И Авен ушел из правительства только вместе с Гайдаром. Оттрубил от звонка до звонка. Непросто было Борису Николаевичу, очевидно, с этим смириться, но пришлось. Третий пример – Алексей Головков, руководитель аппарата правительства. У Ельцина был свой матерый аппаратчик, которого он знал еще со свердловских времен – первый помощник Виктор Илюшин. И он в таких вопросах ему, безусловно, доверял. Однако «Виктор Илюшин заявил, что ничего хорошего об Алексее Головкове сказать не может. Я мягко заметил, что это мне с ним работать и что мне нужен именно такой человек, чтобы аппарат не занимался черт-те чем, а готовил необходимые нормативные документы. Президент вздохнул, но согласился, подписал постановление».
Как мы видим, Ельцин с самого начала не слишком сильно давил на Гайдара – хотя бывали у них столкновения и пожестче. А вот самому Ельцину пришлось испытать давление невероятной силы – и со стороны Верховного Совета, съезда, и со стороны статусных горбачевских демократов, с которыми он продолжал дружить и которых продолжал слушать и включил в свой президентский совет, и со стороны верхушки военных, и со стороны «красных директоров», глав регионов; да, в общем, что уж там, со всех сторон на него давили – призывая расформировать или уж, по крайней мере, взять в узду гайдаровское правительство, не позволять им «разрушать экономику».
Но Ельцин по-прежнему продолжал верить в Гайдара.
Апрельский кризис, когда Гайдар пригрозил Съезду народных депутатов отставкой, а Ельцин, в свою очередь, в жесткой манере, не посоветовавшись с Егором (это был один-единственный раз, когда он так поступил), снял с поста ключевого министра Владимира Лопухина, отнюдь не разрушил их связку, их гибкий и мощный альянс.
Гайдару, впрочем, пришлось сделать над собой некоторое усилие.
«И всё же мысль об отставке была. Вечером отменяю несколько встреч и совещаний, освобождаю себе время, чтобы спокойно подумать. Понимаю, остаться – значит, вести тяжелые арьергардные бои, наблюдать за тем, как сужается возможность принятия целесообразных решений, и, вместе с тем, продолжать нести всю полноту ответственности за неизбежные негативные последствия ослабления финансовой политики, отступления от курса реформ.
Но уйти – значит, самому сдать еще отнюдь не проигранную позицию, отказаться от борьбы в критической ситуации, когда важнейшие структурные реформы подготовлены и вот-вот должны начаться.
После нелегких раздумий принимаю решение остаться и продолжать работу. Решающий аргумент – при всех проблемах мощные рычаги влияния на проводимую политику еще в моих руках».
В книге «Смуты и институты» Гайдар писал: «Верховный совет мог принять решения, которые в любой момент радикально поменяют условия проведения экономической политики. Когда выяснилось, что голода не будет, Верховный совет сделал именно это: принял в июле 1992 года решение о дотациях на продовольствие, реализуемое по государственным регулируемым ценам, в размере 127,4 млрд рублей. После этого ослабление бюджетной и денежной политики, ускорение инфляции стало неизбежным».
Андерс Ослунд, шведский экономист, специалист по Польше и России, наблюдавший за событиями изнутри и в то же время отчасти со стороны – как иностранный советник правительства, впоследствии констатировал, возможно, чрезмерно жестко: «К июню 1992 года правительство реформ практически прекратило свое существование. Оно превратилось в коалиционное правительство с директорами государственных промышленных предприятий».
Напомним, в июне 1992 года, улетая на международный саммит, Ельцин позвонил Гайдару и предложил ему возглавить правительство, пока в качестве исполняющего обязанности – имея, конечно, в виду, что на ближайшем Съезде народных депутатов Гайдар будет утвержден окончательно. Гайдар, в своей манере, ответил, что, «по всей видимости, в данной ситуации это будет наиболее рационально». Ельцин, в своей манере, въедливо поинтересовался: «Должен ли я понимать это так, что вы благодарите меня за доверие, Егор Тимурович?»
– Да, – сказал Гайдар.
Но пройдет еще несколько месяцев, и давление на Гайдара вновь страшно усилится. Ельцин, защищая Егора, встречаясь с каким-то очередным «трудовым коллективом», скажет: вот на меня все давят, чтобы я снял Гайдара. И дальше буквально воскликнет: «Но ведь в кои-то веки у нас умный председатель правительства!»
Он искренне так думал. Он искренне верил, что меры, предложенные и осуществленные Гайдаром, – единственно возможные.
Больше того, когда в декабре этого года сам Гайдар уговорил его принять свою отставку и пойти на компромисс с «парламентским большинством», Ельцин вернулся домой со съезда в крайне подавленных чувствах. В отчаянии. В настроении, которое в самом мягком варианте можно описать словом: «кризис».
Ну, по крайнем мере, сам он говорил об этом так:
«В тот вечер, 9 декабря, после очередного заседания я вернулся на дачу не поздно. Увидел глаза жены и детей. Рванул в баню. Заперся. Лег на спину. Закрыл глаза. Мысли, честно говоря, всякие. Нехорошо… Очень нехорошо».
Ельцин не пишет о том, что отставка Гайдара привела его в это состояние, но внимательно анализируя ход съезда и его перипетии, мы увидим, что это была одна из основных причин.
Сам Егор пишет об этом так: «На Бориса Николаевича было больно смотреть».
Ну ладно, это дела политические. А была ли между ними, что называется, человеческая связь? Насколько им легко было общаться?
Тут есть одно свидетельство со стороны:
«Но, конечно, главное было то, что Егор как-то фантастически умел убеждать Ельцина, что для меня потом было очень странно, поскольку мне казалось, что они были абсолютно разные люди… – говорит Андрей Нечаев. – Что удивительно, они были очень близки в человеческом плане. Они могли часами сидеть, разговаривать, выпивать вместе. Я с Ельциным тоже выпивал на каких-то мероприятиях, но личные контакты, конечно, у нас были не такие… Я смотрел на него, как на бога, а он…»
Давайте это вечное «могли выпивать» – оставим в стороне. Выделим главное – Ельцин и Гайдар часами могли сидеть, разговаривать, обсуждать что-то. В частной, не в деловой беседе. Невероятно разные, они все-таки… дружили.
Вряд ли такое могли бы сказать о своих отношениях с президентом сменщики Гайдара, другие премьеры – Черномырдин, Кириенко, Примаков или Степашин.
Ну и наконец, еще одна причина, по которой можно назвать отношения Ельцина и Гайдара очень близкими и совершенно особыми. Да, Гайдар был призван Ельциным в правительство для того, чтобы делать экономические реформы. Разгребать авгиевы конюшни.
…Однако то, чем занимался Гайдар и его министры в те месяцы, несводимо лишь к этой задаче.
Они в постоянном, ежедневном режиме вместе с Ельциным спасали страну от самых разных угроз. Страну в эти месяцы просто раздирало на части, и вместе с другими членами правительства они часто бросались на выручку.
Здесь, наверное, стоит перечислить несколько наиболее ярких и тревожных дел такого рода.
Одно из них Гайдар в своей книге описывает довольно подробно – это национальный конфликт между осетинами и ингушами 1992 года.
Как и многие начинания Горбачева, «закон о репрессированных народах» (принятый горбачевским Съездом народных депутатов) – безусловно, правильный по сути, но совершенно непродуманный по механизмам – создал очаги гигантской напряженности во многих местах бывшего Союза, в частности на Северном Кавказе. Речь шла о земле, о домах, принадлежавших конкретным семьям до принудительного переселения 1940-х годов. Пригородный район Владикавказа оказался одной из таких точек.
«Тяжелая заноза в памяти – 1992 год, ноябрьский ингушско-осетинский конфликт. Хорошо помню, как все это началось. Впервые за несколько месяцев решил в воскресенье выспаться, не ходить на работу. Рано утром звонок. На границе Ингушетии и Осетии масштабные беспорядки. Захвачено вооружение батальона внутренних войск. Идет бой. Министерство безопасности назревающую взрывную ситуацию блестяще прозевало. Узнаем о происшедшем как о свершившемся факте. Возникает реальная угроза получить новый Карабах с хроническими боевыми действиями, но уже на территории России.
Президента нет, он в поездке по стране. Связываюсь с Генштабом, прошу срочно обеспечить переброску десантников. Звоню Виктору Ерину (министру МВД. – А. К., Б. М.), спрашиваю, в какие сроки он может перебросить туда дополнительные внутренние войска, говорю, что военные в полном объеме помогут авиацией. Поручаю Георгию Хиже (вице-премьеру. – А. К., Б. М.) срочно вылететь во Владикавказ, возглавить оперативную группу правительства на месте, даю ему в помощь Сергея Шойгу, председателя Комитета по чрезвычайным ситуациям, превосходно зарекомендовавшего себя в ходе проведения миротворческих операций в Южной Осетии и Грузии, в Молдове. Раскрутив машину, еду на аэродром встречать Бориса Николаевича, докладывать ему ситуацию.
Во Владикавказе крупные беспорядки. Огромные толпы на улицах, люди требуют оружия. Хижа и Шойгу связываются со мной, докладывают: если что-то немедленно не придумать, ситуация выйдет из-под контроля. Склады вооружения просто захватят. В целом войска действуют достаточно быстро, решительно. Открытые боевые действия удается притушить, нового Нагорного Карабаха явно не будет. И вместе с тем допускаем две серьезные ошибки. Во-первых, размещение нашего представительства во Владикавказе, столице одной из противоборствующих сторон, что вызывает у ингушей подозрение в пристрастии федерального центра к осетинам. Во-вторых, медлительные действия руководства внутренних войск привели к тому, что в ингушские села вошли не федералы, а осетинская милиция. Нетрудно представить, какой бедой это обернулось. В Назрани никто из высокопоставленных сотрудников российского правительства так и не решился появиться. Поэтому принимаю решение немедленно вылететь на место, побывать и в Назрани, и во Владикавказе, повстречаться с военными, разобраться в ситуации.