должен сделать.
Глава третья. Человек книги
Гайдар стал кандидатом наук в 24 года.
Сразу после институтской скамьи он пошел в аспирантуру и начал писать диссертацию.
О том, что это был за сюжет в его жизни, стоит рассказать отдельно. А сейчас мы сразу переносимся к торжественному моменту – банкету после защиты.
Банкет был веселый, продолжался до двух часов ночи. Однако на следующий день научный руководитель Егора Виталий Исаевич Кошкин позвонил домой своему подопечному в девять утра.
Гайдар с молодой женой Ирой жил тогда еще с родителями в квартире у станции метро «Аэропорт». Трубку взяла мама, Ариадна Павловна. Она сообщила Кошкину, что ее сын «уже уехал работать в библиотеку». Кошкин замер, не понимая, верить или нет: а вдруг любящая мама прикрывает сына, спящего без задних ног после праздничных возлияний? Потом сообразил – в семье Гайдаров такое невозможно, и Егор действительно уже едет в библиотеку. Случай этот он запомнил на всю жизнь.
Можно сказать: Гайдар был очень дисциплинированным, ответственным молодым научным сотрудником.
А можно и по-другому: библиотека никогда не была для него «работой». Библиотека была для него вторым домом. Или даже первым. Только здесь, за письменным столом, он чувствовал себя защищенным, востребованным, счастливым.
Близкому соратнику Леониду Гозману он так однажды и сказал: «Леня, видишь ли… ты, как и я, принадлежишь к редкому типу людей, которые чувствуют себя счастливыми только за письменным столом». Со значением сказал. Гозман немного поперхнулся – насчет себя он не был вполне уверен, но виду не подал.
«Вселенная – некоторые называют ее Библиотекой… Я утверждаю, что библиотека беспредельна». Библиотека, по выражению Хорхе Луиса Борхеса, бесконечна, как вселенная. Именно она и была тем местом, где Егор Гайдар не мог потеряться. Она была его убежищем, в котором он ориентировался совершенно свободно и откуда уходил весьма неохотно. Его увлекала бесконечность Библиотеки (с большой буквы), но в то же время его мозг беспрерывно каталогизировал ее.
Здесь – античность, там – восточные цивилизации, тут – марксизм, в той стороне – теории современного экономического роста. Усматривая связи между разными и, казалось бы, далекими углами Библиотеки, можно было строить теории и делать выводы. Не только на основе эмпирических данных и формул, но и на прочной почве самых разнообразных и неожиданных знаний. Знаний о человеческой истории и человеческом поведении.
Так – в блужданиях по бесконечной Библиотеке – и построен фундамент главной книги, opus magnum, которую Егор писал в голове много лет, пересказывал друзьям, надиктовывал сотрудникам, создавая черновики и версии. Она и называется так, что бесконечность присутствует, она где-то рядом: «Долгое время».
Повествование Гайдара свободно скользит по Библиотеке. Переплетаются и сопоставляются примеры из разных периодов истории и разных отраслей знаний, подкрепленные теоретическими выводами из книг начала XX века и свежей литературы, ксероксы которой только что принесли из ИНИОНа.
…Кстати, об ИНИОНЕ. Полное его название – Институт научной информации по общественным наукам при Академии наук (тогда – СССР). Само здание ИНИОНа не случайно считалось памятником архитектуры советского модерна. Оно строилось по уникальному проекту архитекторов Я. Белопольского, Е. Вулых, Л. Мисожникова. «Главное в стране место, где собиралась, систематизировалась и реферировалась литература по общественным наукам, – пишут авторы справочника «Москва: архитектура советского модернизма», – должно было быть идеальной библиотекой с архитектурой на уровне мировых образцов… Читальные залы освещаются верхним светом через круглые световые фонари… Архитекторам удалось сделать полностью стеклянными и внешние стены третьего этажа, и перегородки между залами, тем самым создав визуально единое пространство. Вся мебель в читальных залах была низкой, чтобы ничто не загораживало эффектного зрелища потолка, покрытого рядами круглых люкарн… Созданный на основе библиотеки в 1968 году Институт научной информации по общественным наукам стал не столько центром работы над приближением окончательной победы коммунизма, сколько рассадником вольнодумства. Правда, к свежей зарубежной литературе и к вожделенным “Запискам Тартуского университета” допускали лишь избранных: ИНИОН обслуживал только сотрудников Академии наук, аспирантов и, в отдельных случаях, студентов-дипломников».
Однако внутри ИНИОН был устроен на первый взгляд так же, как любой другой советский НИИ: длинные коридоры, отделы, лестничные пролеты и курилки. Ядром бесконечного запутанного здания была огромная библиотека, в которой работали одновременно сотни, если не тысячи ученых.
Понятие «общественные науки», к счастью, включало в себя самые разные дисциплины – религию, историю, философию, психологию, социологию, эстетику, культурологию, экономику… ИНИОН обладал самым востребованным в СССР научным читальным залом – здесь делали переводы и/или рефераты работ западных ученых, которые полагалось критиковать, но знать. Для этого стояли копировальные машины, ротапринты. Такие ротапринты были в любом уважающем себя НИИ, просто в ИНИОНе их было больше. Ротапринты, так же как потом ксероксы, стояли в отдельных кабинетах, запиравшихся на ключ. Тогда это были огромные сложные махины, напоминавшие настоящие заводские станки. Доступ к ним имели далеко не все сотрудники соответствующих НИИ, а лишь прошедшие проверку «первым» отделом. Система «первых» отделов, если речь шла о всесоюзных организациях и учреждениях, напрямую подчинялась КГБ. Все было строго.
И тем не менее размножение такой вот «полунелегальной» литературы расцвело в Москве 1980-х пышным цветом! Сборники, рефераты, книги с грифом «ДСП» («для служебного пользования»), как правило, имели порядковые номера. Иногда их «служебный» тираж доходил до 200–300 экземпляров. Так вот каждый экземпляр был пронумерован. Но когда умелые (еще и смелые!) люди делали «слепые ксероксы» с какого-нибудь 150-го экземпляра, вместо номера там оставалась черная дыра – номер попросту заклеивали. Сделать нелегальные копии за деньги можно было через посредников, знакомых с работниками копировальных машин.
Но особенно востребованную или опасную литературу размножали иначе: на пишущих машинках или на фотокопиях, вручную. В кругу друзей авторов этих строк таким образом не раз перепечатывали самую разную литературу: стихи, эзотерические трактаты, лекции или, например, стенограммы заседаний кружка Щедровицкого.
Эта была особая система, хорошо известная молодым интеллектуалам Москвы.
Конечно, ничего «подрывного» или «запретного» в этом «ДСП» не было – и тем не менее именно эти ротапринты и ксероксы позволили, например, молодому Гайдару ознакомиться с большим корпусом мировой экономической литературы (и на английском, и на русском языках).
Да, это, конечно, был большой недосмотр советской власти…
Впрочем, в ИНИОНе не только «ксерили» (тайком и легально) и не только читали.
Здание окружали – точнее, были его архитектурными элементами – какие-то уродливые декоративные бетонные сооружения: пандусы, лестницы, арки и небольшие искусственные водоемы. В любое время года здесь стояли группки людей, обсуждая, так сказать, прочитанное, делясь мыслями и суждениями, дымя дешевыми сигаретами болгарского, в основном, производства. «Дискуссионный клуб» ИНИОНа, таким образом, работал от открытия до закрытия. Были и другие удовольствия: проходили так называемые «открытые лекции», записавшись заранее, любой желающий мог прийти, например, на лекцию Сергея Аверинцева, выдающегося русского филолога с мировым именем. Лекции проходили в большой аудитории, в которую приносили из других комнат стулья, в ней помещалось человек 30–40. Иногда сидели и на подоконниках. Поскольку лекции начинались после окончания рабочего дня, в соседних помещениях уже никого не было. В коридорах огромного пустого здания было уже темно и страшно, а здесь горел свет.
Словом, ИНИОН излучал ощущение свободы – свободы мысли, прежде всего. Именно это излучение делало его таким притягательным. Да, это была не просто библиотека…
Но и свою личную среду обитания Гайдар тоже превращал в библиотеку. Летом 1985-го новый петербургский друг, экономист из круга Анатолия Чубайса Сергей Васильев, навестил Егора в Строгине, где он тогда жил с первой женой Ириной и детьми Петей и Машей:
«Его семья была на даче, мы общались практически целый день, ходили купаться на пляж напротив Серебряного Бора. Меня поразил кабинет Егора, по периметру застроенный книжными стеллажами, – эта конструкция была повторена потом во всех его домах».
В последнем домашнем кабинете Гайдара в квартире на Осенней улице авторы этих строк побывали (здесь теперь живет Петр Гайдар со своей семьей) – тоже всё так, как и в Строгине, как описывал Васильев. По всем четырем стенам – до самого потолка – книжные полки. Именно эту, и только эту мебель Егор проектировал сам. Сам рисовал эскизы. Сам говорил с плотником. Сам выбирал чуть ли не материал для полок, устройство стеллажей, стекол, высоту и длину. Это было его личное пространство в квартире – все остальное он предоставлял домашним.
И так было в каждой квартире, в каждом кабинете, на любой даче, на любой работе – его личная среда обитания строилась, исходя из расположения книг. Книги должны были именно окружать его самого и рабочий стол, как бы поддерживать его в центре вселенной.
Какие же это были книги?
Итак, тут – марксизм, тут – античность и восточные цивилизации, тут – теории современного экономического роста.
Не все, что читал тогда Гайдар, было, что называется, «в свободном доступе». Он окончил МГУ в 1978 году. Интересно посмотреть, что тогда считалось наиболее острым «самиздатом», что именно входило в обязательный круг чтения развитого молодого человека.
Начнем, пожалуй, с философии.
В том же 1978 году Мераб Мамардашвили прочел три лекции во ВГИКе, на сценарном факультете. История умалчивает, кто был их инициатором, но надо признать, что акция была по тем временам довольно смелая – Мамардашвили уже был в опале. Тем не менее лекции ему разрешили. Помимо будущих сценаристов, на них попали и те, кто хотя бы приблизительно знал о том, что Мераб Мамардашвили – крупнейший ученый, блестящий знаток западной философии.