Вот этот сильный запах имбирной настойки – «ощущение чего-то вымершего», мерцающий полусвет, этот радиоактивный фон распада – был общим для всех советских учреждений, он стойко ощущался вообще во всех коридорах власти.
«То, что Россия получила от Советского Союза, не могло служить фундаментом экономики, – пишет экономист Сергей Алексашенко, – хотя бы потому, что в той системе не было соответствующих законов… Хотя это смешно звучит, но в Советском Союзе налогов не было – кроме подоходного, который вычитался у всех автоматически, и того, который взимался за бездетность. Предприятия налогов не платили. И нужно было создавать налоговую систему, систему экономического законодательства, начиная с Гражданского кодекса».
У нового государства не было, конечно, и таможни, почти на всех южных и западных границах. Между другими бывшими советскими республиками и Россией – никаких границ не было.
Соответственно, сохранялось единое валютное пространство, «рублевая зона», как тогда говорили. Продержалась эта единая рублевая зона, на минуточку, до лета 1993 года.
Именно об этом предупреждал Гайдара осенью 1991 года «яблочник» Михаил Задорнов: да не удастся вам осуществить макроэкономическую стабилизацию или хоть какое-то ее подобие в такой ситуации, дорогой Егор Тимурович!
Не было и золотовалютных резервов. «Централизованное снабжение многими потребительскими товарами все больше опиралось только на импорт, завозившийся в счет иностранных кредитов и растраты остатков золотовалютных резервов… – писал Андрей Нечаев. – Трагичным было не только то, что, начиная с 1988 года, союзное руководство умудрилось почти в три раза увеличить внешний долг страны, но и то, что от полученных им гигантских кредитов не осталось и следа. Они ушли не на инвестиции, не на реконструкцию промышленности и обновление технологий, а в основном на закупку потребительских товаров и сырья для текущего производства. Миллиардные кредиты, предоставленные Западом, загипнотизированным горбачевскими политическими преобразованиями, были попросту бездарно проедены (с чем изо всех сил боролся Гайдар, как помним. – А. К., Б. М.). Вообще валютный резерв государства считается минимально допустимым, если он обеспечивает трехмесячный импорт страны. Оказалось, что наших валютных запасов в конце 1991 года хватило бы лишь на несколько часов импорта. Валютные резервы Центрального банка составляли всего лишь 16 миллионов долларов, а во Внешэкономбанке… оказалось на 87 миллиардов долларов обязательств (то есть долгов. – А. К., Б. М.) и примерно 25 миллионов долларов на счетах правительства. Мы получили в наследство сумму, которой располагает сегодня… средняя торговая фирма или небольшой банк. Ведущие футболисты российских клубов обходятся ныне дороже».
Валюта, налоги, таможня, отсутствующие границы, полная пустота вместо денег в бюджете, саботаж судебной и правоохранительной системы, которая не понимала, как ей встраиваться в новую жизнь, – это перечисление можно продолжать бесконечно.
И все-таки самое главное – отсутствие управляемости, полный разлад всех механизмов государственной машины. Как проводить реформу в такой ситуации?
Лучше всех это понимал, конечно, сам Гайдар. Понимал еще до 15-й дачи, до того, как в «несерьезной курточке» прошел с Нечаевым через центральный вход Госплана – советского монстра, в котором работало около трех тысяч человек. Понимал уже в августе 1991 года.
Гайдар писал: «Союзные хозяйственные министерства уже ничем не управляют. Их сотрудники заняты поисками работы в частном секторе, созданием коммерческих фирм и переводом в них казенных денег и имущества. Работа партийных органов, до августа 1991 года по традиции еще выполнявших на республиканском, областном, районном уровнях посреднические и регулирующие функции в хозяйственных взаимосвязях и распорядительных процессах, теперь официально запрещена. Крайкомы, обкомы, райкомы партии закрыты, опечатаны. Силовые структуры – армия, КГБ, МВД – деморализованы.
Сформированные после провала переворота новые союзные органы управления даже не пытаются всерьез овладеть ситуацией. Это и понятно: теперь, после августовской победы, вся ответственность за происходящее в России, и в значительной степени на территории всего бывшего Советского Союза, ложится на плечи российских лидеров.
На этом политическом фоне еще оставалась, как мне тогда казалось, единственная возможность сохранить СССР: Горбачев немедленно отрекается от своего поста, передает его Ельцину как президенту крупнейшей республики Союза. Ельцин легитимно подчиняет себе союзные структуры и, обладая безусловным в ту пору авторитетом общенародного лидера России, обеспечивает слияние двух центров власти, борьба между которыми и служит одной из основных причин развала. Так возникает надежда…
Реально же происходит иное: российское руководство бездействует, процесс дезинтеграции Союза приобретает лавинообразный характер, межреспубликанские таможни задерживают вывоз продукции. Формально Союз существует, но из него вынули душу, осталось тело, и оно перестало функционировать, нет даже конвульсий. Возможно еще попытаться о чем-то с республиками договориться, но давать указания, требовать исполнения, контролировать – это утопия…»
Вынули душу, осталось тело… Нет даже конвульсий… Короче, труп. Так?
Гайдар продолжает:
«У Ельцина – немалый запас народного доверия, немыслимая ответственность и почти никаких рычагов управления. Ведь до сих пор российская государственность была чистой бутафорией. В ней ничего ни с чем не сцеплялось. Нет ни своей армии, ни КГБ, ни МВД, ни контроля над регионами, власти в которых могут выкинуть неведомо что. Нет своего эффективного центрального банка. Нет контроля за большей частью промышленности. Нет таможни. Да ничего вообще пока нет, кроме названия: Российское государство».
…Давайте честно признаемся: читать Гайдара – даже благорасположенному к нему человеку – не очень простое занятие. И дело не в том, что пишет он суховато, как ученый – внутренней страсти тут хоть отбавляй. Дело в другом – в его болезненной честности, до деталей, до запятых. В чересчур ответственной скрупулезности автора. В его маниакальном стремлении к полной, исчерпывающей правде.
Ну, сказал бы хоть раз – а вот тут мы добились того-то. Тут мы, безусловно, победили. Результаты вообще-то показали изумительные… Или же – от нас, по большому счету, ничего не зависело.
Нет. Сплошные, бесконечные оговорки и уточнения.
Налогов в России нет, но, добавляет Гайдар, есть, конечно, налог с оборота, только очень маленький; его предыдущее российское правительство сделало таким (это в условиях дикой финансовой катастрофы!), чтобы создать для предприятий «более привлекательные условия для перехода в российскую юрисдикцию». Ничего не поймешь, были налоги или не было их?
Конечно, оставаясь в «рублевой зоне», банки бывших союзных республик разгоняли инфляцию, но, добавляет Гайдар, «они не печатают наличные рубли, но росчерком пера, через безналичные расчеты, вольны запустить в обращение любую массу денег, и чем меньше республика, тем большую выгоду она получит от этой безналичной эмиссии». Вот и поди разберись.
Ох, как сложно там все у вас, у финансистов!
Или же та самая «очень жесткая», предельно жесткая финансовая политика государства, о которой Гайдар (да и не он один) писал, кричал, бил во все колокола все эти горбачевские годы:
«Правительство, либерализовав цены, одновременно резко сокращает субсидии на продовольствие, примерно в 3 раза снижает ассигнования на закупку вооружения, резко сокращает расходы на капиталовложения, особенно в аграрную сферу, ограничивает финансирование социальной сферы реальными доходами бюджета и в то же время вместо дезорганизованного налога с оборота вводит предельно высокий налог на добавленную стоимость (28 процентов)».
Такой был красивый план…
Получилось? Да нет, конечно! Уже в середине 1992 года, назначив Геращенко председателем Центробанка, Верховный Совет начал лоббировать, чтобы раздавать предприятиям бесконечные кредиты для так называемых «взаимозачетов»: спасать промышленность, спасать сельское хозяйство, спасать науку, да всех спасать! – и не спасли никого, и инфляцию разогнали до предела. Да и республики, всё те же бывшие советские республики, раскачивали финансовую систему как могли: «в конце 1991 – начале 1992 года республики бывшего Союза могли расплачиваться за российские экспортные товары, прежде всего за нефть, просто создавая из воздуха ничем не обеспеченные рубли».
Геращенко выдавал огромные кредиты, помимо взаимозачета прокредитовал и коммерческие банки; масштабы кредитования составили 15 процентов ВВП в июле и 31 процент ВВП в августе 1992-го. Андрей Илларионов, когда-то сочувственно относившийся к стабилизационным усилиям правительства Гайдара, потому что и сам в нем состоял, писал о том, что «кредитная эмиссия летних месяцев привела в июне – октябре к почти утроению денежной массы… Получив огромные денежные ресурсы, коммерческие банки постарались обезопасить их от наступавшей инфляции и атаковали валютный рынок. Уже с июля началось падение курса рубля».
«Геракл», как все звали Виктора Владимировича Геращенко, конечно, внес свой вклад в финансовую нестабильность. Но еще до его прихода правительство само уступало лоббистам и допустило смягчение политики. Сергей Васильев признавал, что существенная часть решений об эмиссионном финансировании, например, весеннего сева, оборотных средств предприятий, северного завоза, конверсионных кредитов была принята до середины июля 1992 года, то есть до прихода Геращенко. Причем делалось все это в форме льготного кредитования. Существенная часть кредитов «в условиях крайней институциональной слабости правительства и отсутствия механизмов финансового контроля просто разворовывалась, формируя источники первоначального накопления капитала».
О том, как шла реформа, с чем сталкивались Гайдар и его министры, красноречиво рассказывает один крошечный эпизод из его ежедневной битвы за оздоровление отечественных финансов.