Среди советских философов Фролов (а он окончил философский факультет МГУ в 1953 году) выделялся тем, что посвятил много статей и сил защите генетики. В 60-е годы написал целый цикл статей в защиту советских генетиков, а в 1971 году выпустил книгу – «Генетика и диалектика», где на помощь наследникам Вавилова призвал «тяжелую артиллерию» – Маркса, Энгельса, Ленина. Недаром об этой книге высоко отзывался П. Л. Капица. Возможно, перед наукой в целом у Фролова был целый ряд каких-то других грехов, но часть из них он отмолил хотя бы одним этим поступком. В 1968–1977 годах журнал «Вопросы философии», где он был главным редактором, занял особое место в ряду академических изданий – достаточно сказать, что его сотрудниками были Мераб Мамардашвили и Владимир Кормер. Фролов не боялся приглашать в редакцию этих, прямо скажем, необычных для «идеологического» издания людей, практически изгоев.
Уже после «Вопросов философии» он был ответственным секретарем, а фактически руководителем издававшегося в Праге журнала «Проблемы мира и социализма» – почти официальным местом ссылки многих партийных диссидентов и «партизан 68-го года». Это был международный журнал компартий многих стран, и не только социалистического лагеря, и уровень свободы тут был совсем другим. Тот же Лацис здесь провел много лет. Короче говоря, если Иван Фролов сам «партизаном» и не был, то был достаточно умным человеком. Это во-первых, а во-вторых, многих «партизан» он очень хорошо знал лично – и им симпатизировал. Как говорил критик Александр Архангельский: «были писатели-шестидесятники», а были «начальники-шестидесятники».
Егор Гайдар оказался в той команде, которая былью сделала анекдот: «А ты читал сегодня первую полосу “Правды”? – Нет, а что там? – Это не телефонный разговор».
Редакция «Коммуниста» располагалась в одном из самых исторически «намоленных» мест старой Москвы, в усадьбе Вяземских-Долгоруких, на задах Государственного музея изобразительных искусств имени А. С. Пушкина.
Здесь родился поэт Петр Вяземский, и кто только не жил в разные времена – от историка Николая Карамзина до видной коммунистки Ларисы Рейснер.
Неподалеку – Институт философии, в десяти минутах ходьбы – журнал «Вопросы философии», близкий «Коммунисту» не только географически, но и интеллектуально.
Сотрудники партийного издания сидели в правом крыле (если смотреть от Музея изобразительных искусств), центральную часть занимал музей Маркса – Энгельса – в полном соответствии с названием улицы и историческим назначением самого журнала. В годы войны здесь был штаб партизанского движения. Теперь «партизаны» заявляли о себе уже во весь голос из самого эпицентра марксистско-ленинской ортодоксии.
С 1986-го и до самого конца Советского Союза – уже после того, как Горбачев заберет Фролова к себе в помощники, в Политбюро ЦК, а редактором станет Наиль Биккенин, – журнал останется одним из главных интеллектуальных рупоров перестройки.
Да, популярность «Коммуниста» едва ли сопоставима с «Огоньком» и «Московскими новостями» тех лет и толстыми журналами, в том числе с «Новым миром», выходившим парадоксальным образом в такой же, как и «Коммунист», голубого цвета обложке. Но тем не менее читатели у него появились отнюдь не только в среде «номенклатуры». Журнал обрел множество новых заинтересованных болельщиков – так много людей никогда в жизни добровольно и с интересом не стремились читать какие-либо образцы специфической партийной прессы.
Но прежде чем говорить о «Коммунисте» и его особой роли, хорошо бы понять: а что же случилось в результате появления горбачевской «стенобитной машины» («Огонек», «Московские новости») – какой результат был достигнут в первые же годы?
Ответственный секретарь «Огонька» Владимир Глотов – более молодой коллега Отто Лациса и Лена Карпинского, которого, так же как и его товарищей, станут таскать в КГБ на «беседы» и надолго «вычистят» из редакции журнала «Молодой коммунист», практически лишив права на профессию, – позднее написал об «Огоньке» времен Коротича целую книгу воспоминаний. В ней он рассказывает и о себе, и о коллегах, и о публикациях того периода.
«Вот беглый перечень тех, кого мы печатали в тот год (1988-й. – А. К., Б. М.) в “Огоньке”. Не полный список, да и по моему вкусу выбранные люди. Критики Татьяна Иванова, ее однофамилица Наталья, добавлю к ним Наталью Ильину, Бенедикта Сарнова. Я открыл для себя таких поэтов как Александр Башлачев и Александр Аронов. Мы опубликовали Юлия Даниэля и Юрия Левитанского, не говоря о Евгении Рейне, давно любимом нами. А “Школа для дураков” Саши Соколова? А публицистика Василя Быкова и Бориса Можаева? А статья Эльдара Рязанова “Почему в эпоху гласности я ушел с телевидения”? (Справедливости ради надо сказать, что ответ Леонида Кравченко “О чем в эпоху гласности умалчивает Эльдар Рязанов” – мы не напечатали.) Лев Разгон, Андрей Нуйкин, Георгий Жженов, Фрида Вигдорова. Наконец, Сергей Хрущев, его воспоминания об отце – “Пенсионер союзного значения” и статьи будущего пресс-секретаря президента России Виктора Костикова, в ту пору мало кому известного аппаратчика ЦК, получившего доступ к документам закрытых архивов….
Практически весь список – это авторы или произведения, которые никак не могли бы просочиться сквозь цензуру еще год или полтора назад», – пишет Глотов.
В этом списке Глотова – и выдающиеся писатели, и видные деятели культуры, и имена, ныне уже забытые. Но все они – по-разному – вносили свой неоценимый вклад в «разрыв шаблона».
Среди этого списка «огоньковских бомб» есть, конечно, свои фавориты 1987–1989 годов. Это и интервью со вдовой Бухарина Анной Лариной – в нем «буржуазный оппортунист», «троцкист», «немецкий шпион», «бешеная собака мирового империализма» (по мнению сталинских прокуроров и советских газет) предстал живым человеком, безмерно страдающим и честным, а не сухой строчкой в школьном учебнике.
Это и «Ждановская жидкость» Юрия Карякина, где на примере А. А. Жданова, автора и вдохновителя партийного «постановления» 1946 года, вычеркнувшего из литературы почти на 20 лет Ахматову и Зощенко, автор показал, как работает гремучая смесь лжи, навета, ненависти, обрушенной с высокой трибуны.
Это авторская рубрика Виталия Шенталинского, где он – благодаря раскрывшимся архивам КГБ – воспроизводил дословно телефонные разговоры Сталина с Булгаковым и Пастернаком, искал «вещественные доказательства» того, как ломал вождь судьбы Ахматовой, Мандельштама и многих других.
Это, наконец, статья о современной партийной номенклатуре следователей Гдляна и Иванова, которая взорвала атмосферу в чинном зале ХIХ партконференции.
То, что случилось в «Огоньке», можно обозначить всего лишь двумя короткими словами – не так!
Все было не так! Все выглядело не так! Все нужно рассматривать иначе, под другим углом, в иной оптике, в другом свете и под другой призмой!
Как рассматривать, как об этом думать – еще до конца не было понятно, но понятно было одно – не так!
Подшивка «Огонька» 1988 года. Вроде бы еще вполне советский журнал. Но уже кипят нешуточные страсти между «охранителями» и борцами за горбачевскую гласность в литературе и культуре.
А в седьмом номере, в феврале, появляется очерк Анатолия Головкова «Не отрекаясь от себя» о Валентине Пикиной, ленинградской девушке 30-х годов, сотруднице обкома комсомола, вполне себе советском человеке, прошедшей через сталинские лагеря. Попала она в ГУЛАГ по так называемому «комсомольскому делу», сфабрикованному против первого секретаря ЦК ВЛКСМ Косарева и многих его коллег в разных городах. Перенесла изнурительные допросы, мучения, годы лагерей.
Кончается статья Головкова так:
«…Канули тени мучителей, доносчиков и палачей. Хочется поскорее захлопнуть вслед могильные плиты, развеять прах, но так чтоб не попал на подходящую почву: не ровен час, полезут новые всходы… Как надеялись они, как грозили, будучи при власти, что жертвы их останутся в нашей памяти лишь как “враги партии и народа”».
Как и многие другие тексты «Огонька» – эта статья производила на читателей оглушительное впечатление. И не только фактурой.
Оглушителен, главным образом, сам язык автора статьи – «канули тени… захлопнуть вслед могильные плиты… мучители, палачи…». Используя понятную каждому советскому человеку гуманистическую лексику – публицист «Огонька» переворачивает саму картину мира, сами основы мироздания – вот что творили с простыми советскими людьми (в данном случае комсомольцами) эти самые «палачи, доносчики и мучители».
Мир – в том числе мир советской истории – перестает быть для читателя бесконфликтным, гладким, затверженным назубок. В нем обнажаются давно скрытые противоречия, трещины, зияющие ямы.
Если вы посмотрите программу «Время», откроете советские газеты того самого 88-го года (в том числе «Известия», «Комсомолку», «Правду», куда еще через два года уйдет Егор Гайдар), вы поразитесь обилию там официоза, прежней партийной заказухи, суконного «авторитетного» стиля. Но это лишь внешняя корка, заскорузлая и отвердевшая от долгого употребления – там, внутри, под этой коркой уже шевелится «ядро», огнедышащая лава нового, демократического языка. В том же 14-м номере 1988 года журнал публикует отрывок из романа Владимира Набокова «Другие берега». Гимн похороненной большевиками жизни. То, что было известно лишь узкому кругу литературоведов – что существует великий русский писатель, абсолютно незнакомый советскому читателю – тоже стало общим достоянием, завоеванием гласности. Так же как и постоянный вопрос – а почему мы об этом ничего не знали раньше?
Каждый номер «Огонька» становился разорвавшейся бомбой. Открытия, одно за другим, буквально нокаутировали читателя.
Номер 16 того же года. Статья Павла Бунича о кооперативах. Бунич долго и подробно говорит о проблемах кооперативного движения, о недостатках закона о кооперации. Вряд ли сто процентов благодарных читателей «Огонька» продрались сквозь статью до конца. Но главное тут – не конкретика, не детали обсуждения закона, а вот это короткое предложение: