоять, вынула из парты щетку для волос, несколько раз провела ею по затылку, чего-то там приглаживая. Совершенно дурацкие действия! Сережа объяснил их себе довольно просто: ее-то отметки помнят все учителя — куда ни чихни, пятерка. Так что лично Самсоновой Лиде это ничем не грозит.
Затем Самсонова села и почти тут же раскрыла какую-то книжку — ее происходящее не касалось.
Но странно! Во всей ее подчеркнуто спокойной позе ясно слышалось напряжение. Словно она только маскировалась под спокойствие. Или это лишь казалось Сереже?
— Я считаю, что требования у Садовничьей Тани законные! — звонко крикнула Серова.
Какие там еще требования? Но вернее всего, она крикнула, просто чтобы выделиться, чтобы всем показать, что Самсонова не интересуется делами родного класса, а вот она интересуется… Артистка!
— Пусть они ведут свое расследование, — продолжала актрисничать Лена. — Но под нашим контролем общим. Пусть они дают нам отчеты. Хотя бы в неделю раз. Или два!
В ответ ребята одобрительно загудели. А чем им было плохо: самим делать ничего не надо, только сиди да жди, когда на тебя прольется очередная серия детектива про твой собственный класс. И в то же время ты при деле!
И странно и жаль: никому из них в голову не пришла та простая мысль, что ведь это все неприлично… Неприлично! Да: плохо, опасно быть толпой…
А Таня тем более ни о чем не задумывалась. Продолжала шагать к своей победе.
— Мы согласны на такие условия! — сказала она. И потом, может быть, специально для Серовой, ведь она в классе кое-что значила: — Мы согласны и даже считаем такие условия совершенно справедливыми!
По пятам и еще ближе
— Мы для чего это будем делать? — спросил Сережа.
— Для того, что я должна ее понять! — отвечала Таня.
— Чего понять-то, конкретно?
— Если она действительно взяла, так я хочу понять зачем.
Эти реплики были произнесены задушенным шепотом, словно бы в приключенческом фильме. Сережа, между прочим, именно там себя и чувствовал… Таня требовала следить за Аленой Робертовной и, как она выразилась, «определить ее логику поведения вне школы». То есть, по-человечески говоря, следить, как она ведет себя после уроков, почему, зачем. Посмотреть дай увидеть: может, она чего подозрительное будет совершать.
Еще в классе, когда они разрабатывали свой план, Сережа испытывал непростые чувства. Ему хотелось пойти за Аленой: интересно подслеживать, наблюдать исподтишка, красться… Но была и неловкость. Потому что ведь это стыдно — подсматривать за человеком.
А как же другие детективы, подумал Сережа, как же настоящий Шерлок Холмс? Может, это просто работа такая?.. На время ему удалось загнать свой стыд поглубже в душу, подальше с глаз долой.
— Что-что ты говоришь, Тань?
— Слушать надо!
Они благополучно выпустили свою жертву из школы, абсолютно чисто пристроились сзади. На первом же перекрестке их классная рассталась с биологиней Татьяной Николаевной и продолжала свой путь одна.
Из мировой кино- и теледетективной продукции Сереже было известно, как это трудно — осуществлять слежку. Противник очень скоро замечает «хвост». Раз-два-три — и в ближайшем закоулке на голову бедного сыщика обрушивается нечто большое и пыльное.
Однако Алена была, наверное, лучшим в мире объектом для наблюдения. Сережа и Таня чувствовали себя рядом с ней настоящими невидимками. Да и любой мог бы рядом с ней чувствовать себя невидимкой!
Она шла, одетая в скафандр своих каких-то мыслей, и ничего не замечала вокруг. Даже машин, которые несколько раз опасно проносились перед ее носом. Учительница их, конечно, видела, но как бы не придавала этому значения. Словно не машины проносились мимо нее, а только тени от машин.
Сразу было видно, что она никуда не спешит. Просто идет, не останавливаясь, будто гуляет по лесу. Да ведь это был не лес!
Сережа в жизни своей редко пользовался словом «интуиция». Вообще, может быть, употребил его раза два, и то не вслух. Он и сейчас им не воспользовался. Хотя именно интуиция подсказывала ему, что их классная к этому делу с журналом абсолютно не причастна. Как облака на небе. Как птицы в жарких странах!
— Тань, — сказал он. И не знал, как продолжить, как сказать ей про свой стыд. И про уверенность, что учительница не виновата.
А впереди шла его учительница, шла все тем же задумчивым шагом, лишь время от времени перекладывала из руки в руку свою полухозяйственную-полукрасивую сумку.