Его среди нас нет — страница 25 из 32

Доказательства — в смысле те клочочки журнальные… Но их не было сейчас у Сережи!

— Они… дома.

Причем даже не у него дома, а у Маринки Коробковой. Хотя в данном случае значения не имело.

Странно было другое: зачем Таня завела эту историю? Вчера сказала: «Я больше не участвую». А теперь вдруг… Так хотелось спросить: «Тебе что, Тань, завидно стало?»

И пожалуй, Сережа был бы не так уж далек от истины.

Когда Таня поняла, что Алена Робертовна ни при чем, ей словно обидно сделалось, ее словно обманули. Тогда-то она и сказала Сереже, что «мелкая рыбешка» не для нее. Но теперь… Вдруг Крамской стал такой излишне самостоятельный. А ведь весь начинен ее силой, ее уверенностью, ее методами работы.

Впрочем, эти мысли подавали голос в ее голове лишь тихо-тихо из темного уголка. А впереди громко возмущались совсем другие. Эти мысли кричали: «Крамской обдуривает класс, а я должна молчать?!»

Хотя на самом деле ей не больно важно было, обдуривают класс или не обдуривают. Уж мы-то знаем, каким человеком была Таня Садовничья. Весьма непростым!

— Чего-то непонятно, Корма! — закричал среди недоброго гудения Годенко Гришка. — Что за доказательства? Чего ты их скрываешь?

И в Сережиной жизни вдруг наступил довольно зловещий момент. Уже чуть ли не его самого начинали подозревать в этих семи рублях. Или по крайней мере в соучастии. А «любители справедливости» тут как тут: им бы только суд затеять, остальное неважно!

Все-таки он сумел не испугаться. Жаль, что не было здесь Маринки Коробковой, а была только эта заведенная Таней Садовничьей толпа. Но что ж поделаешь, справедливость чаще всего приходится доказывать среди не самой дружественной обстановки.

И он стал им говорить. Он не готовился заранее, а потому получилось не особенно… Зато по делу.

Он вот что им пытался растолковать. Если класс занимает первое место, то говорят: «О! Молодец класс!» А если последнее — опять: будут ругать всех.

— Гол считается, что вратарь пропустил, а на самом деле виновата вся команда, понимаете? Так же и с этими рублями исчезнувшими. Поэтому я и предлагаю: давайте просто соберем по двадцать копеек, и кончено!

Нет, его совсем не понимали: то гол, а то кража денег!

— Ну это же мы его таким воспитали!

— Кого? Вора?! Вора воспитали вором? Ну ты даешь, Кормушка!

— Могу доказать! Например, как мы Алену чуть не засудили, а она оказалась абсолютно ни при чем.

— Откуда это известно?

Тут уж Сережа, хочешь не хочешь, должен был рассказать про клочки из журнала, оказавшиеся в мироновском кошельке.

— А между прочим, Алена сама могла бы устроить следствие! Но почему-то она не устроила.

— Просто не сообразила! — крикнул Тренин.

— Не бойся, сообразила бы… Просто она человек… И мы давайте не устраивать… Неужели вам эти двадцать копеек жалко!

— Чего? Я могу первый отдать, — сказал Годенко.

И за ним поднялось еще несколько девчонок и мальчишек.

Но не успели они совершить свой хороший человеческий поступок. Им Таня помешала!

— Одну минуточку! — сказала она. — Я, например, в вашем «замечательном коллективе» не воспитывалась. И виноватой себя не считаю!

— Ну и молодец! — сказал Сережа. — А мы, кстати, никого виноватым не считаем.

— А деньги все-таки собираете?

— Да именно потому, что мы верим друг другу и не хотим копаться!

Тут его стали поддерживать хорошие люди: Гришка и Воскресенский Алеха. Но Таня сумела перекричать их:

— А все-таки мне не понятно! И я не согласна сдавать эти копейки!

Эх, зачем же она все портит? Зачем ей это надо? И тогда Сережа крикнул, уже не стараясь себя удержать, уже разрывая с Таней последние ниточки:

— Слушай, Садовничья! Не хочешь, не сдавай. Сохрани свои двадцать коп. на мороженое! Варька, обойдешься без ее двадцатника?

— Да пусть, — тихо сказала Миронова. — Конечно.

— Так, Крамской! — сказала Таня. — С тобой мне все окончательно ясно. А все-таки не надо действовать нечестными приемчиками. Я не о копейках своих переживаю. Я о классе думаю! Вчера семь пропало. А сегодня, может, кто-то уже пятнадцати недосчитается!

Кто больнее ударит?

Эх, бывают же совпадения!

Вдруг Катя Тарасова — на этот раз уже оруженосиха Самсоновой, — которая вслед за Годенкой хотела пойти и сдать двадцать копеек (а почему именно вслед за Годенкой, пусть то останется ее личной сердечной тайной), Катя Тарасова полезла к себе в портфельное отделение, где у нее лежали деньги. И вдруг тихо пискнула:

— А у меня пятнадцать рублей пропали!

Говорят, в такие мгновенья наступает необыкновенная тишина. И она действительно наступила в шестом «А», потому что каждый сделал невольный судорожный вздох: «О-ох…»

И потом очень многие дернулись проверять свои собственные денежки. Плохая то была секунда в жизни шестого «А»: никто никому не верил и все друг друга подозревали.

Лишь очень немногие не полезли рыться в своих портфельных тайниках. И Сережа Крамской в том числе. Он смотрел на одного человека, на одну девочку.

Девочка эта, между прочим, была среди тех, кто не кинулся на поиски своего кошелька. Словно знала: у нее все в порядке. Но даже издалека было заметно, как она бледна.

Она тоже отчего-то посмотрела на Сережу, причем испуганными глазами, — видно, прочитала что-то в Сережином взгляде.

Не сразу Сережа услышал победный Танин голос, не сразу перевел взгляд от того лица на Танино. И увидел ее торжествующую улыбку.

— Крамской у нас так все хорошо подсчитал. Семь рублей разделить на тридцать пять виноватых, получится по двадцать копеек. А теперь, — она спокойно вышла к доске, — это, значит, что же? Тысяча пятьсот копеек на тридцать пять… — Она взяла мел и начала на доске, с огромной будто бы заинтересованностью, производить деление.

Получалось сорок две копейки с дробями. Но Таня все продолжала свою математическую работу. И вот уже получилось сорок две и восемьсот пятьдесят семь тысячных. Нет — восемь тысяч пятьсот семьдесят одна десятитысячная. Нет! Восемьдесят пять тысяч семьсот четырнадцать стотысячных…

И когда Таня стала извлекать следующий знак, класс разразился наконец гомерическим, то есть, по-простому говоря, ужасно громким, смехом. А Таня под этот смех повернулась к Сереже и что-то стала говорить ему почти неулыбающимися губами.

Что она там говорила, никто не слышал, даже Сережа не слышал. Вернее всего, она вообще ничего не говорила. Да какое это имело значение? От этой неслышимости поражение Сережи только усиливалось.

— Да все ясно! — уже кричали любители острых ощущений. — Давай, Садовничья! Веди процесс дальше!

— Не процесс, а обыск! Пора уже обедать идти! — кричал Тренин. — Обыщем, узнаем, и хорош!

После такого крика в некоторых стали разгораться не самые лучшие чувства…

Сжавшись, Сережа сидел за своей партой среди этого бушующего котла, где вверху гордой пеной вздувался Игоряшка-Тренер.

Многие-то просто помалкивали: они были ни туда ни сюда — они были ни при чем, жили в хатах, которые с краю… «А что же я, — подумал Сережа, — а где моя хата?»

Но что он мог сейчас — солдат, которого более сильный противник обезоружил и затолкал в темницу. Там Сережа и ожидал своей участи.

Тренин и «тренинцы» продолжали устанавливать свои порядки. В каждом классе есть такие люди: все-то они сидят тише воды, ниже травы, но едва начнется какая-нибудь буза, они сразу тут как тут.

— Тихо, крошки… Я буханка! Работаем по науке. А ну узнай у Тарасихи, какими деньгами было пятнадцать?

— И пусть все до начала обыска заранее заявят и сдадут неворованные деньги!

Это все тренинцы устанавливали свои порядочки.

Но до чего же быстро в нормальном классе начинают происходить такие вещи. При некотором стечении обстоятельств.

Таня Садовничья, стоя у доски, старалась сохранить спокойствие и достоинство. Как будто бы события продолжают развиваться под ее руководством. На самом деле тут уже никто не руководил. На секунду выскакивал тот, кто выкрикивал чего-нибудь поподлей и погромче. А в ответ грохотало:

— Правильно! Молоток!

А почти весь класс молчал — как загипнотизированный… Только твердили себе под нос известные трусливые слова, что, мол, «неохота связываться». И хоть бы один поднялся: «Да вы что, озверели?» Не нашлось такого!

А до Тани вдруг дошло наконец, что и ее, Садовничью Татьяну, будут сейчас обыскивать!

Вначале ее, конечно, обыскивать не станут, сперва обыщут всяких подозрительных и слабых. Но потом все равно и до нее дойдет.

В то, что деньги будут найдены, Таня не верила ничуть! Да для этих нескольких бумажек можно придумать такую щель… Значит, обязательно дойдет и до нее очередь. А то, что под конец, — это даже еще хуже, потому что под конец они начнут обыскивать особо старательно.

Тут, признаться, Таня испугалась. Ведь она была бессильна перед компанией Тренина. Нет, она могла бы, наверное, послать их всех к аллаху и не даться. Но кто не дался, тот и своровал — так будут потом говорить.

Она сама толкнула их на эту дорогу. И теперь сама должна была поплатиться…

Вдруг все перевернулось — буквально за одну минуту. На пути у Тренина, который чего-то там распоряжался, разбивая ребят на группы для обыска, вдруг на его пути встала Самсонова, которая ведь тоже имела авторитет. Хотя и потускневший, но все-таки крепкий.

Сережа Крамской повернул голову, еще не в силах угадать, что же сейчас произойдет.

— Сядь, тебе говорят! — крикнула Лида.

Тренин сразу остановился и даже, показалось Сереже, вздрогнул. Ведь Тренин никогда не был великим смельчаком. Он, вернее сказать, был самым обычным зайцем. И живо вспомнил, какой перед ним возвышается руководящий товарищ.

Лида прошла мимо тренинцев, которые все стояли с теми рожами, какие обычно бывают у некоторых учеников, когда их учительница за что-нибудь ругает, а они повторяют одним и тем же скучно-глупым голосом: «Чего я сделал-то?.. Я ничего не знаю…»