подлетное время”, до минут, что размещение их на границах будет иметь катастрофические для международной обстановки последствия. Никто, конечно, ничего в этом не понимал, он терпеливо объяснял. Все были в некотором потрясении, я хорошо это помню», – вспоминала Ирина Ясина. В те времена Гайдар был любимым спикером ее Клуба региональной журналистики.
Как и предсказывал Гайдар, планы размещения ПРО спровоцировали, а может быть, просто ускорили смену внешнеполитического курса России. Начиная с мюнхенской речи Владимира Путина в феврале 2007 года, вектор стал конфронтационным.
Казалось, что миссия провалилась: в 2008 году были достигнуты соглашения американцев с Польшей и Чехией о размещении систем ПРО на их территориях. Но уже в 2009 году, с приходом Барака Обамы на пост президента США, эти планы были свернуты. Гайдар мог оценить это и как свою маленькую победу тоже. Пусть и временную.
О том, что она временная, он уже не узнает…
Ирина Мишина, первая жена Егора, вернулась в 1996 году из Боливии, где с последним мужем, художником Николаем Смирновым, они прожили пять с половиной лет. Маша Гайдар вспоминала, что ее маму больше всего поразили предупреждения близких подруг: ни в коем случае не говори никому, что ты жена Егора, тебя убьют!
Но, в общем, жизнь налаживалась – и Маша, и Петя начали учиться в Москве, а Егор проводил с детьми довольно много времени. С Петей ходил на охоту, на рыбалку. Но больше всего он любил грибную охоту – поэтому порой брал путевки туда, где грибов было больше всего, например на Валдай. Он мог ходить очень долго, часами, но потом, как вспоминает Петр, «с ногами начало что-то происходить»… Гайдар когда-то был физически очень силен: в конце 1980-х, когда они отдыхали семьей и Петя чуть не упал со склона горы, сильно разодрав себе ногу, он нес его до дома на руках часа полтора…
Гайдар прекрасно знал, что его – за эти реформы, за тяжесть социальных потрясений – будут сильно не любить. Знал и теоретически был готов к этому. Но когда эта ненависть стала достигать его через старых знакомых, через его учителей, коллег, близких людей, которых он ценил, – это было тяжело.
В феврале 1992 года он скажет в интервью Олегу Морозу для «Литературной газеты»: «Со всеми этими людьми мы долгие годы бок о бок работали, многие из них – наши учителя. У нас с ними есть профессиональное взаимопонимание. Но, видимо, такова специфика власти: когда ты к ней приходишь, все почему-то начинают считать тебя полным идиотом… Например, Николай Яковлевич Петраков объясняет нам, что нельзя было размораживать (цены. – А. К., Б. М.), не накопив запас. Мне хочется спросить его: как можно было в реальной ситуации декабря, во-первых, не размораживать цены (они разморозились бы сами собой), а во-вторых, накопить какие бы то ни было запасы? Как это можно было сделать реально? Кого повесить, кого расстрелять? Кого простимулировать?»
Фрустрация в связи с крахом перестройки, развалом страны естественным образом заканчивалась поисками виноватого. Ну, не может же быть такого, чтобы система, стоявшая монолитом несколько десятилетий, вдруг развалилась сама. И виноватым оказался тот человек, который дал свое имя реформам.
…Реформы, с досадой напишет потом в мемуарах главный редактор «Коммуниста» Наиль Биккенин, начались с «нелегкой руки» сотрудников журнала, и особенно его экономического отдела. Дневник Игоря Дедкова начала 1990-х полон горьких и очень лично окрашенных замечаний в адрес Гайдара и людей, работавших в «Коммунисте», с которыми он проводил долгие часы в редакции, на спичрайтерской даче в «Волынском» и которые оказались в российском правительстве, например, Улюкаева и Колесникова, ставших советниками Егора. Вина за сложности транзита перекладывалась на их плечи. Доставалось и Отто Лацису, стол и кабинет которого в «Коммунисте» (он стал в то время «Свободной мыслью») унаследовал Игорь Дедков. Это отношение было характерно для всех, кто остался в журнале в 1990-е, а Гайдар совершенно об этом не подозревал. Истина открылась ему позже.
Отто Лацис вспоминал о тяжелых днях для Игоря Дедкова: «Пришла болезнь, от которой Игорю не суждено было оправиться. Нужно было положить его в хорошую больницу, но требовались большие деньги, которых не было ни у семьи, ни у редакции “Свободной мысли”. Ответственный секретарь журнала Алексей Антипов позвонил мне с просьбой обратиться за помощью к Гайдару в надежде, что он сможет оплатить лечение Игоря из средств института (Института экономической политики. – А. К., Б. М.). Когда я позвонил, Гайдар даже не дал мне договорить: для Дедкова все необходимое будет сделано. А я опять задумался: почему из журнала не обратились к Гайдару напрямую?.. Почему они сомневались в ответе на свое обращение и решили привлечь меня?»
…Собственных соратников, коллег, друзей Гайдар не всегда мог убедить в своей правоте. Да и какие аргументы имели бы силу? Период реформ оценивался и воспринимался эмоционально, а не рационально. В статьях в «Коммунисте», которые одобряла редколлегия, читали сотрудники редакции, руководители страны, широкая аудитория подписчиков и покупателей, он показывал катастрофическое положение экономической системы, предъявлял доказательства и аргументы. Но все равно не был понят.
Однако в те годы, когда публичное одиночество тяжело свалилось на его плечи, среди российских интеллигентов нашлись люди, которые его горячо поддержали.
Первым был Булат Окуджава.
…Со своим другом Виктором Ярошенко Гайдар неизменно пел три песни Булата Шалвовича. И нельзя сказать, что этот набор был совсем уж стандартный.
Во-первых, «Пиратскую лирическую» 1979 года:
«В ночь перед бурею на мачтах горят святого Эльма свечки, / отогревают наши души за все прошедшие года. / Когда воротимся мы в Портленд, мы будем кротки, как овечки. / Да только в Портленд воротиться нам не придется никогда».
Второй номер из того же репертуара – «Старинная солдатская» 1973-го: «Нас осталось мало: мы да наша боль. / Нас немного и врагов немного. / Живы мы покуда, фронтовая голь, / а погибнем – райская дорога».
Третья песня – канонический «Надежды маленький оркестрик» 1963 года.
В таком выборе можно было бы усмотреть фатализм реформаторов. В конце концов, в «Маленьком оркестрике» тоже «свинцовые дожди / Лупили так по нашим спинам, / Что снисхождения не жди».
Возможно, это и так – интуитивный выбор всегда отражает подлинные внутренние ощущения. Но главное – Окуджава соответствовал настроениям этого круга людей. И эстетическим предпочтениям.
Как и политическим взглядам: сам Окуджава всегда поддерживал линию именно Гайдара и Чубайса, хотя, казалось бы, тот слой интеллигенции, которому были дороги его песни, мог, скорее, примыкать к сторонникам Явлинского.
5 октября 1993 года, сразу после короткого, но страшного эпизода гражданской войны в Москве, в газете «Известия» появилось так называемое «письмо 42-х» – писатели, поддерживавшие Ельцина, требовали закрытия национал-патриотических и коммунистических организаций. Жесткость тона можно было объяснить тем, что ситуация была накалена до предела, в стране шла реальная борьба за власть, и едва ли национал-патриоты обошлись бы без репрессий в случае своей победы. Писатели же, среди которых были совсем уж миролюбивые Белла Ахмадулина и Булат Окуджава, драматург Александр Гельман и академик Дмитрий Лихачев, не требовали даже люстрации, не то что мести. Речь шла о «наведении порядка».
В биографии Булата Окуджавы Дмитрий Быков писал, что присоединение к этому обращению не означало, что поэт «поддерживает или одобряет власть. Это означало, что он разделяет ответственность». Но власть он, пожалуй, поддерживал – потому что это была его власть. Та власть, которой он симпатизировал и символами которой для него были Чубайс и Гайдар. Уж этих-то молодых людей, которым не было и сорока, Окуджава держал целиком за своих.
Окуджава – это переложенное в поэзию и в песни мировосприятие Гайдара.
Начиная со Старого Нового года примерно в 1994-м Гайдар и Чубайс отмечали этот особый российский праздник в доме у Окуджавы в дачном поселке Мичуринец. Знакомство произошло благодаря театральному режиссеру Иосифу Райхельгаузу. Сам он говорил об этой истории так:
«За два дня до старого Нового года мне позвонила жена Анатолия Борисовича Чубайса, Маша. Мы с ней знакомы по Ленинградскому университету и давно общаемся, независимо от того, какие должности занимал и занимает Чубайс. Поговорили про какие-то дела, и Маша предложила встретиться с ними как раз тринадцатого января. Я ответил, что никак не могу, потому что меня пригласил Окуджава и мы вместе будем праздновать старый Новый год. “Да.. – сказала она мечтательно, – как повезло”. И мы попрощались. Я положил трубку, а через полчаса раздается звонок, опять звонит Маша и говорит: “Я сказала Анатолию, так вот, он так огорчился… Нельзя ли попросить Булата Шалвовича, чтобы и мы подъехали?”».
Затем к этой компании подключился и Егор с супругой.
«Нужно отдать должное Гайдару и Чубайсу, – вспоминал Иосиф Райхельгауз, – на каких бы должностях они ни находились, а за это время кем они только не были, они всегда понимали, с кем разговаривают. То есть всегда, все годы, Чубайс и Гайдар “стояли по стойке ‘смирно’”, а Булат Шалвович, удобно сидя в кресле, говорил им, какие ошибки они совершили в последнее время, и давал советы типа: “Ну, не знаю, я бы там сделал так вот и так…” И они внимали ему абсолютно искренне и серьезно». Мария Вишневская, тогдашняя жена Анатолия Чубайса, уточняла: «Окуджава относился нежно к обоим. Задавал им много вопросов. Разговоры крутились в основном вокруг политических и экономических проблем». В давнем интервью одному из авторов этой книги Гайдар говорил: «Окуджава был умнейшим, интеллигентнейшим, адекватно понимавшим реальность человеком, с которым было удобно общаться».
Еще один важный конфидент Егора в те годы – Валерия Новодворская. Из интервью Игорю Свинаренко, журнал «Медведь»: