Имя Егора Гайдара Геннадий Эдуардович Бурбулис слышал и от Головкова, и от заведующего секретариатом Бориса Николаевича Виктора Илюшина.
Важный вопрос: почему именно после путча шансы Гайдара возглавить команду реформаторов так резко выросли? Почему именно на него обратили внимание в российском Белом доме?
Российские власти, и особенно российское правительство, были в некотором параличе. Впрочем, как и правительство союзное, преобразованное в «Комитет по оперативному управлению народным хозяйством» и в «Межреспубликанский экономический комитет». Обе структуры, что важно отметить, возглавлял российский премьер Иван Силаев. В обеих серьезную роль играл Григорий Явлинский, готовивший межреспубликанский экономический договор. Однако начиная с сентября (а может быть, даже раньше) Ельцин начал искать нового премьера. Об этом знали все.
Иван Силаев, человек довольно пожилой, подписал утреннее, от 19 августа 1991 года, «Обращение к народу», в котором действия ГКЧП квалифицировались как «правый реакционный переворот» (всего подписей было три – Ельцин, Хасбулатов и Силаев). Однако в тот же вечер он из Белого дома ушел, предупредив Бориса Николаевича, что хочет быть в эти часы со своей семьей. В то, что ГКЧП постигнет крах, он не верил. Об этом Борис Николаевич честно написал в своих мемуарах, вышедших в свет в 1994 году.
Но, конечно, дело было совсем не в том, что Иван Силаев ушел из Белого дома вечером 19 августа.
Исторический этап, на котором Силаев сыграл свою благотворную роль, закончился раньше – это был этап становления России как независимой республики, после объявления 12 июня 1990 года российским съездом декларации о суверенитете РСФСР. В этот период, который продолжался около года, российские институты власти еще только становились на ноги. Ельцину был нужен компромисс со всеми – в том числе с депутатами съезда, а это больше тысячи человек, большинство из которых составляли представители «партийно-хозяйственного актива», партийные и советские работники, «красные директора» или их посланцы. Нужен был компромисс Ельцину и с союзными властями – и Силаев и по возрасту, и по своей биографии (как бывший союзный министр, он представлял тяжелую промышленность) идеально подходил для такого компромиссного периода. Тогда Россия, конечно, была значительно слабее Союза.
Но сейчас этот период закончился. Нужно было двигаться дальше.
Какие именно варианты рассматривал в тот момент Ельцин? Какие кандидатуры он перебирал до того, как к нему пришли с кандидатурой Гайдара?
Одним из первых Б. Н. обратился к Юрию Николаевичу Рыжову, ректору Московского авиационного института, народному депутату СССР. Этот был человек очень интересный, интеллигент, одного примерно поколения с Ельциным, которому российский президент глубоко симпатизировал. Рыжов представлял собой тот редкий тип сочетания всех необходимых качеств, которые были нужны для руководителя новой России – ум, опыт, умение управлять, знание советской промышленности и науки, кругозор, готовность к крутым переменам. Однако Юрий Рыжов наотрез отказался – он понимал, что сейчас правительство должен возглавить человек, обладающий глубокими знаниями в области финансов и экономики.
Другой кандидат появился сам, это был народный депутат РСФСР Юрий Бочаров, который активно предлагал Б. Н. собрать правительственную команду из депутатов российского съезда, наиболее прогрессивно мыслящих, активных, имеющих опыт в разных отраслях.
В обойме, безусловно, оставался и Григорий Явлинский. Пожалуй, общество (по крайней мере наиболее политизированная его часть – интеллигенция, российские демократы, журналисты) было уверено, что именно ему Ельцин предложит пост премьера.
Ведь еще год назад программа «500 дней», одним из авторов которой был Явлинский, стала чуть ли не главным пунктом предвыборной программы первого президента России.
Так что же случилось?
Послушаем Геннадия Бурбулиса – напомним, тогда, в 1992 году он был вторым человеком в новой структуре российской власти, занимая пост госсекретаря:
«Гриша был вице-премьером у Силаева в 1990 году. Тогда мы и продавливали через союзные структуры его программу “500 дней”, подписывали соглашение “Горбачев – Ельцин”, еще до нашего – то есть ельцинского – президентства… Но к сентябрю 1991-го Явлинский перебрался в горбачевские структуры, поэтому все его действия были уже неактуальны… Тогда говорили, что его сам Борис Николаевич предлагал. Но это было не так. Я прекрасно знаю тогдашнее отношение Ельцина к Грише. Он бы его даже рассматривать не стал… Я не мог предлагать Явлинскому эту работу, потому что работа была другая. Та, на которую Явлинский был неспособен. Про которую я заранее знал, что он с ней не справится… Есть ситуации, когда выбор заключается не между спектрами возможностей, а когда он настолько ограничен, что действия сводятся к тому, что нельзя не делать. То есть делать или не делать – у нас уже не было этого выбора. Нельзя уже было это не делать!.. Этого, кстати, совершенно не понимал тот же Явлинский, потому что у него всегда была такая позиция: буду делать только то, что хочу, а то, что надо, но не хочу, я делать не буду. А в данном случае эта предельная ситуация была четко командой Егора прописана, и она совпала с рациональным типом мышления Ельцина. Точная, понятная, динамичная задача и решение. Но вот персонально по Гайдару еще не было предопределено…»
Прервем цитату – что ж, уже в начале сентября 1991 года кандидатура Явлинского окончательно отпала – по мнению Бурбулиса, которое, заметим, совершенно не совпадает с мнением самого Явлинского.
Из интервью Григория Алексеевича Явлинского:
«Я за некоторое время до этого ушел от Ельцина (из российского правительства. – А. К., Б. М.), сказал, что я не буду с ним работать, поэтому, когда я зашел к нему в кабинет во время путча, он там сидел, первый вопрос был не о том, что там происходит и почему вы пришли, а он сказал: ну теперь-то вы будете со мной работать? Я сказал: Борис Николаевич, вас сейчас больше ничего не интересует, кроме того, буду ли я с вами работать? Давайте, закончится эта история и мы тогда с вами и поговорим».
Бурбулис называет основную причину, вернее, две основные причины: Явлинский работал в «союзных структурах», то есть у Горбачева, и Явлинский отказывался делать то, что «не хотел делать». Но что же именно?
Вполне возможно, что личную встречу Григория Алексеевича с Борисом Николаевичем (сразу после путча, а скорее всего, еще позже, уже осенью, ближе к назначению правительства) мог организовать другой близкий президенту человек, другой его «начальник штаба» – первый помощник Виктор Илюшин. На ней, по версии Явлинского, он напрямую спросил Ельцина: идет ли речь о Союзе или только о России? И услышав, что только о реформах в рамках России, наотрез отказался.
Все это выглядит логично, но мы осмелимся предположить, что у Ельцина были сомнения по поводу Явлинского, его программы и его команды – еще по двум важным причинам.
Политика – постоянно развивающийся поток событий. В ней очень трудно возвращаться назад. Практически невозможно. Входить в этот «поток событий», в эту быструю реку со старым багажом, старыми лицами и персонажами, с прежними лозунгами порой бывает смертельно опасно. Ельцин, которого его помощники и близкие соратники не раз называли «политическим животным», – имея в виду, конечно, его гигантскую интуицию, – прекрасно это знал. Знал и чувствовал.
Но была еще вторая причина, о которой в мемуарной литературе почему-то мало говорят.
Во время первого – и решающего – разговора с Гайдаром, уже осенью 1991-го, когда состоялось их знакомство, Ельцин осторожно спросил: кого Гайдар видит в составе кабинета?
Гайдар называл одну за другой фамилии. Никого из них (за редким исключением) Ельцин не знал, все это были люди совсем молодые, не имеющие никаких регалий. Ельцин спросил: почему Егор предлагает именно их? И Гайдар начал горячо ему рассказывать о том, что сейчас нужны абсолютно новые специалисты, с иными компетенциями, что вот Авен знает то-то и то-то, Нечаев – то-то, и наконец дошел до главного: «Поймите, Борис Николаевич, по сути, нам предстоит работать всего несколько месяцев, это будет очень короткое по времени правительство, которому предстоит провести ряд важнейших реформ, например отпуск цен, и они приведут к таким тяжелым социально-экономическим последствиям, что вряд ли мы удержимся дольше».
Ельцин смотрел внимательно и молчал. «Например, к каким?» – спросил он.
Быстрые темпы роста безработицы, падение уровня жизни, инфляция.
Ельцин спросил: сколько продлится этот тяжелый период?
Дальше мы можем сослаться на слова самого Гайдара. Никогда, писал он во внутренней рецензии на биографию Ельцина в серии «ЖЗЛ», в разговоре с Борисом Николаевичем он не произносил слов «шоковая терапия» и никогда не называл ему конкретных сроков: год или меньше. Откуда же взялись эти «полгода, максимум год», о которых потом неоднократно говорил Ельцин? Эту цифру – вообще говоря, взятую с потолка – могли ему подсказать другие люди.
…Так вот, у этого исторического разговора была одна интересная деталь.
Ельцин ни слова не возразил, когда Гайдар обозначил ему тему «камикадзе» и довольно ясную перспективу – что правительство реформ вряд ли продержится больше нескольких месяцев.
По всем законам жанра (и административного жанра, и человеческого, и любого другого) он должен был что-то сказать в ответ: так что ж, вы рассчитываете со мной работать всего полгода? Как же так, откуда у вас такой пессимизм, вы же молодой человек?
Но он ничего этого не сказал.
А вернее, было так: «Он скептически улыбнулся, махнул рукой – дескать, не на того напали», – вспоминал Гайдар.
Махнул рукой – и все-таки ничего не сказал.
Бурбулис описывает это так: «точная, понятная, динамичная задача и решение» – все это «совпадало с рациональным типом мышления Ельцина». Говоря иными словами, идея «короткого», или «технического», правительства, которое быстро и по возможности жестко и бескомпромиссно выполнит свою задачу, а потом на место ему может прийти уже другое, – по всей видимости, была Ельцину вполне созвучна.