Это выражение «откровенного», неподдельного ужаса на лице отца легко объяснимо. Опытный человек, проживший жизнь в разных советских эпохах, Тимур прекрасно понимал, с кем будет ассоциироваться у широких народных масс тот ужас, который уже наступает. Вернее, уже наступил. Понимал он и то, какой груз падает на плечи его сына. Насколько он – просто физически, да и морально – не готов к таким стрессам.
Но этический код в семье Гайдаров неизменен: обещал – делай, сказал – держи слово, можешь помочь – помогай; а самое главное – не бойся. Не бойся рисковать. Не бойся идти вперед. Сколько лет он учил сына этому – теперь придется вместе с ним расхлебывать кашу.
Это отчаяние решимости (решимость отчаяния) – почувствуют в этот момент в Егоре все: и друзья, и недоброжелатели.
Вернемся к воспоминаниям экономиста Алексея Михайлова:
«Помню встречу в октябре – мы с Мишей Задорновым и Егор Гайдар с А. Чубайсом (его трудно было не запомнить). Кто, как и зачем ее организовал – убей бог, не могу вспомнить. Могу только предположить, что это был Леша Головков, помощник Г. Бурбулиса. В его духе. На ней было человек восемь, но кто – не помню.
За нами с Мишей были “400 дней”, “500 дней”, Гарвардская программа, работа в российском правительстве и КОУНХе (Комитете по оперативному управлению экономикой. – А. К., Б. М.), публичные выступления в прессе, на телевидении, во “Взгляде” Любимова. За Гайдаром не было… ничего. (Здесь Михайлов язвит по поводу работы Гайдара в «Коммунисте», не будем на это отвлекаться. – А. К., Б. М.)
Явлинский, став зампредом в Совмине России, пригласил в комиссию по экономической реформе Гайдара, Шохина, кого-то еще. Они все вроде бы не отказались и формально были назначены, но ни разу в заседаниях комиссии не участвовали и в Белый Дом не приезжали. Стрёмное это было дело – связываться с Россией… Перед этой встречей мы даже не предполагали, что у Гайдара уже есть позиция и даже тайный план и через месяц он получит власть для его реализации…
Говорил один только Гайдар. Что время упущено и теперь надо действовать радикально, в духе Польши. Отпустить цены и затем провести макростабилизацию. Мы, несколько ошарашенные его натиском, в ответ пытались объяснить, почему надо действовать более осторожно и поэтапно. Все то же самое, что мы объясняли очень радикальному Джефри Саксу полгода назад в Гарварде, когда писали вместе с ним программу реформ для России. Сакса тогда мы убедили (или он просто уступил и не стал дальше спорить?). Но Гайдар просто не слышал чужих аргументов, так был увлечен своими собственными… Поразил он меня тогда двумя заявлениями: что Россия должна проводить реформы сама, не оглядываясь на другие республики. Что республики – только нахлебники, хомут на шее России с ее нефтью и газом. И что Россия откажется от советского долга – как Ленин от долгов царского правительства.
Миша пытался объяснить, что у нас единое рублевое пространство, эмиссионный центр, внешние границы, платежный баланс, долги и т. д. – в одиночку никак не получится, ключевые полномочия для реформы находятся в руках союзного центра. Хотя, конечно, Россия должна быть ведущей в реформах… Ничего, возражал Гайдар, все необходимые функции мы у Союза заберем.
Миша Задорнов пытался объяснить, что план Гайдара – политическое самоубийство. В той же Польше сначала коммунисты отпустили цены, народ “наелся” инфляции и взвыл. Вот тут-то им на смену и пришли либералы со спасительным планом макростабилизации. А если одно правительство будет и отпускать цены, и стабилизировать – это чересчур большая политическая нагрузка на него…»
Вероятно, эта угроза «политическим самоубийством» подействовала на Егора прямо противоположным образом. «Ах, вы говорите, что мы самоубийцы? Да мы знаем это лучше вас».
Иначе этот разговор вспоминает Григорий Явлинский – тоже из того, октябрьского периода 1991 года.
«Я же разговаривал с Гайдаром накануне всех этих событий. Я говорил ему: ты не думаешь, что ты делаешь авантюру? Это же авантюра. Просто в один день освободить контроль за всеми этими монополиями. Ну ты представь себе, там на десять областей один молочный завод. Ну как люди будут сдавать туда продукцию? Им же будут демпинг устраивать и у них же все пропадет. Ну как это все будет? Он же один, этот завод. Ты же отдаешь его красным директорам. Они же будут диктовать всю политику. Это все вместе будет авантюра. Он мне сказал: ну и что? Больше обсуждать было нечего. Ну и всё».
Цитата характеризует психологическое состояние Гайдара. Егор говорит с оппонентами крайне мрачно, не вступая в излишние дискуссии, прекрасно понимая, что во многом они правы, – и при этом понимая, что ждать дольше уже невозможно. Что стоя у последней черты, не рассуждают, какой ногой отталкиваться – левой или правой. Нужно прыгать. Во что бы то ни стало.
…Весной 2019 года в Екатеринбурге, в Ельцин Центре открылась небольшая выставка под названием «Страна отдельных недостатков». Наши коллеги собрали истории о продовольственных и промтоварных талонах – отрывки из дневников, документы, вырезки из газет, сами талоны и, наконец, устные истории, которые стали основой для мрачноватых, но все равно смешных комиксов.
Вот некоторые из них.
«Не замечая в силу своего юного возраста (мне было 16 лет) проблем в магазинах с теми или другими товарами, я поняла, что у нас дома закончилась зубная паста. Мама была в поездке. Паста закончилась, я пошла по соседям.
Лестничная клетка.
Из одной квартиры раздается голос: – Ты разве не знаешь, уже давно в магазинах ее нет? Из другой: – Надо бегать, искать… Наконец, добрая соседка нашлась: – Держи, тут полкоробочки зубного порошку. Куда мама уехала? – В Ташкент. – Кстати, ты знаешь, что зубы можно почистить еще хозяйственным мылом?
Буквально через несколько дней пришла старшая по подъезду и принесла нам талоны на зубную пасту, мыло, и тут я поняла, что случилось такое время, что мы будем жить по карточкам, как в кино».
«В 1991 году умерла моя прабабушка. По этому случаю нашей семье полагались талоны на водку, моя мама пошла отоваривать эти талоны. Талоны давались на большое количество водки, примерно на 20 бутылок. Из очереди стали говорить – ну женщина, ну зачем вам столько водки? И часть бутылок я отдала…
А муж мне сказал:
– Ты допустила большую ошибку! Водка сейчас – это валюта!
Вскоре бабушка умерла.
Поскольку водки не было, рабочие отказывались вырыть могилу. Это было ужасно. Гроб стоял на земле. Весной, когда грунт оттаял, мама и папа сами закопали урну в могилу на кладбище (по всей видимости, пришлось совершить кремацию. – А. К., Б. М.)».
«Это был ноябрь 1977 года, у власти стоял Леонид Ильич, Борис Николаевич у нас был первый секретарь обкома, и мы как обычно поездом “Урал” из Москвы всегда везли мясо. Московские родственники всегда нам давали гречу, сгущенку, и вот мясо в том числе мы закупили в Москве. И вдруг в поезде услышали от земляков:
– У вас такая радость, вам дают свободно мясо.
– Как свободно?!!
– Так по килограмму на человека, по прописке, к 7 ноября.
Было 60 лет Октября, нам в ЖЭКе отрезали маленькие талончики, вот по этим талончикам без паспорта приходишь в магазин закрепленный. Вот в этом гастрономе в большой очереди стояли и получали по этим талончикам по килограмму мяса. Не просто получали, купить все равно надо было. Это были самые первые талоны, которые мне запомнились. Мне было 16 лет».
«Я хорошо запомнила 91 год, потому что у меня в марте дочь родилась. Буквально за три месяца до ее рождения в женской консультации мне выдали талон на получение детского приданого. Был такой магазин на проспекте Ленина, назывался “Василек“, вот в этот “Василек” я получила талон на детское приданое. Продавщица начинает разговор:
– Выбирайте, розовое или голубое?
– Я ж не знаю, кто у меня будет. А есть у вас какой-то нейтральный цвет, например, зелененький?
– Есть желтый.
– Давайте желтый.
Ну и потом, интересные были лимиты на одежду для новорожденных. Одна фланелевая пеленка, одна фланелевая распашонка, один фланелевый чепчик и одни фланелевые ползунки. Один ситцевый чепчик, одна ситцевая распашонка и одна ситцевая пеленка. Беременная из очереди:
– Ну вот как хотите, так с этим и живите.
А еще как беременной мне полагалось по талонам молоко, литр в день. Мне выписали справочку, с которой пришла в один магазин, ни в какой другой, вот там было три магазина, но только вот в этот и ни в какой другой. Там продавщица, которая писала что-то в толстой тетради, сказала:
– Так, гражданочка, фамилия, имя, адрес. Надо разрезать тетрадочку школьную пополам, расчертить ее по дням и приходить, и в тот день мы ставим печать.
Я все это сделала: разрезала тетрадь, расчертила, поставила даты: 7 января, 8 января, 9 января. Прихожу все тот же молочный магазин, там стоят пять беременных с тетрадочками и эмалированными бидонами, мимо идет мужчина в халате и везет пустой бидон на тележке и говорит:
– Молоко не привезли. Мамаши будущие, давайте, приходите завтра!
Мы спрашиваем:
– А что, мы завтра придем, нам дадут по два литра? Как же сегодняшний литр?!
Работник магазина отвечает:
– Сегодня это было сегодня, а завтра-то оно же будет вчера.
Ну, я прихожу в соседний магазин, там вроде молоко есть.
Продавщица:
– Покажите ваш прикрепительный талон.
– У меня его нет, но у вас же есть молоко…
Она мне отвечает:
– У нас все по списку. Идите в свой магазин, ничем помочь не можем.
– Теперь без молока останусь?
– Без молока останетесь».
Из дневника литературного критика Игоря Дедкова (1934–1994).
29 декабря. Пенсионерам дают талоны на мясо в домоуправлениях (1 кг на пенсионера). Впрочем, не талоны, а “приглашения”. Получаешь “приглашение” и идешь в магазин. Сегодня “Северная правда” отправила своих представителей в магазин, чтобы получить мясо (по 1 кг на работника). Именно так “дают” мясо: трудовым коллективам. В магазине же сказали: берите тушу и рубите сами. Редакционные женщины возмутились и ушли. После телефонных переговоров с начальством, мясо обещано завтра: и разрубленное, и высшего сорта. Сегодня жена Камазакова, члена областного суда, целый день рубила мясо. Этому “коллективу” мясо выдали тушей. Рубили, взвешивали, торговали».