Но и брать деньги у отца Егор не хотел. Решил зарабатывать сам. Одно время ходил разгружать вагоны. Уже в 1990-е, когда писал мемуары, подумал, что этому эпизоду – про вагоны – читатель может не поверить, и прописал фамилии четырех друзей-свидетелей:
«Наша молодая студенческая семья жила скромно. С друзьями Аркадием Вилитенко, Сергеем Богдановым, Рубеном Саакяном, Сашей Пагониным ходили разгружать вагоны. Потом начал переводить с английского для ИНИОНа».
…Были еще и походы на овощную базу. Там Егор вывихнул руку. Словом, физический труд для приработка ему не очень подходил. Уже на старших курсах включился в работу, которую ему предложил будущий научный руководитель диплома доцент Виталий Кошкин, – хозрасчетные исследования по договору для предприятий электротехнической промышленности. Хозрасчет был в моде, предприятия хотели научно обоснованную экономическую модель, по которой можно было бы отчитаться, – вот, мол, у нас ученые экономисты все обсчитали, все проверили, прибыля не за горами, план перевыполняем!
Лекции по линии общества «Знание», деньги по договору за хоздоговорные работы в аспирантуре (по ним потом он напишет диссертацию; в трудовой книжке это называлось «лаборант», а затем «младший научный сотрудник экономфака по хоздоговору на 0,5 ставки»), переводы для реферативных сборников ИНИОНа – Института научной информации по общественным наукам – кое-что заработать, конечно, ему уже удавалось.
Но жили в целом скромно, как все. Скромно, но весело: как и отец, Егор полюбил по выходным баню с друзьями. После бани приезжали в Строгино, играли в шахматы, немного выпивали. Ира жарила сосиски, разрезая концы, получалось красиво: зеленый горошек, селедка или шпроты, морковь с чесноком и майонезом – что бог послал. Иногда удавалось купить бефстроганов или антрекоты в кулинарии, но это если сильно повезет и если в кармане оказались лишние деньги. Лишних, как правило, не было; чтобы дожить до следующих поступлений, нужно было порой считать до копейки. Егор это делать умел.
За дружеским столом начинались долгие разговоры – политика, экономика, высокие материи, позиция интеллигента. Обсуждали книги, в частности Стругацких. Обсуждали новейшие труды по экономике, изданные, разумеется, не у нас.
Кругом был густой брежневский застой. Червона Рута, «не шукай вечорами», чемпионат мира по хоккею, полузапрещенный художник Илья Глазунов и его знаменитая выставка, «Мой адрес не дом и не улица», БАМ, строительство автозавода в Набережных Челнах, американские империалисты терпят позорное и сокрушительное поражение во вьетнамской войне…
Мир вообще был на грани войны, это было понятно при первом же взгляде на газетные полосы. Но думать об этом не хотелось, хотелось о хорошем. Открывали для себя всё новые и новые книги.
Очереди в магазинах тем временем становились всё яростнее и длиннее – а продукты всё хуже.
Долго стоять в очередях времени у них с Ирой не было – даже просто дорога в один конец занимала часа полтора. Ира с дежурства в больнице – она работала медсестрой – бросалась стремглав в метро: забрать Петю из садика.
Когда Ариадна приносила в химчистку джинсы Егора, купленные еще в Югославии, ей говорили: слушайте, ну а чего вы ему новые-то не достанете? Сколько уже можно их чинить?
Она с гордостью отвечала: «Да, мой сын живет честно, и что?»
Ну и действительно – откуда у советского студента деньги на новые джинсы, которых и в свободной-то продаже не было?
Егор, в ту пору уже читавший на английском труды по экономике, прекрасно понимал, что те рубли, на которые они жили с Ирой и на которые жили в большинстве своем простые советские граждане, от Чукотки до Калининграда, отнюдь не были единственной советской валютой. Нет, рубль-то был один и тот же. Но валюты были в ходу разные. Потому что это был абсолютно разный рубль, с разным наполнением.
В СССР можно было жить в одной, другой, третьей и четвертой экономической реальности. По выбору.
Реальность первая – вот эта самая реальность официальных зарплат и официальных цен, в которой жили их родители и они сами.
Из «правдинских» гонораров Тимуру удавалось выплачивать взносы за кооператив в Красновидове, содержать личный автомобиль, иногда водить друзей в ресторан, но на этом «жизнь на широкую ногу» в советском варианте и заканчивалась. Да и с ней порой приходилось залезать в долги.
Реальность вторая: «надбавочный» рубль. Рубль, который платили на БАМе, например, или в северных областях СССР (Норильск, Коми, Камчатка, Сахалин), был обеспечен другими товарами – в тех местах ассортимент магазинов был значительно богаче, но главное – там фигурировали совсем другие цифры в зарплатной ведомости: получать 500, 600, 800 рублей в месяц там было нормально, а это в разы больше, чем на остальной территории СССР. То же самое в какой-то мере касалось и сезонных работ (рыболовецкие траулеры, например) и отдельных договорных видов деятельности – таких как стройка объектов соцкультбыта в колхозах и совхозах, оформление библиотек, школ, детских садов, домов культуры, ну и масса других видов деятельности, не до конца подконтрольных советской бухгалтерии. Этим, например, занимались некоторые однокурсники Егора в стройотрядах. Каждый привозил после лета в стройотряде полторы, две тысячи рублей.
Наконец, была третья реальность – «черный», пиратский рубль. Это был в чистом виде продукт черного рынка. Причем рынок этот касался отнюдь не только американских джинсов, тряпья или пластинок, которые привозили из-за границы советские командированные.
Объем товаров и услуг, которые обращались на советском черном рынке, был вообще воистину огромен. Это были практически криминальные деньги, но они ходили по стране в больших объемах, серьезными полновесными потоками. Это были и ширпотреб, и техника, и «левое» топливо, и «левые» стройматериалы, и лес, и продовольствие, и все что угодно.
Ну и наконец, практически узаконенный инвалютный рубль – то, что оставалось гражданам после зарубежных поездок, накопленная абсолютно честным трудом валюта, вывезенная из какой-нибудь Болгарии или Монголии: на эти деньги можно было купить в магазинах «Березка» дефицитный видеомагнитофон, обменять его на что-то еще более дефицитное, а там, глядишь, и до новой машины недалеко. Артисты цирка или балета или моряки торгового флота, которые много ездили (плавали) по миру, умудрялись таким образом даже иностранные автомобили в СССР ввозить. И на этом тоже основывался нелегальный черный рынок в стране.
Наконец, был «льготный», партийный рубль (как называл его впоследствии Ельцин, боровшийся с этими привилегиями): за сущие копейки, имея «допуск» в спецбуфет, спецмагазин и прочие «спецместа», можно было и вкусно поесть, и купить дефицитные продукты, и технику, и одежду, и путевку в шикарный санаторий.
Обо всем этом знал любой взрослый гражданин СССР, особенно если он жил в большом городе, где слухи о подобных вещах распространялись со скоростью света.
И каждый взрослый гражданин делал свой выбор – в какой именно экономической реальности он хочет жить.
Егор Гайдар, как и многие люди его поколения, сделал другой выбор – он решил эту реальность попросту изменить. Да, он хотел жить честно, как нормальный человек, не испытывая угрызений совести, не испытывая страха перед законом, но при этом зарабатывать для семьи прилично – своим трудом, своей головой.
Но тогда это было практически невозможно.
Думая над этим, Егор пришел к простому выводу: эта лживая, фальшивая система ценностей, построенная на обмане, на неравенстве возможностей – рано или поздно рухнет.
…Позднее Ирина Евсеева, однокурсница Егора, вспоминала, как вошла в университетскую аудиторию, где у доски стоял Егор. Никаких сомнений, что у доски стоит именно Егор Гайдар, у нее не возникло. Хотя она его до этого никогда не видела. Но уже самый первый миг дал ей понять, что этот человек – самый незаурядный, самый не похожий на всех, кого она знала раньше, что он обладает абсолютно неординарными способностями.
Они познакомились с Егором в научном кружке. Это был кружок, который организовал для своих студентов будущий научный руководитель Егора и куратор его кандидатской диссертации доцент Кошкин. Темой кружка была «экономика социалистических предприятий».
Но дело тут не в теме и не в кружке. А в том чувстве, которое испытала Ирина Евсеева при первом же взгляде на Егора Гайдара.
«Еще когда он учился или только начинал научную работу, – вспоминает Владимир Мау, нынешний ректор РАНХиГС (Российской академии народного хозяйства и государственной службы), – мы уже все знали, что он самый яркий в нашем поколении, самый продвинутый, самый умный… Это просто даже не обсуждалось».
То же самое говорил и экономист Михаил Дмитриев:
«Я узнал Гайдара в силу возраста чуть позже других. Если году в 88-м, 89-м, столкновения с Гайдаром (а я, конечно же, уже о нем знал) меня разочаровали – он, как мне казалось, отставал от времени, по-прежнему стоял на позициях медленного перехода к “социализму с человеческим лицом”, то уже через год, примерно в 1990 году, у меня после встречи с ним не было сомнений: Гайдар круче нас всех, он продвинулся в понимании реформ и в их механизме настолько далеко, насколько было возможно, он опережает всех на две головы».
Яков Уринсон, бывший вице-премьер и министр экономики в правительстве Черномырдина, познакомился с Гайдаром в середине 1980-х:
«Тогда я работал в Госплане, в статистическом управлении, и читал западные работы только по эконометрике, экономику знал не очень хорошо; так вот, Гайдар сразу, с ходу дал мне список книг по-английски и по-немецки, которые я должен был прочесть, список меня поразил, так же как и сам Гайдар, он опережал нас всех».
Эта тема – о том, что Гайдар интеллектуально опережал всех своих ровесников и друзей – не раз и не два встречалась нам в ходе этих интервью.
Уже тогда от него ждали многого.
Он еще ничего не сделал – а люди верили, вернее, даже так, они знали – он сделает! Он