Такими трибунами стали чуть позднее (после 1988-го) и «Клуб избирателей» Александра Музыкантского, и Московский народный фронт, и «Мемориал», и Клуб социальных инициатив, и многие другие объединения. Они получили возможность выходить на митинги и демонстрации, собираться, принимать резолюции и документы, печатать на ротапринте свои журналы и альманахи, причем порой в самых неожиданных местах (так, например, одной из самых острых газет времен перестройки был орган Союза кинематографистов «Дом кино»).
Словом, «коллективный Сахаров» не хотел ждать; он хотел говорить, обновлять повестку, вносить в нее всё новые и новые пункты, пробиваться к аудитории и постоянно повышать градус разговора.
Важнейшим моментом этого «наступления гласности» стало распространение «коллективного Сахарова» вширь – в союзные республики, что было вполне логично, и в города России – например в Ярославль или Свердловск. «В январе 1988 года, – рассказывает Алексей Иванов в книге «Ебург», – писатели Валерий Исхаков и Андрей Матвеев потрясли общественность Свердловска “экспериментальным” номером журнала “Урал”. В этом номере Исхаков и Матвеев опубликовали экономическую публицистику и жесткие тексты о “правде жизни”. Читатели рвали номер друг у друга… С весны 1988 года, когда потеплело, “Митинг-87” (организация, объединившая всех социальных неформалов города. – А. К., Б. М.) начал проводить собрания в Историческом сквере чуть не каждые выходные… По самодельным трафаретам активисты писали на домах дореволюционные названия улиц, а ортодоксы по ночам сцарапывали эти надписи».
Разумеется, затронуло это явление и такой город, как Ленинград. В 1987 году несколько молодых людей организовали дискуссионный клуб «Синтез» (официально он базировался при Ленинградском дворце молодежи). Интересно посмотреть, кто именно в него вошел. Поражает даже само перечисление имен. Клуб «Синтез» объединял инженеров, экономистов, гуманитариев разных мастей, но костяк его составили Михаил Дмитриев, в дальнейшем народный депутат РСФСР, потом замминистра труда и замминистра экономического развития, Алексей Миллер, глава Газпрома во времена Путина, Андрей Илларионов, замглавы Рабочего центра экономических реформ при правительстве Гайдара, затем советник Виктора Черномырдина, экономический советник Путина в начале нулевых и впоследствии яростный его оппонент и – до сих пор – ожесточенный критик Гайдара, Альфред Кох – вице-премьер правительства в 1990-е и затем яростный критик Путина, Михаил Маневич, экономист и заместитель Собчака, убитый бандитами в 1997-м, Борис Львин, будущий сотрудник российских дирекций МВФ и Всемирного банка, Дмитрий Травин, впоследствии профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге и известный публицист.
Михаил Дмитриев говорил об этом времени так:
«По сравнению с тем, что обсуждалось всеми нами в клубе “Синтез”, кружок Гайдара и Чубайса был, как мне тогда казалось, на уровень ниже. Борис Львин смело ставил на заседаниях “Синтеза” такие, например, вопросы – сколько еще просуществует Советский Союз? Год, два года, пять лет? Что станет триггером его развала – конфликт элит, всеобщий голод, национальные распри или все вместе? Как преодолеть опасность диктатуры, которая немедленно возникнет на месте советской власти? По сравнению со смелостью этих прогнозов, наших обсуждений, осторожная и “постепенная” позиция Гайдара и Чубайса, с их попыткой повлиять на советскую экономику, чтобы она повернулась к “рыночным механизмам” и стала “более экономной”, казалась тогда, в 1987 году, уже устаревшей».
В журнале «Новый мир» появилась статья экономиста Ларисы Пияшевой о том, что перевод экономики на рыночные рельсы неизбежно приведет к демократизации политической системы. Гайдар и Чубайс ее резко критиковали: мол, автор своей слишком откровенной и «наивной» статьей лишь наносит удар по реформаторам, «забегает впереди паровоза». «…Однако, – продолжает Дмитриев, – не прошло и двух лет, как в разговоре с Гайдаром в начале 1990 года я с изумлением убедился, как далеко он продвинулся в понимании логики, темпа, технологии реформ. Я до сих пор не знаю, как это произошло, но он накопил громадный интеллектуальный потенциал именно в знании о том, как сдвигать эту махину социализма, какие есть прецеденты и опыты в переводе тоталитарной, или авторитарной системы в рыночную экономику – и на примере Чили, и на примере Польши, и на примере многих других стран, новейших исследований, последней статистики. То есть он совершенно перестал мыслить в прежних рамках неизменности советской системы правления и “обнулил” этот свой багаж, выйдя за рамки прежнего осторожного реформаторства. Это было просто удивительно».
«Егора не интересовали научные идеи сами по себе. Он был в определенной мере знаком с конструкциями, разработанными мировой экономической наукой, однако совершенно не стремился внести вклад в их развитие и совершенствование, – вспоминал экономист Вячеслав Широнин, сотрудник той самой лаборатории во ВНИИСИ. – Он хотел работать с реальностью – и прежде всего с политической реальностью, а мыслительные конструкции были ему нужны и интересны лишь в той мере, в которой они могли быть инструментом политики. Иначе говоря, кто знает, что нам придется реально делать – считать нормативы, организовывать фондовый рынок или проводить продразверстку? Жизнь покажет, а мы должны пока что ко всему этому готовиться».
…Еще в начале 80-х, в самом начале своей академической карьеры, Егор иногда в шутку говорил своим друзьям: «Хочу быть умным евреем при губернаторе». Выражение старое, еще из XIX века, а то и раньше; гуляло оно в интеллигентском фольклоре и при советской власти (например, его очень любил академик Георгий Арбатов).
Но почему же молодой Гайдар применял его к себе?
Дело, конечно, не в национальности (не в той четвертинке еврейской крови, которая в нем действительно была), а в социальной роли, в той позиции, которую он считал желаемой для себя – позиции эксперта.
Эксперта настолько умного и настолько ценного, что от его мнения будут зависеть главные решения «партии и правительства». Если нельзя изменить политическую систему (во что он в начале, да и в середине 80-х действительно не верил), то можно хотя бы повысить качество этих советов – экономических в частности, качество решений власти, и таким образом повлиять на жизнь.
Об этом молодой Егор говорил со своим отцом Тимуром Аркадьевичем, когда выбирал профессию («Попробуй экономику, – сказал, как вы помните, отец, – может быть, там ты сможешь на что-то повлиять, что-то изменить»); об этом он думал и позднее, когда делал свои первые шаги в науке – не о том, что эта роль будет удобной или комфортной, а о том, что она будет наиболее эффективной с точки зрения реальных изменений.
Нет, это не было идеологией политиканства, и речь никогда не шла о роли «серого кардинала». Напротив, зависимая, изначально слабая (ведь советами можно и не воспользоваться, а советника – отправить в отставку), но единственно возможная роль неравнодушного, ответственного интеллигента, который верит в эволюционный путь развития страны – вот что привлекало молодого Гайдара. В конечном счете это была последняя попытка повлиять на власть путем экспертизы, ясной мысли, содержательного языка. Это совпадало и с его внутренним темпераментом, характером («нигде не чувствую себя так уютно, как в библиотеке»).
Проницательный Егор заранее ограничивал свой круг возможностей, исходя из слишком жесткой советской реальности. Исходил он и из исторического опыта – из опыта репрессированных советских экономистов 20-х и 30-х годов, опыта авторов хрущевской политической «оттепели» и косыгинской (не случившейся) экономической реформы. В дореволюционное время список был бы еще более длинным – начиная от конституционалиста Сперанского и заканчивая Витте и Столыпиным. «Умный еврей при губернаторе» – роль, как мы видим, изначально довольно драматическая. Однако в исторической и этической модели Егора Гайдара – единственно возможная.
Именно так он и действовал, именно так и поступал всю вторую половину 80-х годов.
И «Коммунист» поначалу действительно казался ему тем местом, где на решения «партии и правительства» можно было попытаться повлиять.
Мы уже писали, что за какие-то два-три года своей работы в «Коммунисте» Гайдар успел очень многое. И это не только схватка за артель «Печора», участие в кампании по остановке «поворота рек» и прорывные статьи вроде «Нулевого цикла», которые были призваны перевоспитывать партийную аудиторию журнала. И дело было не только в создании творческого коллектива, хорошего журнала… и не только в том, что сам Гайдар стал так много писать и публиковаться.
Ему казалось, что он достаточно продвинулся и в главной своей задаче – стать ценным экспертом для правительства, человеком, к чьему мнению будет прислушиваться самое высокое руководство. У него появились основания так думать.
Анатолий Черняев, помощник Горбачева, записал в своем дневнике 14 сентября 1988-го:
«“Коммунист” стал лидером передовой мысли».
Именно потому, что «журнал стал лидером», Егор получил наводку на потенциально резонансную тему: звонок от одного из сотрудников государственного аппарата о готовящемся постановлении о строительстве пяти нефтегазохимических комплексов в Западной Сибири.
Гайдар вспоминал: «Проект далеко превосходил все, с чем приходилось сталкиваться. Его объемы в несколько раз превышали средства, затраченные на так и не достроенную Байкало-Амурскую магистраль. Сейчас, при явно вышедшем из-под контроля внешнем долге, в условиях тяжелого финансового кризиса, это было очевидной авантюрой».
Во втором номере «Коммуниста» за 1989 год (январь) был опубликован написанный Гайдаром обзор «Хозяйственная реформа. Первый год». Егор снова возвращался к проблеме дефицита бюджета.
История с нефтехимическим мегапроектом описывалась именно в этом контексте: «Бюджет на следующий год утвержден с многомиллиардным дефицитом. По существу, мы расписались в своем неумении расходовать деньги, в том, что крупные инвестиционные проекты не дали отдачи. Казалось бы, самое время разобраться в причинах низкой эффективности использования государственных ресурсов… Но ведь можно пойти и по другому пути – сразу открыть новую стройку, по сравнению с которой другие просто меркнут. Речь идет о создании целой серии крупнейших нефтегазохимических комплексов в Тюменской области. Ситуация стандартная. Предстоит затратить миллиарды долларов. Объем капиталовложений на осуществление проекта в 8 раз больше, чем первоначально, в конце 60-х годов, планировалось затратить на строительство БАМа.