Надо сказать, что талоны, которые появились в Москве лишь в 1990 году, в провинциальных российских городах были уже довольно давно. Так люди жили начиная с конца 70-х. За еду (да и другие необходимые вещи, типа туалетной бумаги, стирального порошка и зубной пасты) нужно было воевать ежедневно. И с каждым годом бои становились все тяжелее. После неудачных экономических реформ Горбачева эта ежедневная битва за еду и товары первой необходимости практически превратилась в войну. Ну а во второй половине 1991 года война населением была уже проиграна. Январь 1992 года люди ждали с ужасом.
Гайдар писал в своих мемуарах:
«Осень 1991 года полна ожиданий катастрофы, голода, паралича транспорта, систем теплоснабжения. В цене печки-буржуйки. Самая распространенная тема разговоров: как будем выживать».
…Ну да, мы помним: у кого-то были в цене печки-буржуйки, у кого-то «мешок картошки», который обязательно нужно было добыть на рынке, в деревне у родственников, у крестьян с борта грузовика – где угодно. У кого-то – армейская тушенка из стратегических запасов, которую по приказу властей «выкинули» в магазины (и покупатели с некоторым ужасом рассматривали маркировку двадцатилетней или десятилетней давности). Кто-то пытался добыть продовольственную гуманитарную помощь стран Запада – например, сухое молоко, яичный порошок, пятилитровые банки с фасолью в томате. Для того чтобы все это добыть, уже не нужно было идти в магазин. Только сразу в подсобку, на склад, к «знакомым» или, попросту говоря, подкупленным продавцам и распределителям этой помощи. Строго лимитированная продажа по талонам продолжалась (талоны распределялись по месту жительства через домоуправления) – люди делали запасы водки, дешевых конфет, круп, чего угодно. Многие помнят, каким счастьем было добыть в 89—90-м годах детское питание из гуманитарной помощи или в специальных отделах магазинов для семей с детьми. Тогда, кстати, многие задумались о том, что третьего ребенка в семье родить выгодно, всё же многодетным кое-что перепадало. Югославские упаковки с яблочным пюре или нежный мясной паштет в крошечных железных баночках были настоящим спасением.
Позднее оппоненты Гайдара яростно утверждали, что никакой «проблемы голода» в стране не существовало. Вот, например, что говорил Григорий Явлинский в своем интервью, записанном в 2018 году:
«Это – неправда. Никакого голода в России не было. Это не соответствует действительности. Дело в том, что после путча по просьбе Ельцина и Горбачева я стал зампредом союзного правительства – это была моя не первая, а уже вторая политическая должность. Но это уже на союзном уровне. Был создан Комитет по оперативному управлению народным хозяйством. И я был в нем заместителем председателя. Там были Вольский, Лужков и я. Вольский занимался военно-промышленным комплексом, Лужков занимался гуманитарной помощью, а на меня выпало все, я занимался всем: школами, дорогами, железными дорогами, снабжением городов, всем. Система же перестала работать полностью. Новой не было, а старая закончилась. А начинался учебный год, а детям надо было идти в школу, а были же больницы и детские сады. Просто безграничное количество всего. Вот, я думаю, что вы не найдете ни одного свидетельства того, что осенью 1991 года где-нибудь был голод, или какая-нибудь там катастрофа с лекарствами, или еще что-то. Ничего такого выдающегося не было. Жизнь просто шла, и всё. Все было. В магазинах, да, не было. Но голода никакого не было. Это неправда. Потому что сломалась система распределения, а само материальное наполнение – оно было. А если поехать на Черемушкинский рынок, в Москве, то там вообще было все».
О том, как работала эта система распределения и при Горбачеве, и до него, мы видели на примере «историй о талонах». Она работала именно так. Мы не раз будем возвращаться к аргументации противников Гайдара (это очень важно), пытаться – не погружаясь в сложные расчеты и экономические теории, на уровне здравого смысла – разобраться, кто в чем был прав и не прав. Отметим здесь главное: Явлинский и его коллеги по программе «500 дней» искренне считали, что никакой голод стране не угрожает, что можно «затянуть пояса» и дальше жить в этой системе распределения продовольствия; народ как-нибудь уж продержится, не умрет (войну же как-то пережили, а тут вроде не война), что можно постепенно, шаг за шагом проводить в жизнь разумную экономическую политику: сократить бюджетные расходы, объявить приватизацию, как не раз говорил Явлинский, прачечных, булочных и авторемонтных мастерских, автохозяйств, а уж потом – через год? два? три? – отпускать цены, чтобы на рынке появилась конкуренция, деньги населения были потрачены на приватизацию, а цены не взлетели в заоблачную высь.
Гайдар же считал иначе. И вот почему:
«Первая экономическая реакция на августовский путч, как я и ожидал, – уже на следующей неделе четырехкратное сокращение поставок зерна государству. Его просто перестали везти на элеваторы. Это естественно. Теперь-то зачем? Ради бумажек, которые по привычке именуют деньгами? Нет уж, лучше хлеб придержать, обменять при случае на что-нибудь полезное…
Бартер окончательно заменяет денежный оборот, и в особо тяжелом положении оказываются Москва и Санкт-Петербург – еще недавно демонстрационные витрины успехов административной экономики. Социально-экономическая структура этих крупнейших городов (военное производство, наука, культура, управление), малопригодная для бартера, традиционно высокая зависимость их населения от поставок по импорту делают проблему снабжения двух российских столиц неразрешимой. Никакими аргументами убедить регионы поставлять сюда продовольствие невозможно».
…Дело не только в зерне. Исчезли поставки других жизненно важных продуктов. Тому свидетельством – «водочные» и «табачные» бунты, которые состоялись в Ленинграде, Свердловске, Москве и других городах, когда народ сносил милицейские оцепления, останавливал движение общественного транспорта, разбирал строительные леса на арматуру и требовал любым путем доставить в большие города недостающий товар.
Словом, Гайдар считал, что времени уже нет. И красную кнопку нужно нажимать немедленно.
Так считал и Ельцин. Исходил он из вполне понятной ему категории, которую нельзя было свести ни к цифрам, ни к расчетам на душу населения, ни к другим показателям.
Главным «показателем» для Ельцина была не очень уловимая, не рассчитываемая даже социологически (хотя постсоветская социология уже делала первые шаги), не материальная и не математическая категория, при этом понятная любому партийному работнику – «настроение людей». Настроение тех самых людей, которые запасались яичным порошком из гуманитарной помощи, спиртом «Рояль» в отсутствие водки, добытыми в боях десятком килограммов круп, мешком картошки на зиму и прочим. Настроение тех, кто, в отличие от помощника президента СССР Анатолия Черняева, – не по просьбе своей знакомой и не на служебной машине с шофером, а своими ногами каждый день шел в булочную за хлебом. Настроение тех людей, которые за годы перестройки устали от бесконечных правильных слов, лозунгов и обещаний – при том что очереди становились всё длиннее, а содержимое их продуктовых сумок – всё более эфемерным.
Именно это настроение людей и было той категорией, на которую, главным образом, опирался Ельцин, принимая программу «неотложных мер» Гайдара.
Он знал, что дольше медлить нельзя. Иначе – снесут любую власть. Любой порядок. Любое государство.
Впрочем, и у Гайдара была своя «трудноуловимая категория», которая подспудно влияла на все его рациональные решения, – собственные дети.
В 1990-м, как мы уже писали, у них с Машей родился сын Павлик. Довольно часто в их семье жили (с перерывом на дедушек и бабушек) дети от предыдущих браков – у Егора сын Петя, у Маши сын Ваня.
В 1991 году с Павликом случилась беда, он сильно заболел.
«Прежде чем отправиться в Архангельское, где меня ждала моя команда – будущие министры и их заместители, – заскочил домой. Маша была встревожена, у сына высокая температура, он тяжело дышит, почти задыхается, велено поставить банки, а медсестры нет. Первое, что мне довелось совершить, став министром и вице-премьером, – это поставить банки своему годовалому сыну».
Егору сразу вспомнился случай с Петей, старшим сыном, которого несколько лет назад пришлось отпаивать из пипетки по совету врача. Тогда он отпаивал сына целую ночь. Сейчас потратил на банки часа два.
У всех молодых реформаторов были маленькие дети. Молодые ребята – всем им было немногим за тридцать. Пеленки, кроватки, манежи (передавая друг другу кроватку, члены команд Гайдара и Явлинского, как мы помним, обсуждали, кто освободит цены, а кто проведет макростабилизацию). Детские кухни. Тогда они были спасением – и в Москве, и в других городах: по справке от врача каждый день можно было получить в маленьких пакетиках прекрасный творожок, кефир и детское молоко. В магазинах в свободной продаже уже молока не было.
Вспоминают очевидцы:
«Сын родился в марте 1990 года. Нам выписали с пяти-шести месяцев молочную кухню. Кефир, молоко, творог, мясной бульон, фарш (в стеклянных бутылочках и баночках) до года по справке из детской больницы. Педиатр выписывала рецепт, мы его оплачивали, недорого, кстати. С одного месяца до пяти покупали по справке из детской поликлиники на месяц детское питание в жестяных банках – Нутрилон. С года нам давали справку, по которой мы могли купить в магазине “Доброе утро” один литр молока ежедневно в отдельной очереди».
«В 91-м я развозил благотворительное французское питание по молочным кухням, значит, проблемы были. Помню, попросил сидевших в очереди папаш помочь с разгрузкой. Все меланхолично отвернулись к окну. Я с тех пор думаю, что такие папаши в очереди за благотворительностью – ублюдки еще те».
Советская система детского питания, детского здравоохранения продолжала держаться все 90-е – из последних сил, благодаря гуманитарной помощи, благодаря мужеству врачей и медсестер. Однако невооруженным глазом было видно: еще немного, и швы расползутся, система начнет рушиться. Как во всем этом растить своих детей?