что случилось? Это же не просто завершение Советского Союза. Это же завершение всей системы Это же не просто 300 миллионов или 290 с чем-то миллионов людей получили свободу. А учитывая то, что произошло в Восточной Европе, – полмиллиарда людей испытали на себе эффект освобождения. Миллиарды по всему миру. Понимал или не понимал Горбачев, но вот это он сделал. А то, что они сделали с этим потом, – это уже не его проблема. Он открыл двери и всех выпустил на свободу. Наверное, это можно было делать как-то медленно. Но думаю, что я не знаю, кто бы мог делать это медленно. С ним бы разобрались. Именно потому, что он делал это вот так, противоречиво, что никто не мог понять до конца, что он делает, все это и произошло. Ну вот так сложилась история. И нельзя было в этом не участвовать. И нельзя было это не поддержать.
Поэтому, когда путч случился, первое ощущение у меня было – огромный протест. Я считал, что все это он натворил своей непоследовательностью и противоречивостью. Потому что надо было уже двигаться в какую-то сторону, ту или иную, ту или эту. Но, может быть, в этом и была какая-то особая историческая, даже не знаю, его загадка. Какое-то особое историческое обстоятельство, которое позволило привести это дело к какому-то завершению».
Ну и, наконец, сам Гайдар о Горбачеве (напомним, книга вышла накануне выборов 1996 года):
«В 1989–1990 годах я неоднократно встречался с Горбачевым на широких, узких и совсем келейных совещаниях, помогал ему в работе над разнообразными документами. Укрепился в своей оценке его личности. Несомненно, реформатор, искренне желавший изменить и страну, и социалистическую систему, избавить ее от наиболее очевидных уродливых проявлений. Начиная перемены, он, конечно, не понимал, насколько сложны окажутся задачи, какой титанической силы сопротивление будет оказано даже робким попыткам затронуть каркас тоталитарной советской империи. … Тут ярко проявилась самая серьезная слабость Горбачева – его неспособность принимать необходимые, хотя и рискованные, решения и последовательно проводить их в жизнь.
В это время в мире широко обсуждали наши проблемы, пытались понять, в чем состоит стратегическая линия Горбачева. У меня сложилось твердое убеждение, что такой линии вообще не существует, Горбачев делает мелкие тактические шажки, сталкивается с новыми проблемами, делает новые шажки и явно не представляет себе, куда это приведет. Не удивительно, что в 1989–1990 годах “горбомания” либеральной интеллигенции довольно быстро идет на спад. А я все равно испытываю к нему глубокую симпатию как к человеку, взявшему на себя, может быть, не по силам тяжелую ношу российского реформатора.
Летом 1990 года отклоняю предложение Григория Явлинского поработать в российском правительстве. Не в последнем счете и потому, что не хочу оставлять Горбачева в тяжелое для него время. Пожалуй, только крутой политический поворот осени 1990 года, отказ Горбачева от сотрудничества с российскими органами власти, явная ставка его на консервативную часть партийной элиты и силовые структуры, кровавые события в Вильнюсе подвели для меня черту под историей Горбачева-реформатора».
Вот так, как всегда у Гайдара, – все четко, все ясно, все разложено по полочкам и не допускает двойных толкований. А боль за трагедию Михаила Сергеевича все же чувствуется. И его странная, противоречивая, мятущаяся личность тоже вполне адекватно обрисована подчеркнуто сухим гайдаровским пером.
В эти декабрьские дни Егор совсем перестал появляться дома, приезжал поспать на несколько часов. Ариадна с Тимуром смотрели на него с плохо подавляемым ужасом. Что он ест? Когда он восстанавливает силы? Маша шутила: «Я вышла замуж за Петьку» (в смысле – сына Гайдара от первого брака, который часто жил у них дома). Шутила, но терпела.
Все они с напряжением ждали – чем все это закончится?
Наступал новый, 1992-й.
…Его они, конечно, встречали все вместе.
«Под знаком предстоящего события, – вспоминал Нечаев, – прошла для нас новогодняя ночь. Мы провели ее на той самой даче в Архангельском, где несколькими месяцами раньше писали свою программу. Приехали с женами. Сели за довольно убогий в смысле яств, совсем не “правительственный” стол. Старая система правительственных привилегий была нами ликвидирована, кремлевские пайки отменены, поэтому доставили на стол то, что могли захватить из домашних холодильников и что добыл Коля Головнин, традиционно, еще со времен работы над программой, заботившийся о нашем быте. Поскольку магазинное изобилие лишь “маячило” где-то впереди, то, помню, пришлось довольствоваться в основном полтавской колбасой и чем-то вроде кабачковой икры. Чудом наскребли пару бутылок шампанского для новогоднего тоста, поэтому пить пришлось в основном водку. Позже подъехали Гайдар и Шохин, которые как более крупные начальники до полуночи встречали Новый год в Кремле. Заходил Бурбулис, но ненадолго. Он проводил новогоднюю ночь на одной из соседних дач в другом кругу, с бывшими коллегами по Госсовету. О 2 января практически не говорили. И без того на эту тему было наговорено достаточно. Но мысли, так или иначе, крутились вокруг послезавтрашнего дня. Говорили о том, что жить нашему правительству, судя по всему, предстоит недолго. Все же слишком непопулярной выглядела сама эта мера по освобождению цен. Однако никаких упаднических настроений не было. Мы были молоды, практически все ровесники. Это был первый вечер отдыха после каторжной двухмесячной работы в правительстве. Было весело».
…Было весело.
Глава шестая. Человек из будущего
Книга «Музей 90-х» издана в 2016 году в издательстве «НЛО». Это интересное исследование разных сторон и феноменов общественной жизни того времени: от быта и бизнеса до спорта и политики. Но самое интересное, что в ней есть, – это монологи людей о том, что они пережили. Мы к этим рассказам еще вернемся. И может быть, самый интересный из них – монолог некоего Евгения Петровича, обычного инженера из Москвы. Первый монолог. В нем интересна каждая деталь.
Евгений Петрович рассказывает:
«Я 1950 года рождения. В 90-м мне было сорок, и я прямо хорошо себя чувствовал. Я работал в геологоразведочном, нормально работал, было такое хорошее чувство: нормально все, нормально работаю, как в рекламе потом говорили: все правильно сделал. В 91-м помню свое чувство: не то чтобы я Горбачева как-то сильно люблю, но вот этих, с ручонками трясущимися, точно обратно не хочу. Поэтому к Белому дому я не ездил, а супруга, кажется, возила бутерброды, мы все смеялись.
… А потом началось. Я по датам точно не помню. Помню, что прихожу домой и говорю жене: “Зарплаты нет опять”. А она мне: “Что ты на нее хотел покупать? В магазинах тоже нет ничего”. И я сажусь на диван перед телевизором и думаю: “Что же мы делать-то будем?” А по телевизору – “Поле чудес”, они там регочут, приветы передают, три шкатулки какие-то, деньги валятся прямо с потолка, а я сижу и думаю: “Что ж мне делать-то?” Плакать я не могу, я уж забыл, как плакать…
На самом деле голодать мы не голодали, нас дача спасала. Тесть с тещей всегда банки закатывали. Только если раньше они закатывали летом и забивали ими шкафы и мы потом за год хорошо если десять банок съедали… – так тут мы в 92-м все эти банки за год и подъели. С макаронами.
Ну, голода нет как такового. А что делать в жизни? Я молодой мужик еще, сил полно, в походы ходил, но за походы не платят. И за работу не платят ничего. И как-то в один момент стало видно, что все куда-то разошлись, все поувольнялись из института за месяц, наверное. Кто-то остался, но уже не ходил. Я вообще перестал соображать, чего-куда. И со всех сторон вижу примеры того, как люди стали по-другому устраиваться. Кто-то пошел торговать-продавать, кто-то чего-то, все при деньгах, все довольны. А у меня прямо был протест против этого: меня зачем государство учило, деньги тратило?»
Так начинается книга «Музей 90-х», вышедшая в 2016 году. С монолога человека, потерявшего в 90-е свою прежнюю биографию.
История Евгения Петровича, как мы увидим, на этом не закончилась, неожиданно и ему жизнь подкинула заработок. Заработок верный, хороший. Однако Евгений Петрович эту возможность для себя не принял.
Кстати, как и многие тогда, у кого был хоть какой-то выбор.
Начнем с простого – ну да, цены отпустили 2 января 1992 года, но исчезли ли сразу очереди и появились ли в магазинах товары? Почему в ход пошли банки с дачи – это было средство выживания в отсутствие товаров или в отсутствие денег? Или того и другого сразу?
Рассказывает Борис Немцов (интервью 2014 года). В то время он был губернатором Нижегородской области:
«Когда я стал губернатором, Ельцин сдержал слово (приехать в область. – А. К., Б. М.). Он приехал… 9 января 1992 года, то есть меня назначили 30 ноября, и он сразу приехал в Нижний, он из Ульяновска летел.
Приехал в Нижний как раз посмотреть, справляюсь ли я со своими обязанностями, или не справляюсь. У него была тогда стандартная партийная система проверки. Первое, что мы с ним сделали, мы заехали в гастроном на площади Горького… Мы приехали, и Ельцин сказал: “Остановите кортеж, я пошел в гастроном”. Он сам выбирал магазин, чтобы не было ничего подстроено, он тоже не любил, когда потемкинские деревни показывали. Мы с ним на площади Горького зашли в гастроном, а дело-то было тяжелое, потому что с начала января отпустили цены, началась либерализация цен, и цены выросли в 80 раз, я не шучу. Например, мы зашли, как сейчас помню: масло “Вологодское” было в магазине, оно стоило 380 рублей за килограмм. А до этого по талонам, его не было, естественно, но формальная цена масла была 4 рубля или 5 рублей, копейки по сравнению с этой ценой. И Ельцин не мог понять, как так цены выросли?
Мы подошли к прилавку: бабушки злые, пенсионеры злые, продавцы в шоке от того, что происходит. Потому что пенсия была равна килограмму масла или килограмму колбасы. Какой-то кошмар. И мы с ним подошли, и вдруг Ельцин меня спрашивает: а кто такие цены установил? Ну, поскольку я человек был молодой и достаточно прямой, я говорю: вы, Борис Николаевич, это вы сделали. Он говорит: я? 380 рэ за килограмм масла? Вы что с ума сошли, вы что, против президента? Я говорю, Борис Николаевич, вы подписали указ о свободном ценообразовании, если вы помните, конечно, об этом. В итоге свободное ценообразование привело к таким ценам. Он говорит: нет. Я категорически против, цены надо снизить. В этот момент директор магазина каким-то волшебным образом поснимал цены с прилавка, бабушки вдруг обрадовались, что сейчас цены упадут. Пришел Ельцин: цены должны упасть. Действительно, конечно, упали на день или на два, но рынок есть рынок, куда же деваться. После этого Ельцин мне говорит: а кто директор молокоторга? Я работаю месяц и 10 дней, директора молокоторга я, естественно, не знаю. Я говорю, я не знаю. Он: узнайте, кто директор молокоторга. Ну, выяснили фамилию директора молокоторга: Докукин. Фамилия подлинная. Снимайте Докукина с работы. Я говорю, мы сейчас с вами проведем время, потом решим с Докукиным все вопросы. Кстати, к слову сказать, этот Докукин оказался директором акционерного общества, снять его было нельзя. Но тогда он узнал, что если я его не сниму, у меня будут проблемы. Я ему тогда говорю: Докукин, знаешь что… А я его первый раз вижу, он нормальный му