Так вот, люди, которые все-таки пытались смотреть вперед, в России были. Они пытались уловить, ухватить эти импульсы будущего. И их лидером, конечно, был тогда Гайдар.
Социолог Александр Ослон, тогда, в 1992 году, создававший свою собственную социологическую службу «Фонд общественного мнения», вспоминал в интервью эти времена:
«2 января 92-го года реальность изменилась.
Вначале была еще инерция возбуждения, когда появились эти инновации, связанные с тем, что цены отпустили, торговать разрешили, и очень скоро появилась возможность потрогать доллары, что тоже было шоком культурным. А всё это вызывало возбуждение. И, казалось, очень скоро приведет к чему-то такому необыкновенному и хорошему. По-прежнему ожидания какое-то время еще были позитивные, а потом стало ясно, что реальность совсем не такая, какая она рисовалась в воображении. И то, что было очень похожим в огромных масштабах, стало разбиваться на островки. И стало очень сильно различаться.
Стали резко выделяться и быть очень заметными люди, составляющие очень небольшую группу быстрых, сообразительных инноваторов, которые находились в возбуждении от происходящего, которые чувствовали, что пришло их время, они ждали этого времени, когда они могут самореализовываться, каждый день занимаясь креативной работой.
Но одновременно встречались люди абсолютно противоположные – ошеломленные. Которые находились в состоянии как бы меланхолического наблюдения за происходящим и даже с отвисшей челюстью от недоумения: что происходит – непонятно. И то, что одних заводило: новые правила, каждый день свои, неизвестно, что будет завтра; наоборот, этих людей, вторую часть, приводило в состояние ступора.
И всё, что я рассказываю по поводу этих активных, сообразительных, бурных, креативных и так далее людей, они составляли каплю, каплю в море, в море недоумения. Поскольку основная масса населения немедленно стала испытывать явное ухудшение уровня жизни, снижение уровня жизни, ухудшение качества жизни.
Обнищание происходило. Производство останавливалось. Смысл жизни терялся. А новые смыслы, которые быстренько схватили эти быстрые и сообразительные, эти смыслы они сиюминутные. Они лечили душу ощущениями. Глаза горели, и они всё пробовали. Но за ними-то не могла идти эта масса. Огромная масса, миллионы людей.
Никто им не мог объяснить. Что происходит – непонятно. Как жить – неясно. Куда мы катимся – рассказать невозможно. И так далее».
…Да, безусловно, это было так – кто-то терял смыслы. Кто-то их находил. Первых – терявших смысл – было значительно больше. Но вторые были не менее важны, чем первые, несмотря на свою малочисленность. Именно им предстояло создавать на обломках советского способа производства, советской политической машины, советского образа жизни – другую реальность. Создавать будущее. И с каждым днем их становилось больше. Новая реальность предоставляла им такие шансы, несмотря на все риски и ощущение опасности.
Пройдет еще несколько лет (уже без Гайдара в политике) – и ситуация резко изменится. Апелляция к советским «корням» станет главным фактором политического успеха. Но пока – в том 93-м – будущее еще в цене.
В Гайдаре было сочетание вот этого «эксперта по будущему» – и образа одинокого, честного, вообще говоря, случайно (это было видно по всему) попавшего во власть человека. Случайно и не очень надолго. Это тоже вызывало какое-то молчаливое, без деклараций, доверие.
Интересный это был момент в его жизни – Гайдару, никогда не стремившемуся «к избыточному общению с людьми», пришлось теперь с ними часто говорить. То с трибуны съезда, то на всяких встречах, больших и малых, важных и не очень, массовых и камерных, в столице и в провинции, живьем и в интервью. Говорить в печати, говорить по телевизору, говорить по радио, словом, постоянно говорить. Это для него было довольно не просто, даже мучительно… Но необходимо. Люди хотели его видеть. Хотели его слышать.
Иногда случались просто абсурдные, конфузные ситуации.
«Осенью 1992-го, в очень напряженное время, по личной просьбе Бориса Николаевича вынужден был отложить все дела и на день вылететь в Якутию. Провел там непростые переговоры с руководством республики, выступил на Верховном Совете, потом вместе с президентом Николаевым вылетел из Якутска в село Черепча, дальше километров на пятьсот к востоку. Поздно вечером встретился с общественностью. Я рассказывал о работе правительства, о перспективах развития Якутии, их района, о строительстве водовода – важнейшей местной проблеме. Потом – масса вопросов. Кто-то из собравшихся спрашивает меня о моем вероисповедании. Я откровенно отвечаю – агностик. “Это что, секта такая?” – слышится из зала. Объясняю, что это философское учение. Зал изумлен, а сопровождающие меня московские коллеги не могут спрятать улыбки».
Ну вот действительно, какой из него публичный политик? Ну кто заставлял в селе Черепча в далекой Якутской республике рассуждать об агностицизме? О том, что его истинная вера – это непознаваемость мира. Ну разве может нормальный человек так вот на пустом месте взять и влипнуть? И даром бы только село Черепча – весть о том, что Гайдар, видите ли, у нас агностик, разлетелась по всем СМИ. Не преминули над ней пошутить и по Центральному телевидению, и посудачить на кухнях. Ну ответил бы просто – атеист. Или соврал бы, в конце концов, – как потом делали многие: в Бога верю, но в церковь не хожу. Нет, ему обязательно надо было всю правду сказать!
Впрочем, виновниками этой истории были соратники – сидевшие в первом ряду Николай Головнин и Виктор Ярошенко, который вспоминал об этом эпизоде так: «Однажды в Якутии в районном клубе на вопрос “Верите ли вы в Бога?” он, чуть запнувшись, сказал: я – агностик.
В клуб мы попали после долгого пути через стойбища оленеводов, закусывание строганиной, сырыми оленьими кишками; мы с моим другом Николаем Дмитриевичем, короче, не были совершенно трезвы. Сидели в первом ряду, и Коля довольно громко спросил у своего босса из первого нашего ряда: “А что, это секта такая?”
Егор посмотрел на нас неприязненно и ответил через паузу: философское учение. Зал уважительно зашумел.
Недавно я даже нашел аудиокассету с этой записью – все документально подтверждается.
Потом мы долго шутили по этому поводу. И даже от кого-то сочинитель скетчей Задорнов об этом услышал и стал рассказывать. Егор однажды спросил меня, зачем я рассказал эту историю Задорнову, жившему с ним тогда в одном доме на Осенней улице. Я удивился и сказал, что с Задорновым не знаком, а просто байка пошла жить своей жизнью».
…Но, может, за эту искренность его и любили?
Впрочем, его много потом упрекали как раз за то, что говорил мало, не объяснял людям «положение дел».
И вот как отвечал на этот упрек Гайдар:
«…Что, собственно, в конце 1991-го – начале 1992 года мы должны были ясно и просто объяснять людям? Что мы летим на самолете с одним крылом? Что нет никаких гарантий того, что приземлимся? Что невозможно прогнозировать уровень инфляции, потому что мы не обладаем контролем над всей рублевой зоной, что все наши усилия завтра могут быть перечеркнуты неожиданными действиями правительств Казахстана или Украины? Что мы сознательно закрываем на все это глаза, идем по пути жесточайшей сдержанности в собственной бюджетной политике, потому что другого выхода нет, – лишь то, что делаем, дает хоть какие-то шансы вывести страну из пике? Думаю, если бы все это было ясно и просто сказано в декабре 1991-го – январе 1992-го, ничто не спасло бы нас от гиперинфляции и хозяйственного хаоса.
Вообще, невозможность сказать всю правду людям о положении страны, о том, что делаешь, – это, к сожалению, приходит вместе с реальной властью. Именно здесь хорошо понимаешь точность кантовского принципа: “Все, что ты говоришь, – должно быть правдой, но отсюда не следует, что надо говорить всю правду”».
Говорить неправду – он тоже не мог.
Однако вот это «честное молчание» Гайдара и было тем фактором, которое тоже привлекало к нему людей. Ну хотя бы вот этот зафиксированный на избирательных участках миллион сто тысяч москвичей в декабре 1993 года.
Так все-таки что же получилось тогда из гайдаровских реформ? Послушаем для начала интервью Евгения Ясина, одного из главных российских реформаторов:
«Было твердое понимание того, что плановая экономика – чушь собачья. Она не выдержала испытания временем, и нужно двигаться в сторону свободного рынка. А у свободного рынка есть несколько институтов, без которых он не работает. …Свободные цены немедленно давали возможность согласования спроса и предложения. И дефицит пропадал. Не надо было делить и распределять. Далее – финансовая стабилизация. Потому что если вы не принимаете мер по ограничению денежной массы, она будет расти бесконечно. Значит, нужно проявить жесткость. По этому поводу в команде реформаторов был консенсус. Хотя понятно, что это было тяжело. Первые три-четыре месяца выдерживали линию, а потом на нас был накат, пришлось уступить. Потом Геращенко стал председателем Центрального банка – Гайдар рассчитывал на его опыт, но тот оказался советским банкиром. Продолжающаяся инфляция – в основном его вина. Потому что когда он начал выдавать кредиты и производить взаимозачеты – это был август 1992 года – тогда и начался главный рост цен. Но все равно я бы не стал предъявлять ему серьезные претензии. В августе 1993-го он совершил исключительно важный шаг – сделал русский рубль… (обмен советских рублей на новые, российские. – А. К., Б. М.). И собственно говоря, после этого мы получили все возможности для того, чтобы уже обеспечить стабилизацию. Основные моменты этого комплементарного сгустка, где есть и свободная торговля внутри, и свободная внешняя торговля, и возможность продавать валюту по рыночному курсу – все это уже было. Плюс к этому началась приватизация.
Вы считали жесточайшую политику, направленную на подавление инфляции, нереалистичной и ненужной в 1992 году?
… Я полагал, что основная группа реформ уже осуществлена и что дальше эти импульсы могут работать сами, если дать им развернуться… У меня действительно было такое ощущение, что еще какие-то реформы в тех условиях все равно трудно будет реализовать. Добиваться совершенства в переходный период бесполезно. Это историческая эпоха. Я и сейчас так считаю: останься Гайдар на посту председателя правительства еще, допустим, три года, все равно основное дело он уже сделал».