«21 августа. Среда. Ужасно, что мы бессильны и беспомощны. Сегодня самый черный день этого года – Чехословакия оккупирована своими “братьями”, советские танки попирают ее землю. Члены правительства вместе с Дубчеком увезены на бронированных автомобилях, а может быть, их уже нет в живых… Всю ночь работало Пражское радио, оно сообщало населению об “интервенции пяти дружеских государств” во главе с войсками моей родины. Убито около 20 словацких студентов, есть раненые. Дубчек ночью выступил по радио и призвал народ вести себя достойно, сохранять спокойствие, не оказывать сопротивление продвигающимся войскам.
Даже Гдаль, который осуждает Даниэля и Синявского, сказал: “Да, человечество достойно атомной бомбы”. Сейчас с ним трудно не согласиться…
28 августа. Среда.
…Войска в Праге и везде в Чехословакии, будет введена цензура, возможно, запретят на время въезд иностранным туристам и корреспондентам. Зато очень многие наши кретины, наконец, прозрели. Очень уж всё неприкрыто, лживо и алогично. Чехи, словаки, это не мы послали к вам ни в чем не повинных солдат, ставших захватчиками и оккупантами. И все же, как сказал Юра: “Я готов встать перед вами на колени”. Мы с Димой сделали бы то же самое, и много, много других русских. О дальнейшей судьбе мира мы имеем самые грустные и мрачные представления. Третья мировая война возможна в самом ближайшем будущем, причем повинными в ней могут быть наши сорвавшиеся с цепи псы»…
Узкие кружки московской интеллигенции, откровенно обсуждавшие в «своем кругу» вторжение в Чехословакию, были далеко не единственными, кто реагировал на вторжение. «Хроника текущих событий» 1968 года отражает эту новую реальность в таких деталях:
«26 июля 1968 г. тридцатилетний грузчик Анатолий Марченко послал в редакцию газет “Руде право”, “Праце”, “Литерарни листы” открытое письмо, в котором выражался протест против кампании клеветы и инсинуаций вокруг Чехословакии и говорилось об угрозе интервенции в эту страну.
Через два дня, 29 июля 1968 г., Анатолий Марченко был арестован на улице и отправлен в Бутырскую тюрьму. Ему было предъявлено обвинение по ст. 198 – нарушение паспортного режима.
29 июля в посольство Чехословакии было передано письмо пяти советских коммунистов с одобрением нового курса КПЧ и осуждением советского давления на ЧССР.
30 июля умер Валерий Павлинчук, молодой физик из города Обнинска, один из активнейших общественников и коммунистов города, талантливый ученый и педагог, он был исключен из партии и уволен с работы за распространение “Самиздата”. Но это не сломило его духа. Незадолго до смерти он обратился с открытым письмом к А. Дубчеку, где прямо выразил солидарность с новым политическим курсом ЧССР, видя в нем пример настоящего социалистического строительства, свободного от догматизма и полицейщины.
В Москве на Октябрьской площади некий гражданин 24 августа выкрикнул лозунг против вторжения в Чехословакию и был жестоко избит неизвестными в штатском. Двое из них втолкнули его в машину и увезли.
В ночь с 21 на 22 августа 1968 года 20-летний ленинградец Богуславский написал на трех клодтовских конях “Вон Брежнева из Чехословакии!”.
Тут же, на Аничковом мосту, он был арестован и через две недели осужден по ст. 190 на пять лет строгого режима.
Были арестованы два студента механико-математического факультета МГУ, собиравшие подписи под петицией протеста. В настоящее время эти студенты находятся на свободе.
Довольно широкое распространение в Москве получили листовки, содержащие протест против оккупации Чехословакии.
“Известны многие случаи принципиальной неявки на собрания, цель которых была добиться единогласного одобрения ввода войск в ЧССР”». И вот важное:
«Известны и случаи, когда люди находили мужество или воздерживаться от голосования или голосовать против одобрения. Так было на собраниях в Институте международного рабочего движения, в Институте русского языка, на одной из кафедр МГУ, в Институте мировой экономики и международных отношений, в Институте философии, в Институте радиотехники и электроники».
Ну а что же все-таки Тимур Гайдар?
Какова была его роль в этой истории 1968 года, кроме «тщательно спланированного самоубийства»?
Сразу надо сказать – его не пригласили в Комитет партийного контроля, не таскали к «партийному следователю», не мотали душу на этих бесконечных «беседах».
Вернемся к исповеди Лациса. Итак, «группа» разоблачена.
«Лен, – пишет Лацис, – повел себя иначе. Он несколько часов беседовал с Бобковым (по-своему легендарный заместитель Андропова по 5-му управлению КГБ, «отвечавший» за всех инакомыслящих и диссидентов в СССР Филипп Бобков. – А. К., Б. М.)…
О судьбах социализма, марксизма, о положении в стране, о сталинизме, о своих идеях и намерениях. Это, конечно, больше было похоже на беседы Штирлица с Мюллером, чем на известную героическую картину “Допрос партизана”. Но важна не картина, важен результат. От Карпинского, который знал гораздо больше, чем Глотов и Клямкин, Бобков не узнал ничего нового – во всяком случае, если судить по последствиям для других людей. Главное – он не узнал о первом кружке, существовавшем до установления наблюдения: Лубянка не тронула ни Тимура Гайдара, ни Геннадия Лисичкина, ни Георгия Куницына, ни Егора Яковлева».
Разгром с подачи Лубянки журнала ЦК ВЛКСМ «Молодой коммунист», откуда уволили уже упомянутых Глотова и Клямкина, исключение из партии Лена Карпинского, запрет на публикации Геннадия Лисичкина в комсомольской прессе – всё это было уже позднее.
«Первый кружок», в который входил Тимур Гайдар, уцелел. Им – как считает Лацис – просто повезло. Их не тронули.
«Последствия» оказались совсем другими – «крамолу» того самого кружка, собиравшегося в том числе и у них дома в квартире на «Аэропорте», как губка, жадно впитал его сын, Егор.
Ариадна вспоминает, как она «жгла бумаги», которые оставались после этих сходок Егора Яковлева, Карпинского и Тимура: «Я прекрасно знала, чем им это все грозит».
Однако, как говорится, «рукописи не горят». «Рукопись» Тимура и его друзей из того страстного 1968 года огненными буквами запылала в юношеском сознании Егора Гайдара – позднее, году в 1973-м, когда он поступил в МГУ.
Это еще один – важнейший – эпизод из биографии семьи, и о нем тоже стоит рассказать подробно.
В 1973 году после десятого класса Егор Гайдар поступал на экономический факультет МГУ – это, в принципе, было в логике его детских увлечений. Его в семье еще с детства считали «будущим ученым». Столько времени он проводил за книгами и такие книги читал – ошибиться было невозможно. Даже болезни, и те у него были «головными». Случались очень сильные приступы головной боли, в том числе от переутомления: помогали немного только крепкий чай, тройчатка, цитрамон, но разговаривать с ним о том, чтобы он поберегся, было бесполезно – скорость поглощения книг только увеличивалась год от года.
Репетиторов, связей – ничего этого у него не было, готовился к экзаменам самостоятельно. А тогда, как и сейчас, поступление в институт для мальчика означало в том числе и возможность проходить военную службу без отрыва от учебы, на военной кафедре в институте.
А это было важно.
Он твердо знал, что отец освобождать его от службы не будет. Пару лет спустя своему другу Марку Максимову Тимур в этом резко отказал: «Мужчина должен служить в армии». Просил за сына об этом не сам Марк Максимов, а его жена Антонина. К счастью, сын Марка – Андрей Маркович Максимов, будущий театральный режиссер и телеведущий, был освобожден от военной службы официально, «по зрению», как тогда говорили, но случай этот ему запомнился.
Такие просьбы Тимур получал частенько, однако близкие люди знали: помогать «откосить» от армии – нет, это не к Тимуру.
Слава богу, Егор в МГУ поступил. Все его друзья говорили прямо: знаешь, армия – это не для тебя.
Однако еще до этого родителям пришлось пережить стресс по совершенно другому поводу. Повод этот был совершенно секретный, и никому из своих друзей Тимур и Ариадна, конечно, о нем не рассказали.
И в школе, и потом в институте Егор был очень разборчив в выборе друзей. Компания у него сложилась маленькая, узкая – вокруг его школьного друга Вити Васильева и его самого. В нее вошли, например, Леша Битов, сын Олега Битова, старшего брата знаменитого уже тогда писателя Андрея Битова, и подруга Леши Аня.
И вот в том самом 1973 году, когда они все поступали в институт, у них родилась идея «сделать что-то».
В кружке было еще три-четыре человека, вспоминал впоследствии Васильев, который остался другом Егора на всю жизнь. Но на «дело» они решили идти именно вчетвером – Егор Гайдар, Витя Васильев, Леша Битов и Аня.
«Делом» этим были листовки, антисоветские прокламации, которые команда Егора должна была разнести по подъездам и бросить в почтовые ящики. Основная идея текста, вспоминает Васильев, была простая – так дальше жить нельзя, строй надо менять. Но текст листовки, к сожалению, не сохранился.
Об обстановке в доме Гайдаров мы уже сказали немало. Что же касается Леши Битова, то его отец, журналист Олег Битов, работавший в «Литературке», через несколько лет и вовсе попадет в очень тяжелую историю, которая до сих пор покрыта мраком кагэбэшной «секретности».
Решив остаться на Западе и публично объявив об этом, он вдруг снова попал в СССР – его выкрали то ли обманом, то ли с помощью каких-то психотропных средств. Да еще и заставили «покаяться», сломав человеку жизнь.
Как и в семье Егора, отец Леши Битова не скрывал от сына ни круг своего чтения, ни свои мысли.
Оба отца при этом занимали серьезные посты в крупнейших советских газетах того времени.
Но истории эти – с родителями-интеллигентами, которые не прятали от детей ни книг, ни мыслей – не были единственной тропинкой к первым безумствам поколения, родившегося в 1950-е годы.
Например, Валерия Новодворская, учившаяся в конце 60-х в Инязе (Институте иностранных языков имени Мориса Тореза), выросла в очень простой советской семье; ее мама отнюдь не была антисоветски настроенным человеком. Но в 19 лет