Помните метафору Гайдара: «осталось тело, и оно перестало функционировать, нет даже конвульсий…»? Сказано об административной советской системе, но вполне применимо и к экономике. Так вот, по мысли Ясина, освобождением цен Гайдар оживил это мертвое тело, несмотря на все страшнейшие издержки. Живые, настоящие рыночные деньги, как новая кровь, понеслись по сосудам – и заставили тело после некоторых судорог все-таки встрепенуться. Конечно, для этого потребовались миллионы новых экономических агентов – тех самых «челноков», спекулянтов, первых собственников чего-нибудь, хоть ларька, хоть банка, хоть бензоколонки.
Через несколько лет мучений и конвульсий российская экономика, возросшая на этих новых дрожжах, пошла в рост, и сегодня ВВП России превышает советский.
Но у этого вполне добротного, по крайней мере, интуитивно понятного пути в будущее была одна очень неприятная особенность – туда смогли пойти далеко не все наши граждане. Многие отстали на годы, может быть, на десятилетия. А может быть – навсегда. Тем-то и отличались «план Гайдара» и «план Явлинского» по проведению экономических реформ – Явлинский предлагал идти в капитализм всем вместе. Всем народом. Построившись в колонны и взявшись за руки.
Это звучит парадоксально, но если вчитаться в этот его план по «продаже средств производства», приватизации мелких предприятий, всех этих «автобусов, грузовиков и авторемонтных мастерских», становится понятно, что он мыслил этот путь именно как общий, коллективный. Даже, скорее, общинный. Все вместе встали и пошли. Все вместе купили грузовик. Прочитали объявление в газете – и начали скидываться… Хочешь не хочешь, все идут, и я иду.
Социал-демократический, народный капитализм.
С точки зрения социальной психологии, с точки зрения политики, массового сознания, с точки зрения таких вещей, как доверие и чувство защищенности, – это, безусловно, было бы предпочтительнее. По крайней мере мягче.
Гайдаровский план предполагал резкое разделение – на активных и не активных, на деловых и не деловых, на предприимчивых и не предприимчивых. Тех, кто хочет успеть, и тех, кто готов опоздать.
И вот вторых этот план в расчет не брал. Они оставались в тени.
Ну а потом… потом-то они вышли из тени.
На первый план в политике быстро выдвинулись те самые «широкие народные массы» и их реакции, про которые Гайдар говорил: «последствия реформ будут болезненными». И – «мы пошли на самый обостряющий и рискованный сценарий».
Но они – эти последствия реформ – были для этих масс не просто болезненными. Они были оглушительно тяжелыми, порой катастрофическими.
«Типичная картина начала 1990-х, – пишет историк Рудольф Пихоя. – Рабочие получали зарплату изделиями своего предприятия – посудой, лампочками. Это было плохо – надо было идти и продавать самому или отдавать посредникам. Еще хуже было тем рабочим, продукция которых на рынок не могла поступить».
Однако «лампочки, посуда» – это далеко еще не все заводы и фабрики. Ведь были еще и военные предприятия.
«Изменение политического статуса России в мире, отказ от концепции “холодной войны” привели к резкому сокращению государственных закупок вооружения. Это, в свою очередь, ударило по всей длинной цепи оборонного комплекса – от университетских кафедр и лабораторий, академических и специализированных научно-исследовательских институтов до заводов, металлургических и горнодобывающих комплексов и испытательных полигонов. Последствия этого – значительное снижение, а во многих случаях – прекращение государственного финансирования, сокращение рабочих мест, свертывание и даже ликвидация ряда производств…Спаслись только те предприятия, которые вышли на мировой рынок вооружений».
«В машиностроении тяжелейший кризис пережили прежде всего высокотехнологичные отрасли…» – продолжает разбор Р. Пихоя. Погибшие, или «уснувшие» на долгие годы, советские заводы оплакивали тогда многие. Но, может быть, одно из лучших погребальных песнопений принадлежит перу писателя Александра Проханова:
«…Он (Гайдар. – А. К., Б. М.) лишил финансирования почти всю советскую промышленность. Она состояла главным образом из военной промышленности, из ВПК. ВПК был основой советской экономики. Он лишил ее финансирования – и сразу, мгновенно стали умирать танковые заводы, ракетные, спутниковые, заводы по производству подлодок и электронных систем. Они стали задыхаться, рассыпаться – и очень скоро они рассыпались. Люди убегали оттуда, производство падало, чахло, и этим самым он уничтожил всю советскую индустрию. Вот тот гигантский опыт сталинский, который заставил работать в шарашках и лагерях и индустриализовать страну, – весь этот труд Гайдар пустил под откос. Он провел де-индустриализацию. Страна в результате лишилась индустрии. Она опять вернулась в доиндустриальный период».
Вторит Проханову и известный в советское время диссидент, немало пострадавший от КГБ, Рой Медведев. Вот что он пишет в своей монографии «Борис Ельцин» о реформах Гайдара:
«В июле – сентябре (1992 года. – А. К., Б. М.) положение дел в российской экономике также ухудшалось. Быстро свертывались социальные программы. Резко сокращалось финансирование здравоохранения, культуры и науки. Останавливались многие предприятия ВПК. В связи с ликвидацией СССР начались процессы распада армии и флота, транспортных систем, энергетики, единой системы гражданской и транспортной авиации. Распадалась единая система безопасности, правоохранительная система.
Появившиеся в России ростки отечественного бизнеса с трудом пробивались к свету, подавляемые не только налогами и поборами чиновников, но и стремительно набиравшей силу системой преступного рэкета. Более защищенными от налогов и рэкетиров оказались нарождавшиеся компрадорские группы. В то время как государственные системы распределения потребительских товаров свертывались, рыночные системы возникали медленно и неравномерно. Даже при быстром росте цен во многих городах страны в продаже не было сахара, мяса и подсолнечного масла».
…В общем, все ужасно – от ракет средней дальности до подсолнечного масла. (Хотя на самом деле товары, в том числе самые необходимые, с прилавков не исчезли, а напротив, только начали появляться с реформами Гайдара.) Куда ни кинь, всюду клин. Эпическая картина, что и говорить…
Однако яркие эпитеты публицистов действуют порой куда слабее сухих цифр. В своей книге Рудольф Пихоя приводит их достаточно.
Количество умерших от алкоголя с 1990 по 1995 год выросло более чем в три раза с 18,2 тысячи до 57,7 тысячи.
Доходы ниже прожиточного минимума в 1992 году имело 50,2 миллиона человек (в 1995-м, согласно официальной статистике, 31,6). Среднемесячная начисленная заработная плата (официальная) в долларах США имела вот такое выражение: в 1992 году – 22 доллара, в 1993-м – 57, в 1994-м – 98. Общая численность безработных в 1992 году – 3 миллиона 567 тысяч. В 1996-м – 6 миллионов 473 тысячи. (То есть предприятия продолжали закрываться.) В забастовках приняли участие в 1992 году 357 тысяч человек, в 1996-м – примерно вдвое больше, 663 тысячи.
Впрочем, критика гайдаровских реформ – это, конечно, не несколько отдельных книг, а огромная «ленинская библиотека». Это целые «научные» институты, плеяды «исследователей политических наук», диссертации новоявленных академиков и книги политических писателей, сделавших себе «имя» на этой критике Гайдара и Ельцина. Что там говорить – все они идут в фарватере официальной позиции, фразеологии руководства нынешней России, а они иначе как «смутными временами» 90-е не называют.
И вот тут возникает интересный вопрос: ну а почему же градус этой полемики и сейчас столь высок? Почему никак не могут успокоиться эти люди? Что же их так мучает?
Вроде как давно расстались уже с «лихими 90-ми» и похоронили. А ненависть не утихает. Причем претензии к Гайдару раскручиваются, так сказать, по спирали с каждым годом, и вместе с патриотическими, социал-демократическими публицистами и экономистами вот уже вроде бы и вполне либеральные мыслители включаются в этот хор: не так приватизировали, неправильно освобождали цены, не подумали об институтах, не обезопасили частную собственность, не с того начали, не тем завершили, не углубили, недоделали…
Но, может быть, дело просто в огромном, воистину историческом масштабе этих реформ?
Говоря о Ельцине, Борис Немцов, например, сформулировал так:
«Я бы сказал исторически: если Ельцина сравнивать с другими лидерами страны, то он, конечно, рядом с Александром II находится; для меня это совершенно очевидно. Они абсолютно разные люди, и с разной судьбой, но вклад их в развитие страны абсолютно идентичен. И тот и другой освобождал Россию от рабства, холуйства и т. д., и это дорого стоит. Понимаете, у нас страна крепостная, у нас страна была под игом сотни лет, у нас страна под коммунистическом игом была. Руководители, которые отваживались дать людям свободу, эти люди, конечно, очень двигали историю» (интервью 2014 года).
Конечно, Борис Ельцин нес на себе весь груз политической ответственности за реформы, но все же в списке реформаторов Гайдар – как минимум на втором месте. Главные реформы были осуществлены именно по его плану.
Может быть, огромный масштаб перемен и является истинной причиной этой неутихающей критики? Именно громадность совершенного шага и подогревает до сих пор градус полемики?
Так же как русские интеллигенты еще 50 лет после освобождения крестьян спорили о том, хорошие это были реформы или плохие, освобождать надо было с землей или без земли, – так и о Гайдаре яростно, до хрипоты, до посинения, до потери пульса будут спорить еще пятьдесят, а то и сто лет?
Вернемся, однако, к заводам. Хороший все-таки вопрос – неужели Гайдару было не жалко заводов?
Андрей Нечаев вспоминает такой эпизод:
«Был случай, когда я, человек, в общем-то спокойный, просто грозился всех расстрелять лично. Я для поддержки оборонки придумал систему конверсионных кредитов, которые мы давали по очень льготной ставке. Приезжаю в Сибирь на завод “Омсктрансмаш”, делавший танки, а руководство завода категорически отказывается проводить конверсию. Просто уперся директор: будем делать танки – и всё. Говорит: “Андрей Алексеевич, вы не поверите, какие мы делаем танки. Мы делаем лучшие в мире танки”. Я говорю: “Я верю, только у нас худший в мире бюджет. Нет у нас денег для ваших танков. Совсем нет”. Он свое гнет: “