«В компании отца Тимур, безусловно, выделялся. Больше всего он был похож на американского актера – ослепительная улыбка, белоснежная рубашка с расстегнутым воротом, вечная трубка в зубах, – вспоминает телеведущий Андрей Максимов, сын Марка Максимова. – Надо понимать, что это не была диссидентская компания. Все они печатались в советских изданиях, были советскими поэтами. Кстати, Тимур из них всех мне казался самым советским, тем более что он работал в газете “Правда”. Но были моменты, когда даже при мне они говорили абсолютно откровенно, и я это хорошо помню. Очень неприятно их поразила брежневская многотомная автобиография – для них, фронтовиков, было очевидно, что выпячивать свои “подвиги” на войне нелепо, к этому они отнеслись сурово. Очень остро обсуждали они авантюру в Афганистане. Но главной их темой все равно оставалась литература и литературная жизнь».
…Трубку тогда курили многие, но у Тимура была не только настоящая трубка – были все фирменные аксессуары к ней, фирменный табак. Таким могли похвастаться немногие.
Тимур сам перестроил свою квартиру на западный манер, упразднив коридор: сразу после прихожей начиналась большая гостиная с камином. Это поражало многих. При этом, конечно, он никогда не был дельцом, рвачом, но, что называется, любил и умел жить. В писательский дом на Красноармейской (а Тимур был членом Союза писателей СССР) раз в неделю привозили продуктовые заказы – конечно, семья этим иногда пользовалась, если привозили что-то нужное. А вот из «Правды» Тимур никаких продуктовых заказов никогда не приносил, разве что недоступное под Новый год шампанское. Ему полагалась «служебная дача» в Серебряном Бору – две маленькие комнатки в доме на две семьи, с отдельным входом, без горячей воды, без душа, и Тимур не стал покупать участок и строить летний дом. Но в писательский кооператив в поселке Красновидово он вступил и взносы за квартиру в строящемся двухэтажном доме начал выплачивать. А перед этим лет двадцать выплачивал взносы за кооперативную квартиру на Красноармейской, у станции метро «Аэропорт». Да, пусть в Красновидове была не дача и не отдельный дом – всего лишь маленькая двухкомнатная квартира (на трехкомнатную денег не хватило) в кирпичном двухэтажном доме, зато она была в лесу. (Да и ту он получил не без труда: из списка его вначале выкинули, затем дали «служебное помещение».)
Если же гонораров на такие большие траты не хватало – он мог занять у друзей.
В семнадцать, восемнадцать, девятнадцать лет все события, которые происходят с человеком, – воистину эпохальные. Любой друг – практически навсегда. Каждое свидание с девушкой может быть судьбоносным. Каждая книга может перевернуть сознание. Что уж говорить про историю с листовками. После нее Егор очнулся практически другим человеком, повзрослевшим и готовым смотреть на этот ужасный мир с горькой усмешкой современного Печорина.
Однако главное, что может произойти (или не произойти) в этом возрасте, – попытка жить самостоятельно. Отделиться от родителей.
По крайней мере, так было тогда, в начале и середине 1970-х, когда его поколение только вступало в жизнь. Не сбросив с себя этот груз зависимости – жить «по-взрослому» было трудно.
У Егора в этом смысле был особый случай – у него не было никаких конфликтов с родителями. Они его страстно любили. Он для них был другом. Их связывали узы, которые были куда крепче формальных семейных обязательств.
Но освобождаться все равно было необходимо.
Многие из нашего поколения для решения этой задачи выбирали тогда самый простой вариант: ранний брак. Появлялся железный довод к тому, чтобы жить от родителей отдельно. Ранние браки в те годы были совсем не редкостью.
Страсть, любовь, первый ребенок – все это, конечно, было на первом плане. Но и желание вырваться из-под опеки взрослых играло огромную роль.
У Егора, повторяем, был особый вариант – ему было необходимо вырваться не просто из-под опеки: родители, умные люди, никогда на него не давили, умели найти аргументы, умели найти к нему подход. Ему было необходимо вырваться еще и из-под ярчайшей харизмы своего отца, из-под ауры его великого обаяния. Тимур Гайдар – хотя из сегодняшнего дня это не кажется столь очевидным – был по-настоящему знаменит в той Москве. У него всегда была своя, особая слава. У него был свой круг ярчайших, великих друзей, и сам он был на их уровне – великий, яркий человек. Он был блестящим мужчиной, способным дать любой совет, решить любую проблему…
Но, пожалуй, это и было тяжело. Или как минимум совсем непросто.
Родители Иры Мишиной снимали дачу в Дунине, так же как и бабушка Егора Лия Лазаревна Соломянская, редактор киностудии «Союзмультфильм», первая жена Аркадия Гайдара.
Пожалуй, именно рассказанный бабушкой вариант судьбы Аркадия Петровича (или как сейчас говорят, «нарратив») стал для семьи основополагающим. То есть решающим для всех поколений Гайдаров.
Именно ей были адресованы все жгучие вопросы, которые в разное время, безусловно, задавали и сын Тимур, и внук Егор: а как Аркадий Гайдар относился к Сталину? а что он думал о пакте Молотова – Риббентропа? а что бы он делал сейчас, не погибни на войне? а правда ли то, что на гражданской участвовал в расказачивании и подавлении крестьянских восстаний? и так далее, и так далее.
Не на все вопросы Лия Лазаревна могла ответить. На многие вопросы (в том числе и касавшиеся отцовской родословной) Тимур начал искать ответы сам, когда задумал писать свою книгу об отце. Но основной посыл ее ответов и сейчас нам очевиден – Аркадий Гайдар был невероятно искренним человеком. Он был человеком порыва, поступка, жеста, он был настоящим художником – легким и бесшабашным в жизни, принципиальным и твердым в творчестве и убеждениях. Он был человеком своего времени, который отчаянно, до боли в сердце верил в мировую революцию. Такой ответ Лии Лазаревны – пережившей два года сталинских лагерей – был, конечно, самым убедительным семейным свидетельством. Это был ответ живого человека, он перевешивал любые, и советские, и антисоветские, аллюзии на тему Аркадия Гайдара, возникшие уже в позднейшие времена.
Все в семье говорят о Лие Лазаревне как о человеке с «непростым характером»: она могла и прикрикнуть, и настоять на своем в любой ситуации, ее покорно слушался и вспыльчивый Тимур, и упрямый Егор, ей с почтением внимали и все женщины этой семьи. А куда было деваться? Лия Лазаревна могла зажечь огонь полемики!
«Когда мы приезжали на дачу, – вспоминает Ариадна Павловна, – и, к примеру говоря, Тимур обещал вкрутить, наконец, лампочку – поскольку Лия Лазаревна не хотела сама лезть на стул, и вообще превращала это в воспитательный момент, мол, некому в доме лампочку вкрутить, – и вот он приезжал, стелил газетку, вставал на стул, и тут же она начинала его воспитывать: да нет, Тимур, ты все неправильно делаешь! И тут же сгоняла его со стула и вставала сама…»
Приезжая в поселок Дунино из Москвы, Белграда или Гаваны, Егор погружался в праздничную, благодушную атмосферу подмосковного лета. Были поселки «академические», «научные», были «дипломатические», были «творческие» (писатели, киношники), но везде, и в Болшеве, и в Суханове, и в Переделкине, жгли большие костры, ставили детские спектакли, устраивали общие дни рождения, пели песни, хохотали до упада, переодевались в простыни и мамины платья, рыбачили, играли в домино, тайком от взрослых пили портвейн и сухие грузинские вина, провожали друг друга до калитки.
Здесь они и подружились с Ириной. Сначала дружили – а после выпускных экзаменов отношения изменились.
Ира поступила во второй мед. Той осенью 1973-го они встречались практически каждый день. Он провожал ее домой. Она жила с родителями далеко, в Бутове. Домой он возвращался очень поздно, в час или в два ночи. Или оставался ночевать у родителей Иры.
Как ни старался успокоить жену Тимур Аркадьевич, Ариадна Павловна начала сильно волноваться.
Да, эти ежедневные прогулки по ночной Москве могли кончиться плохо! Москва в ту пору была городом, где улица к прохожим была порой довольно беспощадна в ночное время. Она волновалась за сына.
Таким образом не только у самого Егора, но и у его родителей созрела простая идея – а давайте вы все-таки поженитесь! Идея была принята на ура.
Свадьба была такая – несколько человек друзей. Свидетели – Маша Стругацкая (ставшая второй женой Егора почти через десять лет) и институтский друг Егора Виктор Походун. Выпили шампанского и пешком пошли в загс на Фестивальной улице.
Затем вернулись домой и начались танцы под пластинки. Ни о каком ресторане, ни о какой «свадьбе по-взрослому» речь изначально даже не шла. Была веселая, легкая, счастливая атмосфера. Такой эта свадьба и запомнилась.
Началась супружеская жизнь. В 1979 году, уже после того, как они окончили институт, родился сын Петя. Еще через три года – дочь Маша. Все это время молодая семья жила в родительской квартире на Красноармейской улице, в писательском доме возле станции метро «Аэропорт».
А уже потом началась жизнь в Строгине. Тимур как очередник Моссовета дождался очереди и получил «двушку» в новом районе.
Да, это был совершенно новый район Москвы. Новостройки. Грязь вдоль свежего асфальта, налипающая на ботинки. Первые высаженные вдоль бетонных коробок деревца. Бульдозеры и краны.
Сообщение с центром города очень тяжелое – выходить нужно было заранее, долго ждать автобуса, ехать до метро чуть не полчаса, давиться в общественном транспорте в часы пик.
С другой стороны – дикий, прекрасный, заросший лесом берег чистой еще Москвы-реки. Летом можно было купаться, осенью и весной – просто гулять по берегу. До отцовской дачи в Серебряном Бору – она находилась на другом берегу реки – можно было добраться на речном трамвайчике. Очень удобно.
Начались детские болезни, пеленки. Начались и проблемы с деньгами.
Жить на две стипендии было трудно. Две стипендии в те времена – это 100 рублей в лучшем случае. На такие деньги даже одному было прожить нельзя.