й Союз – в представлении российских депутатов (за это решение солидарно проголосовали и коммунисты, и жириновцы) – возрожден. Разумеется, никаких правовых последствий этот чисто символический акт не мог иметь, но мог иметь политические. Провокация удалась.
Президент думал не слишком долго. 17 марта Ельцин дал поручение готовить роспуск Думы, запрет КПРФ, перенос выборов, соответствующие указ и обращение к народу. В ответ на это помощники из гражданского (не силового) крыла написали меморандум с аргументами против такого решения.
18 марта 1996 года в 6 часов утра Ельцин проводил совещание. Против чрезвычайных мер выступили премьер Виктор Черномырдин и министр внутренних дел Анатолий Куликов. Остальные поддержали чрезвычайные меры. Дочь президента Татьяна Дьяченко позвонила Чубайсу. Первый, кому Анатолий Борисович ретранслировал плохую новость, был Гайдар.
«Он позвонил мне в 7 утра, – рассказывал Егор одному из авторов этой книги и сказал: – “У нас большие неприятности, срочно приезжай”. Я в принципе человек спокойный, но в то утро, бреясь, от волнения едва не отрезал себе пол-уха. Мы договорились, что он пойдет уговаривать Ельцина не делать глупостей, а я отправился в американское посольство звонить Клинтону, чтобы он убедил Бориса Николаевича не отменять выборы. Кровью, которая текла из уха, я залил весь Спасо-Хаус, резиденцию посла…»
В книге Ельцина «Президентский марафон» разговор с Чубайсом описан так: «Мы разговаривали около часа. Я возражал, повышал голос. Практически кричал, чего вообще никогда не делаю. И все-таки отменил уже почти принятое решение».
Возможно, тогда и созрело желание Гайдара на некоторое время удалить семью из страны – на случай гражданской войны. А она, как казалось, снова неотвратимо приближалась. Сын Паша только должен был пойти в начальную школу – он был отправлен с бабушкой и дедушкой в Прагу на полгода. Родители протестовали, бастовали, им не нравилась Прага, но Егор был непреклонен. Петя и Ваня были отправлены на учебу в Лондон. Сам Егор, естественно, никуда уезжать не собирался.
В работе аналитической группы, которая стала реальным предвыборным штабом Ельцина, Егор Гайдар никакого участия не принимал. Буквально за три месяца, оставшихся до выборов, аналитическая группа сумела переломить ситуацию – социологические опросы и фокус-группы, серьезная аналитика, работа со СМИ, жесткое планирование, невероятный и оставшийся абсолютно уникальным в нашей новейшей истории предвыборный тур Ельцина (около двадцати городов за три месяца, от Дальнего Востока до Калининграда), рекламная кампания, яркие слоганы, наглядная агитация, поддержка музыкантов, которые отправились вслед за Ельциным в тур по всей стране – все тут сыграло роль. Ну и телевидение, конечно.
До сих пор в демократической среде кипят споры – а стоило ли? Стоило ли «накачивать» рейтинг, стоило ли так резко вмешиваться в «естественный» ход событий? Не поломало ли это в корне российскую демократическую культуру? Не демократичнее, не правильнее ли было просто уступить коммунистам?
Вот что, например, говорил на эту тему в интервью тот же Владимир Рыжков:
«Эффект, который возникает в парламенте, когда ты работаешь с оппонентами, интересный: ты не то чтобы примиряешься с ними, ты не то чтобы начинаешь с ними дружить (хотя и не без этого). Но когда люди из разных непримиримых лагерей оказываются, условно говоря, в одном коллективе, условно говоря, в одной фирме, то ты понимаешь, что это… не черти с хвостами, что это не людоеды, что это не сатана, который хочет уничтожить Россию.
И поэтому я не верил тогда, что если Зюганов победит, то Россия погибнет. Я думаю, что Зюганов был бы такой умеренный социалист, который так же точно договорился бы с бизнесом о правилах игры. Что-то, может быть, поменял в экономической политике, что-то изменил… Может быть, она стала бы более популистской. Может быть, те же олигархи бы чего-то потеряли (но не всё). Возможно даже, если бы Зюганов победил, то для России было бы лучше, потому что был бы создан прецедент смены власти на свободных выборах, как в Восточной Европе, и тогда, может быть, сама идея, что власть можно менять на выборах, она бы закрепилась и, может быть, это помогло бы нам выстроить демократию. А так у нас получилось, что у нас с 91-го года власть ни разу не менялась на выборах. У нас Ельцин передал власть Путину, Путин – Медведеву, Медведев – Путину, и фактически одна и та же группа находится у власти уже 30 лет. Так что, может быть, тогда победа Зюганова была бы, на самом деле, для России более полезной».
Сегодня – это почти самая распространенная точка зрения в демократической, либеральной оппозиционной среде, среде «продвинутых интеллектуалов». Но этот консенсус сформировался гораздо позже, практически через 20 лет. Тогда, в 1996-м, и сам Рыжков думал совершенно иначе. И все мы думали совершенно иначе.
Давайте же посмотрим, что думал об этом сам Гайдар. Чем, по его мнению, был опасен приход к власти коммунистов?
«В подавляющем большинстве случаев через несколько лет после начала реформ посткоммунистические партии (в Восточной Европе. – А. К., Б. М.) уже вполне интегрируются в структуры гражданского общества. Придя к власти на критике реформ, их лидеры, как правило, продолжают проводить примерно тот же курс. Польша, где самые резкие критики либерала Бальцеровича, получив власть, сохранили преемственность в политике, тому наглядный пример.
Подобные примеры рождают опасные иллюзии. Многие россияне думают: если в Восточной Европе с приходом посткоммунистических партий не произошло ничего страшного, так же будет и у нас. На мой взгляд, это опасная ошибка. Именно здесь проявляется принципиальное различие восточноевропейских (вассальных) и российской (имперской) компартий. Восточноевропейские компартии, скажем, польская, венгерская или болгарская, никогда не были, в собственном смысле этого слова, независимыми. По существу, они оставались отделами ЦК КПСС по управлению соответствующими странами-сателлитами. Именно поэтому и для своих народов они всегда были символом национального унижения. И после развала коммунистической империи и дискредитации коммунистической идеологии эволюционировали в сторону социал-демократии.
Совсем другая ситуация в России. Здесь коммунистическая идеология уже давно играла, скорее, роль мишуры, обертки имперской сущности. Крах социализма в России совпал и с крахом империи. Коммунизм здесь оказался переплетенным с радикальным национализмом, а основная линия эволюции КПРФ пошла не в сторону социал-демократии, а в сторону национал-социализма. Вся нацистская риторика 20-х – начала 30-х годов прекрасно приспосабливалась к постсоветским реальностям: текстовые повторы отдельных пассажей Гитлера в книжках лидера российских коммунистов Геннадия Зюганова, разумеется, далеко не случайность. Конечно, любые аналогии условны, корни КПРФ существенно иные, чем у немецких нацистов, но все же главная тенденция ее эволюции в 1991–1996 годах очевидна. Это партия агрессивного реванша, не принявшая для себя правил игры демократического общества. Ее победа на президентских выборах чревата тяжелым кризисом рыночных и демократических институтов.
Не надо быть великим экономистом, чтобы понять: в случае победы Зюганова, еще до того, как он переступит порог кремлевского кабинета, выстроятся очереди к обменным пунктам, начнется масштабное бегство и российского, и иностранного капитала за рубеж. Быстрое истощение валютных резервов, резкое падение курса рубля, вынужденный отказ от его конвертируемости – все это практически неизбежные ступени развития кризиса, который развернется в результате победы коммунистов. А отказ от конвертируемости – это уже начало развала всех с таким трудом созданных рыночных механизмов. Исчезнет конкуренция импортных товаров, ускорится рост цен, вновь возникнет дефицит на различных рынках. Естественная реакция населения на неконвертируемость рубля и появление дефицита – панические закупки предметов первой необходимости, дальнейшее ускорение роста цен, рост бедности. И практически неизбежные в данной ситуации попытки ввести контроль цен на важнейшие товары. Ну, а контроль цен в условиях финансовой и потребительской паники – прямой путь к восстановлению тотального дефицита.
Откуда возьмется зерно в городах, если рубль вновь перестанет работать? Как тогда взять его у фермеров и сельскохозяйственных предприятий? Посылать на село продотряды?
Короче говоря, экономический анализ показывает: победа коммунистов автоматически разрушит рыночные регуляторы, страна окажется в обстановке экономического хаоса 1991 года, когда не работают ни деньги, ни приказы. Нетрудно представить себе реакцию населения – рост недовольства, непопулярность режима, лихорадочный поиск врагов народа. Все это вряд ли надолго. Никакого стабильного тоталитаризма уже не получится, нет для него ни социальной, ни идеологической, ни финансовой базы. Но удар по перспективам развития России в XXI веке будет нанесен мощнейший.
Между тем, возможность победы коммунистов не какая-то аномалия, не историческая случайность. Они просто оседлали ту волну, которая уже привела к власти множество посткоммунистических партий Восточной Европы. Вопрос в том, можно ли в России остановить их и если можно, то как.
Главная надежда на то, что общество все-таки осознает риск, связанный с победой коммунистов именно в России, сработает инстинкт самосохранения».
И он сработал.
Именно это и было той «объединяющей идеей», о которой говорил президент Ельцин в мемуарах, написанных сразу после отставки, – инстинкт самосохранения.
«Ельцин победил по той причине, – вспоминал Владимир Рыжков, – что ему и его команде удалось представить выбор между ним и Зюгановым как выбор судьбы. То есть перед каждым российским избирателем был поставлен вопрос: “Выбирайте: либо вы поддерживаете продолжение реформ: рынок, частная собственность, Европа, цивилизация, демократия, либо back to the USSR, и вы будете голосовать за талоны, распределиловку, колхозы, ГУЛАГ и так далее”.