Да, это был их «последний и решительный бой». Уже на следующий день, 12 марта, съезд окончательно похоронил ельцинский компромисс и принял ряд поправок в Конституцию: теперь президентская власть была полностью ограничена решениями съезда.
12 марта съезд признал утратившими силу свои же декабрьские постановления о конституционном компромиссе: расправившись с Гайдаром, нужно было следовать дальше – избавляться от Ельцина.
Съезд может решить любой вопрос, «относящийся к компетенции Российской Федерации». Съезд может немедленно прекратить полномочия президента в случае «попытки распустить либо приостановить деятельность любых законно избранных органов власти». Парламент (так величал себя съезд) может приостанавливать до заключения Конституционного суда любые президентские указы. «Россия окончательно стала парламентской республикой», как успокоительно писали некоторые газеты. Однако съезд народных депутатов не был парламентом. Это было совсем другое по природе своей явление, больше всего напоминавшее революционный конвент времен французской революции – не ограниченное никакими конституционными рамками.
Ельцин выждал неделю.
Затем он выступил по телевидению – 20 марта 1993 года в 21.30.
Вот что он сказал:
«Страна больше не может жить в обстановке постоянного кризиса власти. При такой растрате сил мы никогда не вылезем из нищеты, не обеспечим мира и покоя для наших граждан. Сегодня предельно ясно: корень всех проблем кроется не в конфликте между исполнительной и законодательной властью, не в конфликте между Съездом и президентом, суть глубже, суть в другом – в глубоком противоречии между народом и прежней большевистской антинародной системой, которая еще не распалась, которая сегодня опять стремится восстановить утраченную власть над Россией. VIII съезд, по сути дела, стал генеральной репетицией реванша бывшей партноменклатуры, народ попросту хотят обмануть. Мы слышим ложь в постоянных клятвах верности Конституции, от съезда к съезду ее корежат и перекраивают в угоду собственным интересам, наносят удар за ударом по самой основе конституционного строя, народовластия. А то и просто не оглядываются на Конституцию, принимая решения, что было часто во время работы VIII съезда. Ложь в постоянных ссылках на мнение избирателей, в клятвах верности демократии. А между тем народу было высокомерно отказано в праве самому определять свою судьбу. Съезд похоронил референдум о собственности граждан на землю, похоронил апрельский референдум по основам новой конституции. Хочу сказать вам просто: Съезд трусливо ушел от решения вопроса о досрочных выборах… Трагическим итогом Съезда стало ослабление власти, ослабление России. Разделение властей как принцип Конституции фактически ликвидируется. Сняты последние барьеры на пути всевластия Съезда, Советов и парламента. Любое свое решение и Съезд, и Верховный Совет объявляют законным и конституционным, их некому остановить, некому удержать от произвола… В России как бы два правительства: одно конституционное, другое – в Верховном Совете. Они ведут принципиально разную политику. Согласиться с этим – значит согласиться с тем, что жизнь наших граждан должна быть мучительной и тяжелой, а экономика еще более уродливой и уязвимой».
«Я честно стремился к компромиссу на Съезде и до Съезда, – продолжал Ельцин. – Несмотря на интриги, несмотря на оскорбления, грубость, весь путь был пройден до конца… Возможности поиска согласия с консервативным большинством депутатского корпуса полностью исчерпаны».
Затем последовал еще целый ряд событий – выступление Руцкого, выступление Хасбулатова, выступление председателя Конституционного суда Зорькина, новое выступление Ельцина на съезде, где он пытался докричаться, достучаться до депутатов, придя к ним сразу со спортивной площадки поздно вечером (знаменитый «непричесанный Ельцин»). Полночи он провел в переговорах с президиумом Верховного Совета, пытаясь вновь и вновь найти компромисс. Наутро бледный от недосыпа Хасбулатов сделал вид, что они согласились с Ельциным.
Однако все было им срежиссировано – в этот же день, 23 марта, съезд внес в повестку дня вопрос об импичменте.
И Гайдар, и демократы, и журналисты, и просто обычные люди завороженно смотрели, как съезд медленно проглатывает Ельцина. Как со смачным хлюпаньем засасывает страну это «конституционное» болото.
И вот все дошло до крайней точки.
В день голосования по импичменту сторонники президента собрали митинг на Васильевском спуске.
Что будет дальше, после этого, никто не знал. Возможно, та самая гражданская война, о которой предупреждал Гайдар?
«Утро солнечно, ветрено и прохладно, – писал он об этом дне. – Колонны собираются на Тверской, чтобы, спустившись вниз к Манежной, пройти через Лубянку, а затем по набережной – к Красной площади, к собору Василия Блаженного. Первый раз после отставки появляюсь на людях.
Идем с отцом в одной шеренге. С радостью вижу и своих соратников, и тех демократических лидеров, с которыми ссорились и спорили в минувший год, и тех сторонников президента, которые после декабрьских изменений в составе правительства отошли было от него, но сегодня и они в общих рядах.
На Манежной площади, оглянувшись, вижу, что вся уходящая вверх Тверская насколько хватает глаз запружена народом, людское море залило центр города. Выходим к набережной – новые колонны спешат по мосту из Замоскворечья… В колоннах весело. Может, у кого-то и кроется в душе тревога, но сейчас она незаметна. Песни, смех, шутки, подчеркнутая доброжелательность: “Пропустите ветерана!”, “Осторожно, здесь выбоина!”, “Друзья, спокойнее!” Даже лозунги и плакаты веселы, остроумны, жаль, что не запомнил…
Митинг под стенами храма Василия Блаженного. Вот и моя очередь выступить. Но едва успеваю произнести первые слова, как ощущаю, что внимание огромной аудитории переключилось на кого-то другого. Из Спасских ворот выходит президент, поднимается на трибуну. Рядом с ним хмурый, озабоченный Черномырдин. Президент сообщает митингу, что начат подсчет голосов, но каков бы ни был результат, он не признает решений Съезда, лишающих его власти, пока народ не выскажется на референдуме по этому вопросу. Овация. Да, видимо, другого выхода нет. Но я мысленно проигрываю худший сценарий возможного развития событий: Съезд голосует за импичмент. Руцкой принимает присягу. В стране два президента, возможно, два премьер-министра и наверняка по паре министров обороны, внутренних дел. Кто может сказать, как поведут себя силовые министры, не обернется ли все это боями в Москве?
Ельцин и сопровождающие его люди возвращаются в Кремль. Нужно продолжить свою речь. И я говорю то, что думаю. Как бы ни было опасно, как бы ни было трудно, вот так просто, из-за прихоти потерявших связь с народом депутатов, Россия свою свободу, свои надежды не отдаст.
Лучи прожекторов скользят по головам. Поздним вечером на трибуне вновь появляется президент, теперь уже со свитой, многочисленной и веселой. Голосов для импичмента не хватило. Съезд, почувствовав, что зашел слишком далеко и настроение общества не в его пользу, дает согласие на референдум».
…Согласитесь, что-то есть в этом отрывке, что заставляет перечитать его. Как будто за рамками одного текста проступает другой.
Гайдар стоит на фоне Покровского собора (больше известного как храм Василия Блаженного), за его спиной кремлевская стена шестнадцатого века, перед глазами – Верхние торговые ряды (больше известные как ГУМ), вдаль уходят Ильинка и Варварка, справа необъятное здание еще целой гостиницы «Россия». И – мост, ведущий прямо на Большую Ордынку. Сердце Москвы.
Все это пространство наполнено мрачными и тяжелыми легендами, дворцовыми переворотами, казнями, борьбой за власть, свержением былых титанов и возвышением новых. Здесь близ Красной площади держали в тюрьме Радищева, здесь казнили Пугачева и мятежных стрельцов, здесь хоронили Ленина и выносили из мавзолея Сталина, здесь вдоль кремлевской стены когда-то тянулся ров, а надо рвом стояли временные деревянные храмы, там наскоро отпевали казненных.
Непростое место.
То, что происходит здесь сейчас, – все эти неоформленные, сырые процедуры новой демократии, попытки перехватить власть друг у друга – казалось бы, меркнут на фоне тех византийских нравов, тех титанических трагедий.
Но Гайдар чувствует, что именно сейчас решается: куда вновь качнется российская история. К казням или к миру.
Именно это чувство он и пытается нам передать.
И еще один момент – не случайно так подробно описывает Егор, как шел с отцом в колонне демонстрантов по Тверской улице, как слушал выступавших на митинге, как сам выступал… Не случайно так остро фиксируется взгляд даже на малозначительных деталях.
Это – новый для него опыт.
Нигде ранее он не упоминал о том, что участвовал в митингах – например, в знаменитых митингах 1989–1990 годов в защиту Ельцина и демократии, за отмену 6-й статьи Конституции, против военного вмешательства в Прибалтике. Да, принимал участие в событиях августа 91-го года, «взял в руки арматуру», но… вошел в Белый дом и остался в нем до утра.
Здесь, на митинге у Васильевского спуска в марте 93-го, он – впервые с народом, в толпе, причем не просто в толпе, а целый день на людях – с утра, «солнечного, ветреного и прохладного», до вечера, когда прожекторы осветили стены собора.
Его личное участие в политике до этого момента – почти всегда кабинеты. Рабочий кабинет в институте, кабинеты на Старой площади, где заседало правительство, кремлевские кабинеты, а до событий 1991 года – различные ведомственные кабинеты, где заседали комиссии по экономическим реформам. Комнаты в госдачах и пансионатах, где готовились правительственные документы – «Сосны», «Волынское-2». Наиболее важный такой «кабинет» – 15-я дача в «Архангельском».
Там он был в разной роли – советник, руководитель, ученый, эксперт, разработчик программ, вице-премьер, но в этой роли – человека, идущего в толпе вместе с другими и тем самым непосредственно участвующего в политике, он впервые. Да еще вместе с отцом.